Цитаты из книги «Сад имени т. с.»

– Васька, – сказала я, – Васька мой дорогой! Мне сегодня исполнилось двенадцать лет. В пять сорок пять, когда зазвонил будильник. Теперь я другой человек. Понимаешь? – Ой, точно! – крикнул Васька. – День рожденья! И День Победы же! Поздравляю тебя!

Наш Васька умеет удивить, это уж точно! Конечно, ничего неожиданного не было в том, что под занавес концерта он снова вышел на сцену – в этот раз со своим рассказом о Тро

– Васька, – сказала я, – Васька мой дорогой! Мне сегодня исполнилось двенадцать лет. В пять сорок пять, когда зазвонил будильник. Теперь я другой человек. Понимаешь? – Ой, точно! – крикнул Васька. – День рожденья! И День Победы же! Поздравляю тебя! – Да. Спасибо. – У меня нет подарка. Он там остался, дома. Давай я тебе песню спою!

школе выступал Васька, и как выступал! Соловьем, можно сказать, пел. Все рассказал: и о том, что Трофим встретил войну в восьмом классе и сразу сознательно отправился работать на фанерный завод вот тут, в Калужницу. И о том, что в сорок третьем году, после того как в семью пришла страшная повестка о гибели отца, он сбежал на войну. Попал в отряд связистов, стал разведчиком. И воевал доблестно и героически, получил небольшое ранение в руку и медаль «За отвагу». И так героически продвигáлся всю войну. И вот 30 апреля 1945 года стал первым из тех, кто водрузил знамя победы над Рейхстагом. Самым первым, это Васька повторил раза три. Он говорил как чужой человек, и слова эти все были ему чужие, сразу слышно. Все эти «водрузил» и «сознательно». Но все в школе слушали Ваську внимательно, и он сообщил, что Трофим погиб через тридцать лет после своего подвига. Просто, без подробностей сообщил, как о каком-нибудь рядовом деле. В школе мы тоже ели, в их столовке. Больше никого не было, только наша семья, директор школы да несколько учителей. Стол был накрыт специально для нас. Вот тут-то я и подумала, что это все не очень честно. Если бы не Трофим, никто бы для нас специально не стал готовить, суетиться. Получается, мы как будто за него едим, за него на сцене выступаем. Еда тут, кстати, гораздо вкуснее, чем у нас в школе. Я не большой любитель котлет, но тут попросила добавки. А зря, потому что и одной хватило бы до вечера. К тому же я не подумала, что нам потом ехать к тете Зине и у нее еще есть и пить. Какой-то бесконечный день, мы всё едим и едим, а он все не кончается. Удивительно, как в меня столько всего поместилось. Я не хотела уже ничего, но все-таки поела, очень уж тетя Зина поглядывала укоризненно, вот я и откусывала по кусочку то от пирога, то от рыбы. Оказывается, спокойно тетя Зина рыбу ест, это тетя Рая не может, ее младшая сестра. Есть не может, а нюхать – сколько угодно. Нюхает и улыбается, ей говорят: – Рая, ты поешь! Как вкусно! А она улыбается и не ест. Чем-то на моего папу похожа, улыбкой наверно. Вот с ней-то мы и поехали домой. Все в машину мы теперь не помещаемся из-за детских кресел, нам с мамой пришлось ехать в Калужницу на автобусе, а обратно нас позвали с собой тетя Рая и дядя Игорь. Вообще-то мне тоже нужно ездить на детском сиденье, но я просто села на свернутое пальто тети Раи, подложила сумку с мамиными бумагами, пристегнулась ремнями, и мы поехали. Тетя Рая в машине так разговорилась, никогда я не видела человека, который может столько всего сказать за один раз. Удивительное дело, на кладбище она молчала, за столом молчала, а тут прямо не остановишь, ей бы работать на вокзале, объявлять, когда и на какой путь приезжают поезда, передавать всякие сведения для встречающих. Или на радио по утрам, тоже неплохо.

Трофима хоронят. Снова. Он там лежал, вдалеке, а теперь тут будет. Чтобы все видели. Гроб поставили у могилы, он был заколочен, уже хорошо, потому что смотреть на мертвого человека мне совсем бы не хотелось. Мама стала говорить речь, которую репетировала по дороге. О том, что подвиг Трофима будет жить в веках, и о том, что мы его не забудем и вот наконец-то его имя возвращается, а было поругано и осмеяно. Она много всего говорила, но я как будто чуть-чуть отключилась и

какими-то документами занимается, пишет письма военным о Трофиме Савоськине, сидит в комитете его памяти и еще…

Опять про Трофима? – Ну. И еще с хором. – Тебя там не побили еще с этим рассказом? – Побил один. Вот, – и Васька показал синяк на руке. – Это он меня схватил тут. Больно. Но это уж давно, дня три назад. И еще вот, вот – сегодня. Свет, чего им не нравится? – Не нравится, не нравится. Может, ты им не нравишься. А может, Трофим Савоськин, герой Берлинского сражения, им не нравится. И я пошла с Васькой в школу – вдруг его снова захотят побить? С этими мелкими,

И злосчастная. Не знаю, откуда он узнал это слово.

По-Васькиному выходило, будто Трофим чуть не упал со скульптуры на Рейхстаге, а когда спустился на землю, солдаты бросились его качать и подкидывать. Мне стало смешно, и я уже хотела войти в дом и в красках объяснить мелкому, как сильно он не прав. Но Димка снова показал мне знаками, чтобы я молчала, и мы пошли обратно. Уже у моего подъезда он сказал: – Не говори ему, что знаешь. У всех бывают тайны. – Странно, что Василёк Тишку не взял на родину. Он бы нас выдал.

В мирное время, после войны, Трофима Матвеевича часто звали выступать в школах. Вот он и записал все это в свою тетрадку. Правда, ни в какой школе он так и не рассказал о своем подвиге, не разрешали. Когда Васька дошел до того, как Трофим вернулся в Калужницу, я немного отвлеклась.