Мысли в голове замельтешили с бешеным ускорением. Уж не маньячок ли пожаловал, случаем, по мою душу под видом говорливого клиента? Может, этот странный ученый занимается вовсе не исследованием микробов, а, к примеру, изучением человеческих внутренностей, и ему постоянно необходим свеженький материальчик? Или, допустим, устраивает опыты со своей холерой и чумой на живых людях?

Не зря же он с таким вдохновением рассказывал про японского генерала, который проводил всевозможные эксперименты над военнопленными, заставляя их глотать палочки всевозможной заразы? Или про Геринга, которому Гитлер, оказывается, тоже поручал как можно скорее проверить на людях эффективность бактериологического оружия, чтобы использовать в войне?

А чего хочет конкретно от меня этот чудик? Может быть, его задача – заманить в эту так называемую лабораторию очередного человечка, чтобы было с кем работать, экспериментировать с новым увлечением?..

Но в таком случае Адам Егорович Одупейло на этот раз выбрал для своих опытов крайне неудачную кандидатуру. Не зря же я, в конце-то концов, имею черный пояс по карате?

И потом – он наверняка думает, что я сейчас ничего не вижу и не понимаю, где нахожусь, и даже не замечаю его сообщника. Надеясь, что я невольно растеряюсь в темноте, он, наверное, собирался взять меня голыми руками вместе с помощником, который затаился под простыней.

Не тут-то было! Почувствовав, как Адам Егорович вдруг цепко сжал мой локоть в темноте, я резко схватила его за руку и заломила назад. Таким образом великий ученый попал в тиски, из которых ему выбраться в одиночку было совершенно невозможно. При этом я держала в поле зрения того, кто прятался под простыней. Маловероятно, что своими черными делишками этот подслеповатый доходяга занимался в полном одиночестве, так что нужно быть готовой к серьезному бою.

– Ой-ой-ой, – взвыл в темноте Адам Егорович. – Что вы, Танечка, больно же! Ой-ой-ой, отпустите…

– Зачем вы привели меня сюда? – спросила я сквозь зубы.

– Ну вот, я же говорил, надо было все объяснить заранее. Но я не думал, что вы меня так… Отпустите же, в конце концов…

– Зачем вы привели меня в морг?

– Но что делать? – быстро зашептал в темноте Адам Егорович. – Наша лаборатория специально размещена здесь же, под землей, другим путем в нее никак не попадешь. И потом – здесь крайне редко кто-нибудь появляется из… неживых, всего несколько раз в год.

– Ничего не понимаю. Чушь какая-то…

– Понимаете, подобное размещение секретного объекта является дополнительной гарантией того, что никто лишний раз не будет любопытствовать и залезать сюда. Насколько я знаю, так устроено не только в нашем городе, но и в ряде других мест: руководство пришло к выводу, что устраивать лаборатории таким образом целесообразно по многим соображениям. Конечно, это несет некоторые неудобства для сотрудников, но они не столь уж значительны, если учесть, что свою, образно говоря, подводную лодку мы покидаем нечасто. Я лично – от силы раз в году, Лепесточкин – пару раз в месяц. Честно признаться, я даже и не предполагал, что на дворе бушует такая весна, на каждом углу сиренью торгуют и еще вот эта, беленькая и душистая, везде расцвела.

– Черемуха, – подсказала я Адаму Егоровичу, немного успокаиваясь, хотя это слово сейчас у меня ассоциировалось только со знаменитым отравляющим газом.

– А вы вон какая сильная и ловкая девушка, оказывается! Кто бы мог подумать! Мне даже как-то немного приятно, что вы меня сейчас так держите, особенно вот теперь, когда стало совсем не больно… – пробормотал Адам Егорович, смущенно хихикнув в темноте.

Я несколько устыдилась своей подозрительности, которая, впрочем, как показывает практика, никогда не бывает излишней, и отпустила бедного старичка из своих невольных, сильных объятий. А то еще возомнит что-нибудь не то! Представляю, какая великолепная получилась бы сексуальная сцена на столе в морге с полусумасшедшим старым ученым, переболевшим к тому же всеми ужасными болезнями, которые только бывают на свете, включая все виды тропической лихорадки. Наверное, картина бы получилась «сверхэкзотической», ну просто готовый сценарий для Голливуда.

– Ну, вы все же теперь потише, – сказал Адам Егорович, подводя меня к стеллажам, которые вдруг сами как в сказке отодвинулись в сторону, открывая замаскированную железную дверь в стене. – Предупреждаю, вниз ведет крутая лестница, вы уж все-таки за меня потихоньку придерживайтесь, не стесняйтесь. Договорились? Я буду светить фонариком.

Дверь бесшумно открылась, и мы оказались на маленькой площадке, обложенной голубым «туалетным» кафелем, по которому Адам Егорович быстро скользнул фонариком.

Но при свете луча я успела заметить, что под ногами у нас была глубокая шахта, настоящая черная бездна.

– Вы не удивляйтесь, – шепотом сказал Адам Егорович, быстро захлопывая за собой дверь. – Мировой опыт показывает, что мини-лаборатории, подобные нашей, удобнее всего устраивать под землей. Максимальный срок эксплуатации – тридцать лет, за которые как раз сменяется десять команд ученых. Потом бункер засыпается землей, и новую лабораторию устраивают совсем в другом месте.

– А… сколько работает уже ваша… подводная лодка? – спросила я, осторожно спускаясь вслед за Адамом Егоровичем и боясь скатиться с лестницы кубарем, пересчитав головой все железные ступеньки. Похоже, что считать бы мне пришлось очень даже долго.

– По идее, нынешний год должен для мини-лаборатории АБЖ-60 стать последним, так сказать, завершающим, – ответил Адам Егорович. – Но пока точно ничего не известно. В связи с мировым экономическим кризисом и особенно положением в нашей стране вполне возможно, что руководство пересмотрит некоторые позиции, не будет столь расточительно и продлит сроки эксплуатации. И потом, опять-таки война в Югославии, необходимость повышенной боевой готовности…

– Вы хотите сказать, что ваша лаборатория все же к этому имеет какое-то отношение? – переспросила я. – Вы что, тоже выращиваете тут килограммами всякую заразу, как японцы?

– Ну что вы! Я нарочно рассказал вам про японских империалистов, чтобы вы нас с ними ни в коем случае не путали. Мы занимаемся чистой наукой, Танечка. Наукой в чистом виде, – помолчав, уточнил Адам Егорович. – Но в связи с тем, с какой интенсивностью к нам в последнее время стали приходить по Интернету новые особые задания и программы, некоторые выводы напрашиваются сами собой. Но мы лишь служители науки – не более того, и я хочу, чтобы вы это поняли четко, раз и навсегда.

– И долго еще спускаться? На какой же глубине находится ваша лаборатория? – спросила я, когда фонарик Адама Егоровича в очередной раз скользнул по стене, аккуратно обложенной кафельной плиткой, и снова уперся впереди в кромешную темноту.

– Вообще-то можно было бы на лифте, – сказал он. – Здесь есть скоростной лифт. Но я с детства опасаюсь лифтов, ничего не могу с собой поделать. Когда-то я застрял дома в лифте со своей соседкой по дому, Лилечкой, и просидел там почти два часа.

– Ну надо же! И с тех пор испугались на всю жизнь?

– Боюсь… воспоминаний, – тихо сказал Адам Егорович, и голос его сделался каким-то особенным. – Исключительно ненужных воспоминаний, вот и все. Ведь мы с этой соседкой потом чуть было не поженились, но я все же выбрал науку, Танечка. Мне никак нельзя было связывать себя семейными обязательствами. И потом – ей моя фамилия почему-то сильно не нравилась. Но память, память… Это такая противная штука…

И все же наконец-то наступила заветная минута, когда наш спуск, почище альпинистского, был завершен без потерь и травм. Адам Егорович снова открыл какую-то невидимую дверь, и меня буквально ослепил свет, ударивший в глаза из возникшего перед нами помещения.

– Это гостиная, – пояснил Адам Егорович. – Здесь мы можем остановиться, передохнуть и все обговорить. Как видите, все комнатки у нас небольшие по размеру, но неплохо оборудованные. Отдельно имеются лаборатория, рабочий компьютеризированный кабинет, спальная, столовая, душ – я вам их тоже покажу. Но пока лучше присесть здесь. Признаться, меня сильно утомила сегодняшняя вылазка.

И Адам Егорович буквально упал в мягкое кожаное кресло, снял очки и со страдальческим видом потер глаза, показывая, что ему требуется хотя бы несколько минут отдыха.

Я не возражала, потому что мне тоже требовалось время, чтобы как следует осмотреться вокруг и перестать чересчур сильно всему удивляться.

Хотя в первую минуту сделать это было очень трудно.

Гостиная в этом каменном бункере на глубине ста с лишним метров (на всякий случай я пыталась считать про себя шаги) представляла собой небольшую комнату, со вкусом обставленную шикарной мебелью, ярко освещенную красивейшей люстрой и оснащенную множеством приятных глазу мелочей, вплоть до букета цветов в высокой восточной вазе и картинок на стенах в резных рамочках.

Но больше всего меня поразило, что в комнате было три окна на разные стороны и из каждого открывался совершенно великолепный вид.

Из первого окошка был виден морской пейзаж с закатным розоватым солнцем и уходящим за горизонт белым корабликом, в другом проглядывала могучая горная вершина, а из третьего обозревалась как бы с высокой горы бескрайняя равнина с маленькими, словно игрушечными, домиками и деревьями. От всего этого буквально захватывало дух.

Подойдя к одному из окон вплотную, я разглядела тончайшую, в мелких дырочках ткань экрана, на которой сияли сейчас в лучах солнца горные вершины – но как же искусно все было сделано!

– Что, нравится? – устало приподняв веки, заметил мой интерес Адам Егорович. – Мне первые два месяца тоже нравилось, а сейчас я уже не обращаю на эту игрушку ни малейшего внимания. Мало того, она даже раздражает меня. Кстати, картинки можно менять…

Он взял с журнального столика пульт, и на каждом из трех окон с бешеной скоростью закружились всевозможные пейзажи: степи, джунгли, пустыни, горы, льдины, улицы городов.

– Японская игрушка, – пояснил, закончив демонстрацию, Адам Егорович. – Здесь многое сделано по японской модели. Но учтите – только внешний антураж, не более того, об остальном мы с вами договорились.

– А… воздух? – спросила я озадаченно.

С самой первой минуты меня особенно поразило, что из распахнутых ненастоящих окон действительно доносился вполне ощутимый свежий ветерок, настоящий морской бриз. И это в каменном-то мешке!

– Тем более, – улыбнулся Адам Егорович. – В этом отношении японцы давно всех превзошли. Воздух, кстати, тоже можно настраивать по своему вкусу: хочешь, горный, хочешь, морской или степной. Но он всегда будет безупречно чистым, насыщенным кислородом, это гарантировано. Честно признаться, меня сегодня наверху особенно убило, как там у вас сильно загазовано. Я думал, даже в обморок упаду с непривычки. И теперь голова ужасно болит. Ну, ничего, не обращайте внимания, я сейчас приму какое-нибудь лекарство, и мы вернемся к нашему делу.

Адам Егорович взял со стола стакан, не вставая с места нажал в дверце шкафа какую-то кнопку, и оттуда журчащей струйкой полилась вода.

– Минералка, – пояснил Адам Егорович. – Здесь всякая есть, но я все равно предпочитаю наш нарзан. Есть также шампанское, голландское пиво, чтобы в выходные дни устраивать организму допустимую релаксацию. Хотите?

– Нет, спасибо, – сказала я, помня, что нахожусь все же не в стране чудес, а в странной лаборатории, где дружат с чумой, холерой и прочей гадостью. – Я уж лучше наверху своей родной попью, хлорированной…