Виктор двигался по направлению к Московской вдоль непрерывного ряда продовольственных и промтоварных магазинов. У винно-водочного кучковались подвыпившие граждане. Я слегла замедлила шаг, ожидая, когда Виктор преодолеет броуновское движение этих пьяных молекул.

Благополучно миновав эту человеческую пробку, мой подопечный прибавил скорость. Я мгновенно среагировала и, выйдя на дорогу, одним махом догнала его. Дождь усилился, ветер наотмашь бил по моим горячим щекам. Вот и остановка. Троллейбуса пока не видно, но, слава богу, имеется навес. Я затесалась в толпу, не упуская из виду мужчину в синей куртке.

Положим, Синчугова отдала документы этому самому Виктору. А этот виноватый интеллигентик их проморгал. Если Виктор не врет и если он сделал по-настоящему разумный вывод из услышанного разговора между Лысенко и его абонентом, то нынешний обладатель бумаг – Лысенко, вне всякого сомнения, коллега Виктора.

Эти двое работают в редакции, стало быть – журналисты. Зачем Синчугова отдала документы Виктору? Свести счеты с Гарулиным она могла бы и сама, изрядно пошантажировав его. Но, вероятно, гнев отвергнутой любовницы толкнул ее к более радикальному плану мести. Неужели она с помощью журналиста хотела разместить в прессе разоблачительный материал на Гарулина? Отважиться на такое может далеко не каждый. Внушает ли доверие Виктор? Может, он сам не прочь сорвать куш и нагло врет Синчуговой, что документы украдены.

Судя по тому, что услышал Виктор, стоя под дверью кабинета, где Лысенко, воспользовавшись обеденным отсутствием сослуживцев, разговаривал по телефону, последний кого-то шантажирует. Скорее всего этот «кто-то» Гарулин. Он может потерпеть полное фиаско, если документы попадут в печать, и заплатить щедро, чтобы этого не произошло.

Первое, что надлежит сделать…

Толпа граждан шатнулась к подъехавшему троллейбусу. Мне едва не прищемило дверью голову. Благодаря акробатической выучке удалось кое-как приткнуться на подножке, где я, как цапля, стояла на одной ноге. Теперь, согласно идиотским правилам, я должна буду выходить и входить обратно, пропуская ошалело плюхающихся на тротуар соплеменников.

На следующей остановке я была прямо-таки вышиблена из троллейбуса шквалом беспорядочно вываливающихся людей, но, к моей великой радости, среди этой человеческой лавины находилась до боли знакомая синяя куртка.

Стоило ждать троллейбус из-за десяти минут ходьбы!

Оказавшись на тротуаре, я сделала вид, что что-то ищу в своих карманах. Пройдя метров пятьдесят, Виктор распахнул дверь и стремительно вошел в одно из тех зданий, придававших своеобразную архитектурную физиономию бывшему проспекту Ленина, ныне улице Московской, в котором размещалось огромное число офисов и контор. Он ловко прошмыгнул мимо дежурной, бегло показав ей пропуск, и стал подниматься по черной, в чугунных кружевах и с деревянными перилами, широкой лестнице.

Я оторопело замерла на месте. Потом, подумав, что целесообразней обратиться за справкой к «консьержке», наклонилась к оконцу, дабы расспросить сухощавую пожилую женщину с лицом, покрытым сетью морщин, перед которой висело табло с ключами. Она нервно оторвалась от газеты, которую читала, и подозрительно скосила на меня свои глаза.

– Добрый день, не подскажете, редакции каких газет здесь располагаются?

– Да одна только редакция и есть – «Тарасовские известия».

Скупо поблагодарив дежурную, которая, с трудом оторвав от меня изучающий взгляд, снова уткнулась в газету, я вышла на улицу.

Мне не пришлось даже рыться в памяти, как иные роются в записных книжках, чтобы вспомнить о Степане Сергееве, которого я неплохо знала еще со школьной скамьи.

Он работал главным редактором «Тарасовских известий». И теперь уже я извлекла из кармана куртки записную книжку и, открыв ее на букве С, нашла его рабочий и домашний телефоны. Дома его скорее всего нет – день рабочий.

Я подошла к телефону, опустила жетон, сняла трубку и набрала номер редакции. Когда на том конце провода юный альт секретарши пропел: «Редакция „Тарасовских известий“» – я попросила к телефону Сергеева. Поинтересовавшись, кто его спрашивает, секретарша сказала: «Сейчас узнаю». Вскоре в трубке зазвучал теплый, мягкий баритон Степана.

– Танюша, сколько лет, сколько зим! – с восторженной радостью произнес Степан.

– Привет, Степа. Как жизнь?

– Бьет ключом, да все по голове. Шучу, конечно. У тебя как дела?

– Есть одна проблемка. Не могли бы мы встретиться, поговорить?

– Срочно, что ли?

– Чем быстрее, тем лучше.

– Сейчас не могу, работы полно, давай вечером. Позвони мне часов в шесть домой.

– О'кей, Степа.

– Рад был тебя услышать.

– Чао, Степа, до вечера.

Я повесила трубку.

Нет сомнений, что Степан обрадовался моему звонку и перспективе встречи. Одно время, когда мы общались более тесно, он был ко мне очень даже неравнодушен. Старая трогательная история, которая не при столь чрезвычайных обстоятельствах вызвала бы у меня приступ ностальгии и философской задумчивости. Тонким женским чутьем я уловила, что Степан все еще питает ко мне некий интерес, затаенное, не отменяемое временем и моим дурашливо-дружеским обращением влечение. Просто так зачеркнуть, видно, ничего не удается.

Дождь кончился, мокрый асфальт лоснился, как блюдо с черной икрой, глазами луж ловя небо, деревья, дома.

Я шла вдоль пышных витрин и жалких лотков, у которых невеселые продавцы, казалось, не торговали, а бестолково дежурили.

Я заглянула в продуктовый магазин купить что-нибудь к обеду.

* * *

Домой я вернулась около трех, первым делом приняла душ. После блуждания под дождем горячая вода казалась раем.

Бросив на сковородку полуразмороженный антрекот, я открыла банку фасоли в томате. Она послужит отличным гарниром.

Когда с обедом было покончено, я прошла в гостиную и, нажав на пульт, включила телевизор.

Ровно в шесть я позвонила Степану. Конечно, сегодня днем я не сходя с места могла попросить его о небольшом одолжении, но решила все же встретиться с ним в непринужденной обстановке. Мне подумалось, после двух лет, в течение которых я не давала о себе знать, не очень вежливо и любезно будет вот так, с бухты-барахты, обратиться за помощью к приятелю.

Степан ждал моего звонка, после первого же гудка он взял трубку. Мы договорились, что он приедет через полчаса. Я натянула джинсы, заправила в них рубашку и, слегка подкрасив глаза и губы, пошла на кухню запустить кофеварку. Минут через двадцать раздался звонок в дверь. На пороге стоял Степа.

За то время, пока мы не виделись, он почти не изменился. Тот же открытый взгляд широко посаженных голубых глаз, улыбка до ушей, жесткие русые волосы, солнечный набор веснушек, длинные неловкие руки, которые он не знал, куда деть.

В прихожей он достал из куртки бутылку «Ярила» – местной водки с перцем – и, отдавая ее на мое попечение, по-доброму рассмеялся.

– Знаю я твои богемные привычки, – деликатно, но настойчиво высвободилась я из его дружеских объятий и направилась на кухню, поставить бутылку в холодильник. – Проходи, дядя Степа, будь как дома, – весело кинула я на ходу, вспоминая школьную кличку.

Он надел тапочки и, довольно потирая руки, отправился за мной следом.

– А на закуску, Тань, что предложишь? – своей бесшабашной манерой общения Степа пытался побороть свою природную застенчивость.

– Не переживай, сейчас все будет! Огурцы, селедочка, салат мясной… Устроит тебя?

– Еще как устроит, – он сел на табурет и вскинул на меня глаза, опушенные длинными светлыми ресницами.

Да, совсем не изменился, если не считать дополнительных тонких морщинок у этих молодых весенних глаз.

Достав охлажденную водку и водрузив ее в центр накрытого стола, я села напротив Степы.

– Ну, по маленькой, – провозгласил Степан. – За тебя, Танюша. Будь всегда молодой, красивой, умной, такой, какая ты есть.

Махнув рюмку, он занюхал черным хлебом и только потом принялся за солененькое.

Водка приятно обожгла рот, гортань, внутренности.

– Как семья, дети? – спросила я, насаживая на вилку тоненькое колесико сервелата.

– Да ничего, нормально. Ирина работает все в той же школе, только вот зарплату платят нерегулярно. Максим во второй класс перешел, а малышка в садике.

– А на работе все в порядке?

– В относительном. Трудимся, так сказать, не покладая рук.

Степан налил по второй. Провозгласив тост за здоровье, он так же легко и быстро опрокинул эту дозу, весело потрепал меня по щеке.

– Нет, Таня, что ни говори, а старый друг лучше новых двух. Согласна?

– На все сто, – я дружески похлопала его по руке. – Степа, у меня к тебе небольшое дельце.

– Ждал-ждал… Особо не обольщался на твой счет. Так просто встретиться не можем, все дела какие-то.

Выпитые сто граммов настроили его на меланхолический лад, но, быстро сбросив флер печали, он улыбнулся. Несмотря на все его усилия казаться беззаботным, в этой улыбке я различила оттенок сожаления и даже горечи.

– Ладно, говори. Чего не сделаешь для хорошего человека!

– Степа, у вас в редакции Викторов много?

– Постой, кажется, два имеются, а что?

– Если два, то меня интересует тот, что невысок, худощав, с черными волосами и в массивных очках. Знаешь такого?

– Да, это Ларионов Витька, классный парень. А что это он тебя заинтересовал?

– Лучше не спрашивай. Производственная тайна. Ты мне прямо скажи, действительно парень неплохой?

– Ой, Тань, в наше время таких единицы. Деловой, талантливый, честный, пунктуальный. Только в последнее время он каким-то суетливым стал, озабоченным, забывчивым. Ну, это бывает. А так, говорю, отличный мужик, всегда в работе, а репортажи какие интересные, да меткие, да хлесткие делает. Мы его втихаря Робеспьером зовем. Чист, неподкупен. Хотя иногда его занудство выводит из себя. Должна же быть в бочке меда хоть одна ложка дегтя.

Степа щелкнул языком и налил в третий раз.

Я внимательно слушала его, поставив локти на стол и подперев руками голову, в которой из-за паров алкоголя мысли уже начинали превращаться в горячее облако ватной глухоты.

– А некий Лысенко что собой представляет? Знаешь такого?

– Как не знать. Во-первых, он школьный приятель Ларионова, Витек мне его и рекомендовал. Но ты знаешь, у меня к этому парню, честно говоря, душа не лежит, очень уж он себе на уме. Такое ощущение, что он тебя подсиживает негласно. Вообще-то юркий, хваткий, но замкнутый и, я бы сказал, недобрый, завистливый. Да и сама его внешность о многом говорит. Маленький, неказистый, глазки хитрые, жадные пальцы дрожат.

Степа прищурился, как бы стараясь вызвать в памяти доподлинный образ Лысенко.

– Мастер ты, Степа, на портретные характеристики. Цены твоим наблюдениям нет.

– Правда, что ли? Рад, что сумел просвятить тебя. Так это все, о чем ты меня хотела спросить?

– Не совсем. Мне нужны адреса этих акул пера. Можешь мне в этом помочь? – я улыбнулась, вкладывая в свою улыбку все обаяние, на которое была способна.

– Колись, зачем тебе это надо? – он лукаво посмотрел на меня.

– Степа, а можно без расспросов? Просто скажи, сделаешь это для меня?

– Что, они в каком-то грязном деле замешаны? – не унимался Степан.

Меня уже начало раздражать его назойливое любопытство.

– Ни в чем они не замешаны, просто проверить надо на вшивость.

Моя довольно жесткая интонация наконец возымела желанное действие, сведя на нет роль «почемучки», на которую пару минут назад подвизался Степа.

– Ладно, о чем речь, – Степан безвольно махнул рукой.

– По телефону ничего передавать не надо, завтра я, скажем, часов в десять, зайду в редакцию, буду тебя ждать внизу, на проходной. Ты напиши все на бумажке, спустишься и передашь мне. Моя благодарность будет безгранична в пределах разумного, – пошутила я. – Ну как, идет?

– Вполне. Да это же сущая безделица!

Удовлетворенно шмыгнув носом, Степа предложил сгонять еще за одной бутылкой. Я категорически отказалась, сославшись на то, что и так уже дошла до кондиции. Степан с неохотой согласился и далее забросил удочку по поводу того, чтобы остаться у меня. Я усмехнулась с беззлобной иронией и отделалась шуткой:

– Дядя Степа, по-моему, с этим мы давно все решили. Не нужно возвращаться к прошлому. Разве дружба так уж мало стоит?

– Тань, убеждать ты всегда умела, как и уходить от ответа, но сама понимаешь, любой мужчина в подобной ситуации будет, как утопающий, цепляться за соломинку, чтобы все начать сначала.

– Я тебе сочувствую, Степа, но…

– …помочь ничем не можешь, – на свой дружелюбно-ностальгический манер закончил Степан мою отрезвляющую реплику и смиренно подытожил: – Ну ладно, объявляю вопрос закрытым.

– Вот и славненько, к чему нам лишние проблемы? – довольно цинично сказала я.

Прошло еще часа два, прежде чем Степан решил откланяться. В прихожей, уже одевшись, он никак не мог выпустить меня из своих объятий, бормоча комплименты и слова признательности. Захлопнув за ним дверь, я облегченно вздохнула. Завтра Степан будет как стеклышко и избавит меня от потока обольщающих речей.

Я убрала со стола остатки прежней роскоши, поставила порожнюю бутылку в мусорное ведро.

Итак, срочно нужно произвести два обыска: для профилактики – у Ларионова и исходя из соображений логики – у Лысенко. Оба работают, значит, в течение дня их квартиры будут в моем распоряжении. И тот и другой одиноки, на сей счет Степан также просвятил меня. Подружка Лысенко живет самостоятельно, а Ларионов, этот, по выражению Степы, червь журналистики, наверное, не обзавелся семьей, чтобы ничто не могло помешать его звездной карьере.

Перелистывая привезенный из Парижа альбом с цветными фотографиями достопримечательностей, я предавалась сладким и мучительным воспоминаниям. Кто бы мог подумать, что, приехав в Тарасов, я попаду, что называется, с корабля на бал. Железный обруч, сдавивший мою голову, заставил меня принять аспирин. Я решила лечь пораньше, ведь завтра нужно быть внимательной и сосредоточенной.

* * *

Всю ночь по стеклам стучал дождь, и утром, выглянув в окно, я увидела такое же, как вчера, покрытое серыми тучами небо, унылые крыши частного сектора, мокрые, всклоченные ветром ветви и на них жалких нахохленных воробьев. Взглянула на часы: ровно девять. Хотела принять душ – не тут-то было, на тебе, горячую воду отключили. Зато холодная вода живо разбудила меня, колюче смыв с лица остатки приятной утренней дремы.

Приведя себя в порядок, я занялась завтраком. Проглотила пару бутербродов с сыром и, запив их кофе, сполоснула посуду. В подъезде с оглушительным грохотом открывались и закрывались тяжелые железные двери.

Первая фаза этого несносного хлопанья и скрежета приходилась примерно на семь-восемь часов, вторая – на девять-десять, обычно в это время домохозяйки и пенсионеры отправлялись штурмовать магазины, собесы, аптеки.

Я оделась по-походному: джинсы, джемпер. Сделала легкий дневной макияж и, нацепив «харлейку», провела смотр ключам и отмычкам, распотрошив висевший в прихожей рюкзак. Все на месте, «макаров» тоже при мне.

Я вышла на лестничную площадку и, закрыв за собой стальную дверь, изготовленную по спецзаказу фирмой «Кайзер», сбежала по ступенькам, не дожидаясь вечно занятого лифта.