– Найди их, Татьяна, и назови нам. Сами мы пытались, не можем! Сделаешь это – решится вопрос с наездом на Филиппову. Я прав? – обратился он к Сидору.

– Да! – ответил тот после глубокого вздоха. – Пожалуй! Хотя ты, – глянул на меня, – передергиваешь. У чада такого папаши деньги должны быть – от отца остаться. Ювелиры – они народ мудрый. Такие, как этот, конечно. И деньги ни в банках, ни дома не держат. Иначе обдерут их, шкуру снимут, сама понимаешь. Или государство, или отморозки. Люди же попросили его самой малостью поделиться. И не задаром! Поэтому не такая уж овца стриженая Вера эта, и безопасность ей надобна. Если ты не найдешь для нас отморозков, пусть платит, я так решаю! И это правильно! И пожалуйста, не пытайся представить дело так, будто у сироты последнее отбирают!

В корень зрят эти господа, и интуиция у них не хуже моей, правда, направленная в одну сторону. В принципе я с ними согласна. Эти-то деньги мне и надо искать сейчас со всей энергией, а я вынуждена с бандитами переговоры вести о безопасности людей, которые эти деньги прячут.

– Обещать я вам, господа, ничего не буду, – говорю им очень серьезно, – и специально розысками грабителей заниматься мне сейчас не с руки – в этом направлении уголовный розыск трудится. Сами понимаете, частнику, вроде меня, явно конкурировать с ними означает ставить под угрозу свою лицензию. Но если вдруг, суетясь по-своему, я нападу на след этих ухарей, не сомневайтесь, извещу вас тотчас.

– Вот и отлично! – Жуков хлопнул в ладоши. – Как? – обратился к аристократу.

– Принято! – одобрил он.

– Но я прошу у вас аванс.

Они недоуменно воззрились на меня.

– Какой?

– Хотя бы отодвиньте срок расчета с Филипповой.

– Людям надо помогать. Как ты, Валера, думаешь?

– Попробуем, – согласился Жуков, и я уже поздравила себя с успехом в почти безнадежном деле, но то, чем он закончил, лишило меня повода к самодовольству.

– Любой аванс должен быть отработан, иначе дающий его останется в убытке. Если Татьяне не удастся раздобыть интересующие нас сведения, пусть она возьмет на себя ответственность за уплату Филипповой обговоренной суммы.

– То есть поручится за это, свое слово даст, – уточняет для меня Сидор Сидорович. – Это справедливо.

Такого оборота я не ожидала. Попалась в сети, как синичка-пуночка. Цену подобным поручительствам знаю, и отступать некуда. Поздно отступать-то!

– Хорошо, – согласилась решительно, не сомневаясь – хорошо ли на самом деле, – быть по сему!

– Быть, так быть! Теперь, Татьяна, слушай внимательно.

Жуков подался вперед, налег грудью на скрипнувший стол.

– Мы не кривили душой, когда утверждали, что наша фирма этими делами не занимается. Но на людей, работающих помимо прочего и по этому профилю, мы влияние имеем.

В одном из гаражных кооперативов организована мастерская автосервиса. Заведует ею молодой, но очень способный и по способностям уважаемый человек. Паша. Если его Явой назовешь, отзовется тоже. Имей в виду, парень он умный, но вспыльчивый и со своими причудами.

* * *

Когда я наконец вышла из офиса ТОО «Изюм», солнышко уже перевалило через высшую точку своей зимней траектории на голубом небосводе.

Людей на базарчике заметно поубавилось, и теперь он производил впечатление организма по-прежнему сложного, но существующего в большей степени для себя самого. Лоточники грелись чайком из термосов и ходили друг к другу в гости, угощались сигаретами.

Аякса поблизости не было видно.

На капоте моей машины, по тонкому слою припорошившего его снежка, чьим-то пальцем было криво выведено короткое матерное слово. Пришлось сметать его щеткой.

Я запустила мотор и покинула это место.

На ходу набрала номер телефона Веры. Она подняла трубку сразу, будто дежурила у телефона.

– Татьяна! – только и произнесла.

Опять пришлось ее успокаивать. Обнадеживать особо я ее не стала. Подробно объяснила, куда и к какому времени ей следует подойти, чтобы мы смогли встретиться.

– Разговор может оказаться не простым, а я пока не знаю, буду ли располагать достаточным для него временем после встречи с компаньонами твоего отца. Может быть, разговаривать придется в машине, на ходу.

– Лучше бы, конечно, у нас дома, – робко предложила она.

– Лучше. Если не будет ничего срочного, то мы так и поступим.

Я не стала с ней прощаться и посоветовала не опаздывать, напомнив, что встреча наша нужна ей больше, чем мне.

…На стыке двух безымянных улочек, криво и горбато спускавшихся вниз, к самой Волге, я наконец отыскала въезд в ряды нужного мне гаражного кооператива, затратив на это уйму времени и нервов.

Два двухэтажных дома с черепичными крышами и потрескавшимися, облезлыми стенами, подслеповатыми окнами смотрели на белый свет со старческим равнодушием. Сбоку одного из них, под прилепленной к углу огромной красно-белой сигаретной пачкой, дверь дощатой, свежевыкрашенной пристроечки открывала ход вниз, в подвалы, в подземелье. Рядом с ней – намалеванная по трафарету призывная надпись: «БАР!» – для привлечения жаждущего контингента, в котором, судя по утоптанности снега в том направлении, заведение недостатка не испытывало.

Вторая и последняя достопримечательность места – пивной ларек, расположившийся вплотную к кооперативным воротам. Прислонясь к нему плечом и прижав к замызганной телогрейке кружку со вспененным пойлом, равнодушно рассматривал мою машину работяга с отечным лицом.

– Болезный, где здесь машины ремонтируют? – спросила я у него, приспустив стекло.

Выдержав паузу, сообразную его мерке собственного достоинства, болезный объяснил:

– Там! – Ткнул большим пальцем в сторону ворот и сдул в мою сторону пену с кружки.

Я направила машину «туда» и, миновав ворота, оказалась на кооперативно-гаражной улице со множеством темно-красных однообразных ворот.

Безлюдье в прямом смысле этого слова.

Черным по белому – стрелки с надписью «ремонт» были хорошо заметны на стенах. Следуя им, я раза два свернула и, отвлеченная мыслью о глубинах этого лабиринта, едва успела остановиться, когда мне наперерез из какой-то щели вылетела белая «семерка». Ее водитель, испугавшийся не менее моего, ударил по тормозам. Под их визг машина пошла юзом, глубоко вильнула и, подняв облако снега, едва вписалась в противоположный створ гаражного перекрестка.

Я разжала пальцы, отпустила руль, перевела дух.

«Чтоб тебя!..» – пробормотала я, глядя на невысокого, белобрысого, по-летнему одетого паренька, спешащего ко мне явно не для того, чтобы сказать пару комплиментов в мой адрес. Машину он оставил с открытой дверцей. Ветер трепал его волосы, надувал пузырем рубаху. Я вылезла ему навстречу, готовая ко всему, кроме извинений. Он подошел почти вплотную, встал, засунув в карманы замерзшие руки.

– На ремонт? – спросил, вцепившись в меня голубыми наглыми глазами.

– В мастерскую.

– Поезжай за мной.

«Семерка», завывая, задним ходом попятилась в ту же щель, откуда появилась, и я двинулась следом, наблюдая, как она на полном газу рыскает из стороны в сторону.

«Лихачество на небольшой высоте даст возможность друзьям и близким отнести цветы на вашу могилу» – фраза из пособия для пилотов начала века. Ее надо писать на ладонях таких вот любителей рысистой езды.

– …Будешь загонять? – спросили меня о машине.

– Нужды пока нет, – ответила я.

После снежного блеска глаза не сразу привыкли к освещению мастерской, а когда это произошло, оказалось, что она освещена неплохо – люминесцентными светильниками на стенах и потолке.

– Ну и хорошо. Работяги все уже ушли.

Говоривший со мной был недомерком – по плечо мне, не более. Толстый свитер из серой ангорки мешком отвисал с его впалой груди, а рот был полон стальных, блестящих зубов.

Три или четыре стандартных гаража, объединенные в общее помещение сносом перегородок. Серомозаичный пол, стены, выложенные белым и черным кафелем. Смотровая яма, два станка, автоподъемник и рабочие столы вдоль стен. В торце крутая и узкая металлическая лестница ведет вверх, на крышу или неведомо куда. В мастерской не холодно и чисто, как в больнице.

– Похоже, о ней Валерка звонил?

Этот имел остриженную наголо, с выпирающим вперед лбом голову. Кожаная безрукавка, надетая на голое тело, подчеркивала объемы накачанных до безобразия мышц.

«Паша Ява?» – подумала я, но, взглянув на его дебиловатое лицо с крошечным вздернутым носом и пустыми глазами, усомнилась.

«Бык!» – определила я и не ошиблась на сей раз.

– Да, Лобан, о ней!

Мой лихач в углу, у раковины, держал руки под струей теплой воды. Отогревал?

Подошел Фиксатый, подал вперед и вверх треугольную голову и пристально, как-то даже пронзительно глянул мне в глаза и тут же отвернулся.

– Ве-едьма! – протянул он с издевкой.

– Иванова! – поправила я его, почувствовав подступающее раздражение. – Татьяна!

Не этому недомерку вот так, запросто, называть мою кличку.

Сбоку всхрапнул коротким смешком Лобан.

– В сауне у Геннадьича вчера новую шлюшку пробовали. Тоже Татьяна.

В поведении этих людей возможны самые неожиданные выверты, и звонок Жукова, при всей высказанной им благожелательности, мог иметь характер, противоположный нужному. Тогда показушная злоба Фиксатого и издевка Лобана не просто проверка на прочность, традиционная в мелкоуголовной среде, а нечто большее. В самом деле, хорошенькая женщина, в уединенном месте, без свидетелей.

Я медленно расстегнула куртку, стеснявшую движения рук. Хорошо бы еще от сапожек избавиться, чтобы при необходимости пустить в ход ноги, без опасения покалечить противника.

Противник здесь – Лобан, если Фиксатый не специалист по использованию в сшибке жестких, острых или гибких предметов, способных компенсировать его физическую хилость. Лихач не слишком далеко от нас.

К Лобану я и повернулась. Все трое с интересом наблюдали за мной.

– Не всех Татьян можно пробовать в качестве шлюшек в сауне у Геннадьича! – проговорила я назидательно, перемещаясь так, чтобы Фиксатый тоже был в поле зрения.

– А если не в сауне? – Лобан с готовностью воспользовался предоставленной мной возможностью для обострения ситуации.

– Где же? – спросила я, делая легкий шажок к нему.

– Здесь! – вкрадчиво ответил он и растянул рот в мерзкой ухмылке.

Еще движение – и пальцем в ямку между ключицами, потому что его солнечное сплетение можно пробить только пяткой, а я пока не знаю скорости его реакции.

Краем глаза вижу, как пятится от нас Фиксатый.

– Атас!

Лихач отряхнул воду с рук и закрутил кран.

– Не дело, мужики!

– Ну, почему же? – Лобан лениво протянул бревнообразную руку к моей голове, я отклонилась на сантиметр, не более, но этого оказалось достаточно, чтобы его пальцы прошли мимо моей шеи.

– Атас, я сказал!

Вовремя он сказал, потому что палец мой уже достаточно окаменел для прободения щитовидки этого качка.

– Ла-адно! – протянул он с сожалением и, повернувшись, направился к верстаку, на котором, как я заметила только сейчас, среди разбросанного на газете рыбьего мусора, стояла батарея пивных бутылок.

– Ява! – обратилась я к Лихачу.

– Почему не Паша? – ответил он.

– Хорошо, Паша, если я Татьяна, а не Ведьма.

Расстегнутая рубаха позволила увидеть татуировку на его груди – собор с куполами, а на пальцах правой руки синели три «зоновских» перстня.

Вот тебе и паренек!

– Ты откуда со Скарабеем знакома? Он позвонил и попросил за тебя, как за родную. Таких, как ты, у него отродясь не было. А?

Его негромкий голос гулко звучал в пустом помещении.

– Пива хочешь?

Я, отказываясь, покачала головой.

Ява подошел к соратникам, занятым запрокидыванием бутылок донышками кверху.

– А чайку? Только чифирь у нас. Разбавить?

– Немного.

Я подошла к ним, уселась рядом с Фиксатым на предложенную Явой табуретку.

– Ты что, Паш, она же долг ювелира снять требует! – пробубнил Фиксатый, вороша рыбьи очистки.

– Да нет, мужики, – Ява слил в стакан заварку, добавил кипятка из стеклянной, накрытой фанеркой банки, протянул мне, – не долг, а срок отодвинуть.

– А на фиг нам это надо? – спросил Лобан.

– Сейчас Татьяна объяснит.

Ява шумно глотнул пива из горлышка.

– Она детектив, объяснять умеет.

Чай здесь заваривали хорошо.

– Филипповой платить сейчас нечем, – сообщила я, прихлебывая обжигающий, слегка вяжущий во рту напиток.

– Иди ты! – возмутился Лобан.

– Это так! – глянула я на него. – А платить она не отказывается. Имущество продаст и отдаст долги.

– Бардак! – не верил Лобан. – Скажи?

– Ага! – согласился Фиксатый, разглядывая меня с прежней неприязнью. – Имущество продаст и из города смоется.

– Хватит вам дуру гнать! – Судя по выражению лица, пиво Лобану попалось кислое. – Денег у ней больше, чем у нас всех вместе! С таким-то папашей! Что? Грабанули их, ах ты, обездолили!

– Не отказывается она платить! – прервал Ява его косноязычное возмущение. – А то, что из города может дернуть, так пусть! – Он поставил опустевшую бутылку на стол и потянулся за следующей. – Пусть! Ведь бабки тогда Татьяна отдаст. Да?

Я кивнула:

– Рискну.

– Чем же она отвечает, непонятно мне! – не унимался Лобан.

– Чем? – спросил меня Ява.

Хорошо, что я обдумала этот вопрос заранее, по пути сюда, а то сейчас быть бы мне в растерянности. Не сбылась надежда, что минет меня чаша сия.

– Машиной, – ответила я.

– Оно тебе надо? – чуть не через плечо глянул на меня Ява.

– У меня свой расклад в этом деле.

Это было сказано удачно – на их языке, и они меня поняли. И страсти улеглись сами собой, между двумя очередными глотками, и я успокоилась, отставила в сторону свою психологическую ширму – стакан с недопитым чаем.

– Эх, если б не Скарабей! – закуривая, мечтательно промолвил Лобан.

Фиксатый, будто включили его, опять взъерепенился:

– И какой же срок ты назначишь?

Ява положил ему руку на плечо, сдерживая, но не сказал ничего, ждал, что отвечу.

«Срок я определю, мужики. Но приложу все силы, чтобы вам с меня ничего не обломилось!» Вспомнила выпавшее на костях, подумала: «Да, срок я назову!»

– Так как? – спросил Ява, на этот раз не оборачиваясь, и добавил: – И не говори, что мы на тебя давим, да? Сама все решаешь.

– Да! – отвечаю я. – А срок… Как мой расклад выпадет? Неделю – мало, месяц – много. А может, вообще несколько дней.

Ну и дела, сама в кабалу к бандитам лезу! К Лобану – свинье уголовной!

– Филипповой два дня дали, сегодня – первый.

– Неделя, – подытоживает Ява, – семь дней, и не больше.

Что мне оставалось, ходатаю по чужим делам?

– Согласна.

– Подписалась! – поставил точку Ява. – Заметано!

Дело было сделано, задерживаться не имело смысла, удовольствия от общения с этой компанией я не испытывала, поэтому поспешила откланяться. Возражений не последовало.

Я взялась уже за ручку двери в воротах и вдруг услышала сзади:

– Проводи, будь вежлив!

Сволочь Паша. Ведь знает, что добром это провожание не закончится. Его что, досада разобрала за собственную вежливость?

Вышла на улицу, слушая медвежьи шаги за спиной. Расстегиваться вторично пришлось на ходу.

Хоть я и не спешила, Лобан догнал меня уже у самой машины.

– Погоди, Ведьма!

Я повернулась к нему. Сзади – машина, маневра – никакого. Его голые руки и грудь под незастегнутой безрукавкой на морозе смотрелись странно.

– Чего тебе, Лобан? Все обговорили.

– Не все!

Он смотрел на меня сверху вниз, искоса и явно намеревался играть, как кот с мышью.

– Так что ты там против сауны-то имела? Или святую из себя корчишь, девочку нетронутую?

Он, до предела самоуверенный от сознания своего мужского превосходства над моей женской слабостью, рисуясь изо всех сил, любовался моим несуществующим страхом. Что же еще, позвольте, может испытывать женщина, находясь в опасной близости к этой горе агрессивного мяса?

– Против сауны я ничего не имею.

У него шевельнулись ноздри, рот приоткрылся и из глаз исчезла, какая ни была, осмысленность. Быстро он возбуждается!

Верите, мне даже интересно стало – надолго ли этого бычка хватит в деле? Едва ли. И, отбросив это, ненужное, я продолжила провокацию:

– Я только против интима с такими ублюдками, как ты!

Он сморгнул от неожиданности, лицо перекосилось, поднялась рука.

Когда он ею промахнулся по моей щеке, я, справедливо рассудив, что грубость моя теперь оправдана, с удовольствием перешла к активным действиям.

Быстро присев на одной ноге и вытянув в сторону другую, как ртуть перетекла на новое место и, выпрямляясь, оказалась вне его досягаемости, на мгновение, достаточное для осуществления крепкого хлопка ладонью по его уху. Пока он мотал головой, я переместилась еще и, оказавшись почти сзади, провела хороший удар носком сапога по копчику. Это толкнуло его вперед, а боль отключила рассудок. Он уперся руками в машину и слегка прогнулся, расставив ноги. Положение было настолько удобным, что я не сдержалась – той же ногой, сзади, достала его промежность.