Я не люблю стариков. И, наверное, буду за это наказана. Беспросветным одиночеством и равнодушием собственных детей. Может быть они даже сдадут меня в дом престарелых. А это, говорят, самое страшное, что только может произойти с людьми в старости.

Но сейчас я не хочу об этом думать. Сейчас мне думать об этом слишком рано. Мне всего семнадцать. Я только что закончила школу в маленьком провинциальном городке… Кстати, почему всегда так говорят в «маленьком провинциальном городке»? Интересно, бывают ли на свете большие провинциальные города?

Вот видите – все люди употребляют привычные словосочетания не задумываясь, а я так не могу. Я всегда задумываюсь. Все, что я слышу или читаю, начинаю подолгу крутить в голове, анализируя и разбирая на пазлы, и порой додумываюсь до самых невероятных вещей. Мысли беспрестанно жужжат и носятся в моей голове, сталкиваясь друг с дружкой или, наоборот, увязают надолго в закоулках моего разума, в установках моего сознания и эмоциональных ловушках подсознания, обрастая потихоньку, как болотная кочка мхом, страхами и комплексами.

Если другим девочкам родители беспрестанно твердят: «Возьмись за голову! Сядь за уроки! Подумай о своем будущем! У тебя одни гульки на уме!», то со мной все с точностью до наоборот. Мама все время умоляет: «Пойти погуляй, Дина! Сколько можно сидеть дома?! В твоем возрасте я уже встречалась с мальчиками и целовалась!», а папа только тяжело вздыхает и прячется за газетой, потому что, если он вовремя не спрячется, мама непременно переключится на него: «Ну что ты молчишь? Скажи ей хоть ты!»

В свою, особо активную фазу, мама так просто не успокаивается и таки достает папу из-под газеты:

– Тебе что, совсем все равно?!

– Нет, милая, мне не все равно, – отвечает отец очень спокойно, как можно спокойнее.

– Тогда почему ты ей ничего не скажешь?!

– Потому что это – бессмысленно, – мягко улыбается отец, но этот его мимический призыв к умиротворению еще больше заводит маму. Впрочем, нашу маму заводит абсолютно все. Она, вообще, очень заводная – наша мама.

– То есть, ты находишь нашу дочь бесполезной?! – кипит и пенится мама.

– Я такого не говорил, Лара. У нас замечательная девочка, добрая и умная.

– Но, ты же сказал – бесполезно! – мама закатила глаза и топнула ножкой в тапочке с помпоном.

– Я сказал «бессмысленно», а не «бесполезно», и имел ввиду совершенно не то, что ты услышала! – в голосе отца тоже появляются раздраженные нотки. – Я хотел сказать, что не нужно никого переделывать! Бессмысленно пытаться делать из зайца льва или слона. То, чем любят заниматься твои замечательные коучеры на всевозможных тренингах какого-то там личностного роста.

– Ах, боже мой, сколько сарказма и пренебрежения! – щурится мама и я понимаю, что спор затянется надолго. Родители оседлали свою любимую тему.

Дело в том, что моя мама, обеспокоенная моей неуклюжестью и отсутствием в моей жизни необходимого количества подруг и хоть какого-нибудь бойфренда, последние два года таскает меня по всевозможным семинарам и мотивационным тренингам по воспитанию женственности, чистке кармы, нахождению целей в жизни и достижению успеха. Она несгибаема уверена, что нашу родовую карму сильно подпортила моя бабушка и папина мама, прожившая, по ее мнению, совершенно безалаберную и безнравственную жизнь. Папа же считает, что «кесарю кесарево» и нечего ломать копья и пытаться сделать из меня тамаду и «душу компании», если мне комфортнее тихо сидеть в углу и помалкивать в тряпочку, часами гоняя в голове свои сложносочиненные мысли.

– Лара, отстань от девочки! Пусть она сама решит, что ей нужно в этой жизни и, главное, чего ей хочется.

– А если она не может сама решить? – разводит руками мама.

– Дорогая, тебе не кажется, что ты противоречишь сама себе? – фыркает папа. – Может это именно ты считаешь ее никчемной, если не веришь, что она не в состоянии сама за себя ничего решить?

Папа торжествует, загнав маму, в угол, но, видимо, торопится праздновать победу.

– Не важно, кто и что из нас считает! Важно – что каждый из нас делает! Я, к примеру, делаю все, чтобы жизнь нашей дочери была полноценной, успешной и интересной!

– Бесконечно таскать ребенка на сомнительные семинары и тренинги, забивая ее и без того забитую голову всякой ерундой, именно это ты называешь «делать все»?! К твоему сведению, «успешная» и «интересная жизнь» – это не синонимы!

– Конечно! Сидеть в дохлой конторе за три рубля – это гораздо интереснее, чем возглавлять какую-нибудь преуспевающую фирму.

Мама зло щурится, стараясь, как всегда, ударить по самому больному. Но ударить «больно» не получается, у папы на этом месте наращен приличный мозоль.

– Да! Представь себе! Мне гораздо интереснее сидеть в дохлой конторе за три рубля, чем возглавлять какую-нибудь преуспевающую фирму. И я считаю, что нет смысла пыжиться и надувать щеки, изображая из себя то, чем ты на самом деле не являешься. Сколько грушу не мотивируй – ананасы на ней все равно расти не станут!

– Значит, по-твоему, я пыжусь и надуваю щеки?! – мама переходит на фальцет.

С этого момента родители напрочь забывают обо мне, и у меня появляется замечательный шанс сбежать к себе в комнату и отсидеться там, читая что-нибудь «немотивирующее», но разъяренная мама уже заполнила собой весь дверной проем, и я залажу с ногами в большое кресло, понимая, что придется присутствовать.

– Какая у тебя есть удивительная способность – все разговоры переводить на себя, – говорит отец, уходя от ответа.

– То есть ты хочешь сказать, что я – эгоистка?! – снова взрывается мама, и в ее глазах блестят первые слёзы. – Да я уже забыла, как это – думать о себе! Я уже не помню, когда последний раз была на выставке, в театре или на концерте!

– Это я тебя туда не пускаю?! – передергивает плечами отец.

– Туда меня не пускает твоя мизерная зарплата! Это раньше за три рубля можно было попасть на любой спектакль и на концерт самого известного артиста!! А сейчас?! Ты знаешь, сколько стоит билет на хороший концерт?! Целое состояние!

– Интересный у тебя, дорогая, денежный эталон в «три» рубля! И, как мне кажется, ты им достаточно несправедливо манипулируешь. Насколько я знаю, эти твои тренинги тоже обходятся нам в «три рубля»! Вот и сэкономила бы себе на театр! – иронично замечает папа, снова прикрываясь газетой.

Но мама грозной тучей подлетает к нему, выхватывает газету и рвет ее на части:

– Экономить?! Да я уже устала на всем экономить! Я жить хочу, а не экономить!

Из «тучи» льются первые капли.

– Ну, тогда нужно было выходить замуж за какого-нибудь олигарха, а не за меня! – разводит руками отец, задетый за живое.

– Когда я выходила за тебя замуж – олигархов еще не было.

– Ну теперь-то есть! Еще не поздно, дорогая!

– Поздно! Уже поздно! Ты уже сожрал всю мою молодость, красоту и нервы!

– Не сожрал! Подавился! Застряло все это у меня в горле, дышать уже не могу!

Это – кульминация. Конечно папа немного перегнул, и я уверена, что мама сейчас разрыдается. Именно так все и происходит. Она как-то разом обмякает, теряя напор и силу, а главное размер, превращаясь в маленькую обиженная девочку и, мягко оползает в соседнее кресло, и «туча» проливается обильным дождем.

Папа стоически держится минуты три, демонстрируя всем своим видом твердость и несгибаемость мужского характера, а потом идет к маме извиняться. Она, конечно, отворачивается и отпихивает его рукой, но все равно понемногу успокаивается, всхлипывая все реже и реже.

Теперь можно тихонечко выбраться из кресла и беспрепятственно проскользнуть в свою комнату – мириться родители будут, как минимум, полчаса.

У себя в комнате я снова забираюсь с ногами на свою кровать и надеваю наушники. Я не слушаю музыку. Вернее, я ее слушаю гораздо реже, чем все мои сверстники. Обычно я слушаю мантры. Папа не совсем прав обвиняя маму в том, что она затаскала меня по всевозможным тренинга и семинарам. Я не хожу туда из-под палки, мне самой нравится посещать все эти мероприятия со множеством приветливых и улыбчивых людей. В жизни люди улыбаются мне значительно реже, а если честно, то совсем не улыбаются. Они меня не обижают, нет, а просто не замечают. Все ведут себя так, будто меня нет в комнате, в квартире, в зале. Так, будто меня нет на планете Земля.

Я думаю, папа немного ошибается на счет меня. Я не зайчик, из которого мама старается сделать льва, я – невидимка, которая очень хочет чтобы ее заметили, разглядели, оценили. Она хочет стать хоть кем-нибудь, если не львом, то хотя бы зайчиком.

Вы скажете, что так не бывает. Что таких людей-невидимок не существует. Нет, они существуют, просто вы их не видите. Вспомните, в вашей детсадовской группе, в школе, в институте непременно был кто-то, кто тихо и незаметно сидел на пятой парте слева или на четвертой справа. Вот видите, вы даже не помните где он сидел, а главное, как его звали. Чтобы вспомнить его или ее имя нужно достать школьный альбом с фотографиями и найти фото этого человека и стукнуть себя по лбу: «Ну да! Конечно – Дина! Дина Суходольская!» Стукнуть, вспомнить, закрыть альбом и тут же забыть и имя, и фамилию.

Помимо того, что я все время думаю и прокручиваю в голове миллионы вариантов и комбинаций на всевозможные темы, совершенно не нужных среднестатистической девушке, я еще попадаю во всяческие неприятные или комические ситуации. Это у меня с детства. Вернее еще раньше. С самого моего рождения.

Все началось с того, что меня перепутали в роддоме с одним новорожденным мальчиком. То есть маме приносили кормить какого-то совершенно незнакомого малыша, а меня увозили на скрипачей каталке к его маме. По запеленатым детям совсем не понятно, кто ты – мальчик или девочка, и поэтому мама кормила чужого мальчика, нежно прижимала к груди и называла Диночкой.

Факт подмены обнаружился при выписке, когда мама решила переодеть на мне распашонку, перепеленать и закутать меня в принесенное папой розовое одеяльце. Она предельно нежно развернула ненаглядный сверток и… На ее истошный вопль сбежались все врачи, медсестры и нянечки, и быстро разродились все роженицы, даже те, кто до этой минуты никак не мог разродиться.

Когда же мне исполнилось полгода, на очередной из прогулок моя мама приглянулась молоденькому офицеру, который решил позаигрывать с ней весьма странным способом. Зайдя в магазин, мама оставила меня, спящую в коляске, у входа, а этот шутник ничего умнее не придумал, как укатить коляску за угол, чтобы потом выйти, с веселым криком: «Оп-ля!» вернуть ребенка и получить лавры победителя в виде благодарного поцелуя за бесценную находку. Но получил не лавры, а сумкой по мордасам. Это ещё надо сказать «спасибо» маминой подруге, которая встретилась ей в магазине и пыталась всячески сдержать подругу, иначе мама офицера-шутника просто убила бы.

А еще, в два годика, я умудрилась закрыть маму в туалете. Просто двигала маленьким пальчиком шпингалет, пока он не защелкнулся намертво. И вот вам ситуация: запертая в уборной мама бьется в истерике, понимая, что ее ребенок остался один на один в квартире со множеством страшных и опасных вещей – ножами и вилками, о которые можно порезаться, газовой плитой и спичками, при помощи которых можно устроить пожар или, хуже того, взрыв, и ванная комната с краном, покрутив который, точно так же как шпингалет, можно устроить наводнение или бесславно утонуть.

Все эти кошмарные мысли клубились у мамы в голове, пока она, наедине с унитазом, стучала и билась в истерике, умоляя меня «подергать пальчиком защелочку». Я была послушной девочкой и дергала защелочку, но у меня ничего не получалось. В итоге, под напором материнского инстинкта и роящихся в ее голове ужасов, шпингалет был благополучно сорван, мама освобождена, а я обезопашена.

Конечно всех этих историй, случившихся со мной в самом нежном возрасте, я не помню. Их и много-много других, мне и многим-многим другим людям, много раз рассказывали мои родители. Как анекдоты.

Осознавать себя частью мира и помнить все, что со мной приключилась я начала лет с трех. И одну такую, осознанную, историю я вам сейчас расскажу.

Была осень. Мы с мамой стояли на остановке и ждали автобуса, чтобы ехать к врачу. Собственно говоря, автобусом меня в эту поездку и заманили. Мне редко доводилось ездить на общественном транспорте, поэтому «мы поедем туда на автобусе» звучало почти как «мы полетим с тобой на Луну».

И вот он приехал автобус, блестя огромными стеклами и фарами, и заманчиво урча невидимым желудком-мотором. Мама подвела меня к входным дверям и легонько подтолкнула вверх, я поставила правую ногу на нижнюю ступеньку автобуса, наклонив корпус, потом, усердно пыхтя, подтянула левую, выпрямилась и… И неожиданно оказалось в кромешной темноте. Исчезло все: мои ноги, автобус, люди, мама. Исчез весь мир! Меня окружала лишь густая темнота и духота. Звуки и голоса не исчезли совсем, но улетели куда-то вдаль и, приглушившись, стали какими-то ватными. Было так страшно, как не бывало еще ни разу за мою короткую детскую жизнь. И тогда я закричала, заорала, завопила что есть мочи и стала отчаянно размахивать руками, пытаясь разгрести эту страшную, пугающую маленьких детей, непонятно откуда взявшуюся темноту. И в ответ на мои вопли раздался ответный крик, более мощный, но не менее испуганный. Громкий и истошный. От этого крика холодело все внутри и останавливалось мое маленькое, до смерти перепуганное, сердце.

Объяснение всему произошедшему оказалось достаточно комичным. В то время в моде были женские пальто сильно расклешенные к низу. И вот я, как оказалось, поставив ногу на ступеньку автобуса и наклонившись вперед, попала под пальто, заходящей впереди меня в транспорт, модной дамы. Выпрямившись и жутко испугавшись, я начала барахтаться и орать, чем изрядно ее напугала. Не понимая, что там у нее под пальто шевелится и вопит, женщина пришла в ужас и ничего умнее не придумала, как тоже заорала во всю мощь своего взрослого голоса.

Потом, конечно, все долго и громко смеялись: тетка в модном пальто, моя мама, водитель автобуса и все пассажиры. Не смеялась только я, не в силах забыть холодный и липкий страх от того, что весь мир в одночасье исчез, сорвавшись в безвоздушную темноту.