«О, ЭТА ПРОЗА ЖИЗНИ!» – первый сборник рассказов в серии «ПОГОВОРИМ?..» – изначально был представлен на Московской Международной Книжной выставке-ярмарке в сентябре 2018 года и сразу стал хитом продаж (по версии издательства Ridero). Затем была Международная ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction№20 (ноябрь – декабрь 2018, Москва), где сборник также пользовался успехом и получил заслуженное признание.

Иллюстратор М. Мовина-Майорова

Редактор Б. Майоров

Дизайнер обложки Рисунок для обложки выполнен автором сборника Маритой Мовиной-Майоровой

© Марита Мовина-Майорова, 2021

© М. Мовина-Майорова, иллюстрации, 2021

© Рисунок для обложки выполнен автором сборника Маритой Мовиной-Майоровой, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-4493-0978-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КРУТОЙ ПОВОРОТ. От первого лица…

Буду худеть!

Уже много лет мне не удавалось справиться с какой-то странной и, можно сказать, необъяснимой проблемой моего организма.

Эта проблема возникла не сразу, а как-то подспудно пробивала себе дорогу несколько лет.

А началось всё так.

…Как-то по осени, я ни с того ни с сего и ни по какой видимой причине, начала поправляться.

С неприятным удивлением наблюдала я за набором веса.

Что делать?

Первое, что пришло в голову – быстренько отказалась от сладкого-мучного, потом – от жирного-солёного.

Безрезультатно!

Добавила к этому упражнения всякие-разные.

Эффект тот же – ничего!

Наконец начала ходить пешком по целому часу каждый день.

Бесполезно – ничего не помогало! ничего!

И тут я вспомнила Вальку…

1.

За окном вагона мелькали питерские болота и худосочные кустики. Поезд уже выбрался из стеклобетонных построек города и скорым ходом продвигался в сторону… – я ехала в Литву.

Не была я там с того времени, как появились границы между, до того – очень братскими – союзными республиками, то есть – лет эдак двадцать.

Что я там хотела увидеть или найти сейчас – мне самой было непонятно. Но, как магнитом, все эти годы меня тянуло туда – в такую далёкую теперь – зарубежную – страну. Никаких связей с бывшими одноклассниками у меня не осталось. Интернет я не признавала, социальные сети и скайп – тоже. Живое общение, или, уж, в крайнем случае, письма. Но не интернет. И потому я понятия не имела, что и как там у школьных друзей, из тех, понятно, что остались в Литве после развала бывшей многонациональной нашей Родины – Советского Союза.

Итак, ехала я в Литву. Отстояла для начала в волнующейся очереди у литовского консульства, заполнила нервной рукой (чтобы, не дай бог! не ошибиться) все бланки, сфотографировалась и уплатила страховой взнос.

Не первый раз я ехала за границу и оформляла документы, но так как в этот раз – никогда ни волновалась. Может оттого, что в очереди тоже волновались, обсуждая двойное гражданство, которое сначала дали в Литве, теперь отменили. А может, некоторые, из стоявших в очереди, тоже, как и я, первый раз за последние десятилетия собирались к себе на родину, как не известно – куда, и тоже волновались.

…Ехала я в купе с тремя литовками. Те всю дорогу быстро-быстро, как кажется всякому непонимающему чужой язык, разговаривали между собой. Почти ничего я не понимала, но, похоже, обе они были в Питере не просто так, а «за товаром» и, к тому же – из одной деревни под Вильнюсом. Мне даже показалось, что название деревни вспомнила.

Сидела я молча, поджав под себя ноги, и до самых потёмок мирно глядела в окно. Ближе к вечеру за ним стали появляться более густые заросли, а рано утром, когда открыла глаза, потому что снова, по-литовски, затараторили попутчицы, за окном уже проплывали так любимые мною с детства могучие ели и стройные высокие сосны.

Литовки начали собираться, и я вышла в коридор, чтобы не мешать.

Как же любила я эти пейзажи! Как же скучала по ним столько лет! А Тамарка ещё говорила: «Подумаешь, Литва! Вон под Питером сколько лесов! Они, что, не такие, как твои любимые? Очень даже красивые!»

Понятное дело: всякий кулик своё болото хвалит. А Тамарка выросла на этих болотах. Может, где и были леса, а они, конечно, были, особенно в сторону Сиверской и под Лугой, но не те они были, не те! И когда кто-то из Питерских знакомых, так же, как и Тамарка, не понимая моей привязанности к природе Литвы и зачарованности тамошними лесами, говорил почти что словами Тамарки, всегда вспоминала я где-то прочитанное и отвечала:

– Леса-то, может, и похожи… да мои шумят по-другому.

На этом обсуждение красот лесов заканчивалось, как я понимала – за неимением у оппонентов чего мне возразить.

И вот стояла я в коридоре и услаждала глаза и сердце лесными красотами. Сосновый лес просматривался насквозь, и между стройными высокими деревьями далеко было видно всё лесное пространство. Даже отсюда, из вагона, через стекло окна ощущалась терпкая сухость воздуха и его чистота! Нет! Я просто знала это. Я знала и не забыла, как пахнет сосновый лес летом, какой у него изумительный аромат зимой, как тихонько пощёлкивает и похрустывает под ногами игольчатый сосновый настил, как осыпается белый-белый песок с пригорков, обнажая корни деревьев, а они высятся, могучие, и продолжают жить.

Так я и простояла, глядя в окно, до самого Вильнюса, а оттуда до своего городка доехала на маршрутке. Маршрутка! Это было совсем неожиданно – ведь когда-то даже из столичных городов прямо в наш городок можно было ехать на поезде. Теперь, как оказалось, больше никакие поезда туда не ходили… Даже из Вильнюса.

Короче, приехала я в свой маленький уютный городок на берегу не очень широкой, но заставляющей всегда биться моё сердце чаще, даже при воспоминании о ней, реки. Её ещё отчего-то иногда называли «седой». Из-за лесов прибрежных, отражавшихся в её водах, должно быть.

Так вот – приехала я, и в первый же день по приезде, на центральной улице встретила свою бывшую одноклассницу. Это был подарок, явно ниспосланный мне свыше! Ведь до этого часа два я обходила дома на знакомой улице, где в своё время жила и я, и эта одноклассница. Два часа – потому что адрес насмерть забыла. Я нажимала на дверные звонки в те квартиры, в которых, как мне казалось, должна была та проживать, но из этого ничего не получалось: мне открывали совершенно незнакомые люди, и настороженно глядя в ответ на мою русскую речь, очень неохотно произносили на ломаном русском – нет, такая здесь не живёт и никогда не жила. Постепенно меня начало охватывать уныние.

И вот подарок – навстречу мне шла сама Ирка Тишкина!

Конечно, в этой пожилой, немного располневшей женщине, я сразу узнала свою бывшую одноклассницу! Во-первых, Ирка сейчас была точной копией своей мамы, когда её мама была в том возрасте, в котором Ирка находилась сейчас, а во-вторых, потому что всё-таки ожидала встретить кого-то из своих бывших.

Ирка попыталась пройти мимо улыбавшейся ей во весь рот незнакомой и тоже пожилой женщины, но та заступила ей дорогу и произнесла призывно и очень фамильярно:

– Ирка! Не узнаешь?

Ирка запнулась на полушаге и недоуменно уставилась на меня. При этом глаза её из-под оправы очков глядели испуганно, отчего слегка округлились и стали слегка косить.

Так мы стояли на небольшом расстоянии друг от друга, как две незнакомые кошки, встретившиеся на узенькой тропинке. Только одна из кошек – я – была подозрительно для другой кошки дружелюбной.

И тут, видимо, не узрев большой для себя опасности и словно проснувшись, Ирка встрепенулась, поперхнулась и сконфуженно выдавила из себя как-то не очень радостно:

– Мирка?.. ты?

– Ну, слава богу! Конечно я!

И тут мы обе одновременно кинулись друг другу на шею…

Потом Ирка отвела меня к себе домой, и оказалось, что до этого я ломилась в квартиры соседних домов.

Потом мы сели за круглый, давнишний, со школьных лет знакомый мне обеденный стол в малюсенькой гостиной, и Ирка много чего рассказала про своё житьё-бытьё в постперестроечной независимой Литве. С её слов, на самом деле не так уж плохо, им, оставшимся здесь русским, жилось. Да и выглядела она совсем по-европейски: стильные брюки, лаковые туфли на невысоком каблучке, строгая кофточка без рюшей; на носу сидели дорогие очки в модной оправе, и ей не надо было их всё время поправлять, как в прежние времена другие очки, чтобы они постоянно не сползали на нос. Даже осанка у Ирки изменилась – стала прямой, и тоже, кажется, очень независимой. Угощала она тоже по-европейски – без излишеств.

Во всём остальном это была всё та же веснушчатая Ирка Тишкина с чуть косившими, и оттого казавшимися озорными, карими в крапинку глазами. Когда мы вдоволь наговорились, Ирка спохватилась и заявила, что мне надо обязательно встретиться с Валькой Зернец, потому как Валька, в общем-то, и есть одна из немногих их одноклассниц, что остались здесь.

– И другие наши ребята, конечно, есть, – как бы вскользь, всё же пояснила она, – Стасик, например. Но он бизнесменом заделался, особо с ним не задружишься. Яська тоже здесь. Но та полька по всем статьям стала, и к ней тоже запросто не подойдёшь. Райка в Поречье обосновалась. Но Поречье теперь Беларусь. Сложно с визой туда.

Она замолчала, многозначительно поглядев на меня. Мне захотелось спросить, почему сложно, но Ирка, видимо, решила, что здесь и так всё ясно (дорого очень), продолжила:

– Как-то разбрелись все – кто куда… – Она аккуратно, опять же как-то по-европейски сдержанно, без сожаления, вздохнула. – У всех свои дела и заботы, да и в школе с теми, другими, ни я, ни ты, ведь в особой дружбе не находились.

По её интонации и выражению лица я поняла, что действительно – «у всех свои дела и заботы», и что если до приезда сюда я надеялась, что встреча с одноклассниками произойдёт ровно в том ключе, в каком эти встречи проходили в наши давние молодые годы, так это я очень даже ошибалась. Видимо, независимость Литвы и её европеизация оказали некое воздействие и на наше дружное школьное сообщество.

– Да, Ира, времена поменялись в корне. И мы, конечно, меняемся, – без ложной грусти произнесла я. – Да ладно! Звони Вальке! Назначай встречу!

2.

Высокая и очень худая пожилая женщина с большой копной седых волос шла мне навстречу по бывшей лесной просеке, которая за прошедшие двадцать лет превратилась в широкую, вымощенную всё той же европейской плиткой, которой мостили и улицы в Питере, дорожку. Теперь бывшая лесная просека вела через лес не на какую-то там заброшенную окраину городка, а в большой жилой район, построенный там в восьмидесятые годы, и куда переселили очень многих жителей городка из центра и из частных домов с окраин – всё освободили для туристов и отдыхающих.

Женщина шла прогулочным шагом и вела на поводке маленькую и тощую (не потому что – некормленую, а по породе) собачонку. Конечно, мне сразу стало понятно, что это Валька, хотя пышная седая шевелюра поначалу меня несколько и смутила. Однако, кроме этой «дамы с собачкой» в назначенное здесь для встречи время больше никого сейчас не было.

Да, это была Валька.

Валька и собачка! Это уже выглядело странно: никогда прежде Валька не была замечена в любви и даже симпатии к животным.

«Вот что время и наступающая старость с человеком сделать могут!» – подивилась про себя я и сразу же, приветствуя подругу, радостно и громко заговорила по-литовски, конечно же, путая слова и искажая окончания, хотя вот уже как два года ходила в центр литовской культуры и прилежно изучала литовский язык, который в своё время не доучила здесь, в школе. При этом, я совсем не сомневалась, что Валька тоже поймёт, что перед ней её бывшая близкая подружка Мирка.

Так и произошло: Валька узнала меня. Но не радостно, а с долей ехидства, однако безобидно, как и в былые времена, заключила, подходя:

– Не очень-то у тебя получается!

Я стушевалась, поскольку по простоте душевной считала, что уж близкая подруга оценит мой литовский – всё же больше двадцати лет я не была в Литве. Кроме того, очень хотелось мне произвести впечатление именно на Вальку – это ведь она в школьные времена была для меня примером мудрости, стойкости, принципиальности и непогрешимости во всём. Мне иногда тогда даже казалось, что Валька старше меня, хотя та была на полгода младше. Валька была рассудительной, неспешной и, как было отмечено выше – мудрой. Это она тогда, в юности, говорила, что мне нужен очень сильный, с характером парень, иначе ничего в её, Миркиной, то есть – в моей – жизни не сложится. Сама Валька никогда ни в кого, в отличие от меня, влюбчивой, не влюблялась, с парнями водилась только в спортивном плане и вела себя так, словно ей вообще начхать на все эти вздохи-ахи и прочую девчоночью ерунду. У неё, мол, жизненная миссия покруче и поважнее вздохов при луне – она собиралась стать знаменитым модельером и мужем не обзаводиться – только ребёнком. На этой волне я долго, аж до самой своей свадьбы, принципиально считала, что мужа у меня тоже не будет – одни дети.

Ну, и вот – слушала я её тогда, открыв рот, и восторгалась Валькой не по-детски! У меня-то как раз всё было наоборот: и смешливая, и, по словам матери, – ветреная, и неусидчивая, и влюбчивая, и… в общем, ничего стоящего и путного из меня выйти по жизни не должно. Совсем другое дело – Валька..! Валька – это да!

И вот Валька, видимо, памятуя ту нашу неравную дружбу, сейчас насмешливо глядела на меня. И я, вот честное слово! стушевалась. Но тут же оправилась и быстренько перевела всё в шутку: с расстроенных чувств встречу начинать не хотелось – характер у меня такой – дружелюбный, сама бы я никогда другого не обидела и насмехаться ни над кем не стала.

– Да ладно тебе, Валька! Не видишь, что ли, что дурачусь я.

Говорить о том, что вот уже два года доучиваю литовский язык, не захотелось, и потому, улыбаясь, продолжила:

– Конечно, ты-то уже двадцать лет по-литовски должна говорить, иначе ведь тебе здесь никак, я понимаю. Куда же мне с тобой тягаться! Вот и Ирка молодец! Освоили вы этот язык. А я – так – балуюсь. – Обниматься-целоваться с бывшей подругой, как при встрече с Иркой, мне вдруг почему-то расхотелось.

– Пойдём, прогуляемся. Чуньку заодно выгуляем. Потом ко мне зайдём, посмотришь, как живу, – совсем обыденно, словно и не было двадцати лет разлуки, кинула Валька.

Я бросила взгляд на дрожавшую неизвестно отчего крохотную собачонку и подумала: «Да уж, собачище! Такую обязательно выгуливать надо, а то она на горшок дома сходить не может». Совсем не присущ мне цинизм в отношении животных, но и не свойственно мне сюсюканье с ними. А кроме того, не заметно было, чтобы и Валька очень уж трепетала сердцем в отношении собачонки.

– Конечно, пойдём прогуляемся. Хорошо тебе здесь жить: и лес, и река рядом. Вот и собачку есть, где выгуливать. Не то что у нас в Питере – все тротуары и газоны загажены.

Валька без слов согласно кивнула, видимо, понимая проблему мегаполиса, и потянула за поводок.

И мы пошли по бывшей просеке в сторону новостроек, где теперь жила моя бывшая подруга.

Квартирка была двухкомнатная, и хотя небольшая, но просторная. Ничто не захламляло её пространство, а на большом балконе – почти лоджии – стояли вынесенные из комнат горшки с кактусами. Их было огромное множество, и я с удивлением спросила:

– Как ты умудряешься их выращивать? Я попробовала один раз, они у меня все усохли или сгнили.

Валька по-учительски строго посмотрела на меня и с достоинством, делая упор на назидательность, ответила:

– Так уметь же надо. Видишь, на балкон на лето выношу горшки, закаляю. Ну и всякое такое. Чего я тебе рассказывать буду, ты же всё равно не будешь этим заниматься.

Пришлось про себя с этим согласиться, потому я просто промолчала.

Бывшая закадычная подруга была не очень многословна, угощение тоже было, опять же, по-европейски упорядоченным, но я и не собиралась никого объедать, хотя под ложечкой уже сосало. Но решила потерпеть, надеясь «после гостей» зайти в магазин, накупить всяких-разных литовских сыров и колбас, чудесного молока и главное – литовского ржаного хлеба с тмином, а потом со всем этим богатством пойти в лес, на берег реки и там уж вовсю «оторваться»! А сейчас, как говорится, «и на том спасибо!»

Разговор чуть оживился после того, как Чунька начала прыгать на стол, а Валька строгим голосом принялась её воспитывать. Я поинтересовалась собачонкой – кто она и откуда, узнала, что собачонку эту всучила на воспитание ей сестра Лидия.

Я хорошо помнила эту худющую и остроносо-длинноносую Лидию, очень намного даже старшую сестру Вальки, которая всегда – в те давнишние школьные наши времена – была занята чем-то и на самом деле была очень доброй и приветливой. По вечерам, когда мы с Валькой сидели, уютно устроившись на панцирной, много чего повидавшей промятой кровати, и говорили «за жизнь», напротив нас, на такой же старенькой и промятой кровати, сидела Лида и что-то шила. Помнится, это были тряпичные куклы в национальных литовских костюмах – маленькие и очень натуральные, – которые она сдавала в местный сувенирный магазин, и таким образом помогала отцу прокормить довольно большую их семью – мама занималась хозяйством. Лида никогда не вступала с нами в разговор и, кажется, даже не слышала, о чем мы с Валькой вели наши задушевные беседы.