В оформлении использованы рисунки Евгении Двоскиной

© Марина Бородицкая, 2015

© Дмитрий Минеев, оформление, 2015

© «Время», 2015

* * *

О стихах Марины Бородицкой

Это удивительное сочетание мужества, нежности и абсолютной, звонкой ясности смысла. Марина умеет взглянуть окрест взглядом начисто лишённым поэтического дурмана, той бормочущей кисеи, в которую обычно запелёнуто сознание робких поэтов. Она как бы не зависит от поэтических средств, хотя владеет этими средствами весьма умело.

Дина Рубина

Горьких, саднящих, заплаканных стихов в книге Бородицкой не меньше, чем улыбчивых, а то и вызывающе хохочущих. Зачастую (если не сказать – как правило) это одни и те же стихи…

Нет ничего смешнее надежды всё-таки выкупить из рабства Эзопа, добиться сказочной и никого не ранящей любви, превратить старость в детство, сохранить при любой погоде грациозную стать Керубино, спасти короля Лира и графа Глостера… Но оказывается, всё это можно. То есть нужно. Нужно до тех пор, пока не оставила поэта дурацкая привычка быть счастливой.

Андрей Немзер

Стихи Марины Бородицкой ни на что не похожи, в них – оригинальность живой рифмы, объёмной, геометрической, не всегда рамочной, часто внутренней, благодаря которой текст как бы распускается, расцветает изнутри. Эта неуловимая рифма наращивает дополнительные эмоциональные оболочки и словно окутывает слова светом.

Анастасия Петрова

Школярское озорство, нежная ироничность, какая-то языческая жизнерадостность и разговорные по преимуществу конструкции предложений – вот интонационные особенности поэтики автора… Есть ощущение гармонии, выращенной из разочарования. Преодолённого интонацией.

…Стихи эти сохраняют «стойкость веселья» вопреки всему, что встаёт за строками: расставанию, боли, тоске. Традиционность формы не мешает Марине Бородицкой добывать новые смыслы, интонационно освежать старые; в лучших стихах вспыхивает новорождённость мироощущения, не инерционного, а созревшего внезапно, в момент написания.

Анастасия Ермакова

Произнесём почти забытое, давно охаянное слово: очарование. Всё тут точно, всё достоверно, всё чарует. И будни окликают вечность.

…Предельно жёсткий взгляд, ледяной, не оставляющий шанса. И он же волшебно обогрет, так что в конечном счёте верх всё-таки берут сияние, и упование, и страсть.

Дмитрий Сухарев

Если бы меня попросили одним словом охарактеризовать поэзию Марины Бородицкой… я остановился бы на таком варианте – штучность.

Леонид Костюков

Я раздеваю солдата
1994

«Какой недужный, бледный вид…»

 
Какой недужный, бледный вид
У наших первых публикаций!
В них зябко жмётся алфавит,
Боясь о воздух обстрекаться.
 
 
У переношенных детей
От недостатка кислорода
Ты видел, лекарь-грамотей,
Синюшность этакого рода.
 
 
О, этот страх, что вышел срок,
Стажёр с улыбкой крокодила
И сонной нянечки упрёк:
«Э-э, матушка! переходила…».
 

«Опять, опять дворами, вдоль помоек…»

 
Опять, опять дворами, вдоль помоек,
Обидою прерывисто дыша,
Вдоль жёлтеньких бахрушинских построек
Без спросу загуляется душа.
 
 
Отброшена взыскательной любовью,
Она утянет тело в те края,
Где в детстве научили сквернословью,
Где не смыкались школа и семья,
 
 
Где с крыш зимой съезжали, застревая
На жёлобе, – и знали наперёд,
Что вывезет московская кривая,
Бахрушинская лихость пронесёт…
 
 
И вывезла! до самых новостроек,
И пронесла – над самой пустотой!
Да фиг теперь найдёшь среди помоек
Хотя б клочок уверенности той.
 

«Дюймовочка, Снегурочка…»

 
Дюймовочка, Снегурочка –
Изгваздана в снегу,
Бахрушинская дурочка,
В слезах домой бегу.
 
 
А дома – ноты стопкою
Да книжные тома,
А дома спросят: «Кто тебя?» –
А я скажу: «Сама!».
 
 
«Вольно ж тебе с хулиганьём!» –
В сердцах воскликнет мать,
Но дед покажет мне приём,
И я пойду опять…
 
 
А у татарки-дворничихи
Трое татарчат,
Они с утра в окне торчат
И гадости кричат.
 
 
А Санька, белокурый бог,
Заедет мне под дых!
А что приём, когда врасплох?
И мне никак не сделать вдох,
Не добежать до них…
 
 
Но крыша возле чердака
Звенит, как зыбкий наст,
Но чья-то грязная рука
Скатиться мне не даст, –
 
 
И я вдохну все звуки дня,
Весь двор – со всех сторон,
И никогда уж из меня
Не выдохнется он!
 

«Гляжусь я в память: что мне зеркала!..»

 
Гляжусь я в память: что мне зеркала!
Да, в память, в перевёрнутый бинокль,
Нацепленный на временную ось.
 
 
Вот это юность – в лаконичной юбке
Шагает переулками: душа
И тело – точно певчие пружинки.
 
 
А дальше – детство, вот оно сидит
В углу за шкафом, утирая сопли
Полою мушкетёрского плаща.
 
 
А дальше? Несомненно. Вон оно!
Почти за горизонтом! Меньше точки!
Так далеко, что не хватает глаз!
 
 
Там тоже я, но только в прошлый раз.
 

1980

Из Китая

 
Треск резинки – и взлетает
Резкий, хрупкий вертолёт.
– Пап, откуда?! – Из Китая.
Пятьдесят девятый год.
 
 
Зонтик лаковый, бумажный
В трубку толстенькую сжат,
И шуршит на кукле важной
Неснимаемый халат.
 
 
Круглый веер с веткой дуба:
Шёлк натянут – в пальцах зуд,
Но сияя белозубо,
Кеды взнузданные ждут!
 
 
Воспитательница Сяо
В детской книжице жила:
С детских слов письмо писала,
Тонкой кисточкой вела.
 
 
С папой книжку полистаю,
Суну нос в цветочный чай…
Я когда-нибудь слетаю
В этот праздничный Китай!
 

«Заземлите меня, заземлите…»

 
Заземлите меня, заземлите,
я больше не буду!
Ну, смеялась над физикой –
так не со зла ж, не назло!
Я не верила, что электричество
водится всюду,
Чуть притронулась – и затрещало,
и всю затрясло.
 
 
Кареглазый учитель, явись
из глубин лаборантской,
Что-нибудь отключи, расконтачь,
эту дрожь пресеки!
Никогда я поступок свой не повторю
хулиганский –
Не дотронусь
до юной твоей долгопалой руки.
 
 
Заземлите меня!
Если надо – землёй закидайте:
Я читала, ударенных молнией
можно спасти!
Ну хотя бы учебник,
учебник по физике дайте –
Там уж, верно, укажут,
куда мне заряд свой нести…
 

«Когда-то, когда я была и жива, и права…»

 
Когда-то, когда я была и жива, и права,
И ластилось солнце ко мне на последнем уроке, –
И сами, как в сказке, меня находили слова,
И сами же строились
в сказочно стройные строки.
 
 
А я удивлялась – а я их совсем не звала!
Лениво черкала
в тетрадках для лекций не важных,
В кафе возле липкого от лимонада стола –
На пачке «Столичных»,
на хлипких салфетках бумажных.
 
 
Теперь – погляди же, мой глупый,
счастливый мой брат,
Которого ищут слова –
и записывать лень их –
Вот я, разложив безнадежно
бумажный квадрат,
Как чеховский Ванька, стою перед ним
на коленях.
 

1980

Первый класс

 
В каморке за шкафом, исконно моей, –
Сестрёнка грудная и мама при ней.
 
 
Сестрёнка кряхтит и мяучит во сне.
С отцом на диване постелено мне.
 
 
…Опять среди ночи вопьётся в мой сон
Тот сдавленный вой, тот мучительный стон –
 
 
«Огонь!» – он кричит, он кричит на меня –
Боится огня или просит огня?
 
 
«Огонь!» – он кричит, я его тормошу,
Зову и реву и проснуться прошу…
 
 
А утром он чайник снимает с огня,
В колготки и платье вдевает меня,
 
 
Доводит во мраке до школьных ворот
И дальше, сутулясь, со скрипкой идёт.
 

Учительский сон

 
Мне как-то снилось: я иду большая,
Как старшеклассник в стайке первачков,
Ладонями небрежно пригашая
Блеск чьих-то лысин и седых пучков.
 
 
Я перешагиваю мостовые,
Маячу в небе, как громоотвод,
И тычутся автобусы живые
Горячими носами мне в живот…
 
 
Будильник. Транспорт. Снова я зажата,
В лицо мне – спин ворсистая броня.
А милые мои акселераты
Всё дальше вверх уходят от меня.
 

1980

«Я когда-то жила от звонка до звонка…»

 
Я когда-то жила от звонка до звонка:
От звонка твоего до звонка.
А теперь телефонная трубка легка
И спокойная медлит рука.
 
 
В том нежнейшем июне, в начале начал
Я б могла, как челнок о причал,
Грохнуть тот телефон, чтобы он не молчал,
Чтобы он навсегда замолчал!
 
 
…Ах, как трубка легка, как спокойна рука –
Мне б на место того дурака,
Что сегодня живёт от звонка до звонка:
От звонка моего до звонка.
 

1980

Холода

 
Не выйдет амнистии нам от зимы,
И солнце о нас позабудет.
Читаю, читаю над всеми дверьми:
«Нет выхода». Что ж это будет?
 
 
Я помню, я помню, бредя по пустой,
Просвистанной парковой зоне,
Как лопнула склянка с замёрзшей водой,
Оставленная на балконе.
 
 
…Здесь лыжники спросят, по насту шурша:
«А эта фигура откуда?»
А это – моя голубая душа,
Принявшая форму сосуда.
 

1981

«Возьми меня в ученики…»

 
Возьми меня в ученики
И говори мне: мальчик.
Мне все прозванья велики,
Ты говори мне – мальчик.
 
 
Ты в заклинаньях знаешь толк
И в древних тайных чарах,
А я умею клянчить в долг
У лавочников старых!
 
 
Когда зайдёшься ты тоской
В своей холодной мастерской
Среди пустых бутылок –
Пускай он будет под рукой,
Пушистый мой затылок.
 
 
Себе на кисти отбери
Помягче завитушки,
И краску с пальцев оботри
О кудри на макушке.
 
 
Я стану грунтовать холсты,
Проклеивать картонки
И даже, коль захочешь ты,
Оденусь, как девчонки.
 
 
Мне только ждать твоей руки,
Держаться к ней поближе…
Возьми меня в ученики.
Возьми меня.
Возьми же!
 

1981

«Единого не было бога в моем дому…»

 
Единого не было бога в моем дому:
Яриле, Зевсу, Тору – и никому!
И если Символ Веры я перейму,
То я из уст твоих его перейму.
 
 
Три тыщи язычников –
родом из наших мест.
Три тыщи безбожников –
вышло из наших мест.
И если я когда поцелую крест,
То я на твоей груди поцелую крест.
 

1980