Посвящается моей дорогой и любимой семье

Предисловие

Элементы оглавления не найдены.Corruptio optimi pessima^[1].

Густой туман темной вуалью окутал суровый угрюмый лес, скрыв уродливо изогнутые ветви старых деревьев. Пронизывающий холод загнал зябнущую живность в норы и логова. Зловещую тишину нарушали лишь вой старого волка, доносившийся из глубины чащи, да насмешливое уханье филина. Казалось, всё вокруг замерло в ожидании беды.

Внезапно в тишине леса послышался еще один звук. Поначалу малозаметный, он становился по мере приближения всё яснее и громче, –  вскоре уже можно было отчетливо различить мерное цоканье копыт одиноко скачущей лошади. Что делает в лесу бедное животное в такой неподходящий час? Неужели по собственной воле совершает оно столь необычную прогулку? Но чем ближе раздавался стук копыт, тем явственнее можно было разобрать сопровождавшую его тихую брань:

– Чертов колдун! Да сожрет Дьявол твои кишки! И какого черта приспичило ему забраться в такую глухомань? Где искать это отродье сатаны в таком адском тумане?

Всадник остановился, по-видимому, стараясь определить, где он находится. Постояв несколько минут и изрыгнув очередное ругательство, он двинулся дальше. Кто же был этот таинственный всадник, не побоявшийся в столь поздний час путешествовать в глухом лесу в полном одиночестве, без верных слуг и вассалов?

Будущие события, тесно связанные с этим человеком, в мельчайших подробностях расскажут об этом, а пока странный всадник, не обращая внимания на пронизывающий холод, продолжил свой путь. Через несколько минут, преодолев густую поросль мелколесья, он выехал на небольшую поляну. Туман здесь почти рассеялся, и взору всадника предстала зловещая картина. Древние сосны причудливо изогнутыми лапами скрывали от посторонних глаз неказистую избушку, изрядно потрепанную временем и непогодой.

В эту глухую чащу боялись заходить не только путники, опасавшиеся разбойников, волшебников и чудовищ, которых, по местным сказаниям, немало обитало в здешних краях. Даже звери старались обойти неприветливые места. Довольно хмыкнув, всадник, не раздумывая, направил коня прямо к лачуге. Спешившись и подойдя к ней вплотную, он без всяких церемоний толкнул ногой изъеденную насекомыми дверь и вошел внутрь.

Изнутри хибара выглядела немногим лучше. Убогое жилище состояло из одной-единственной комнатки, служившей одновременно спальней и столовой. Поодаль от стены располагался очаг, являвшийся и местом для приготовления пищи, и единственным источником света в этой жалкой халупе. Два окна были наглухо закрыты ставнями; земляной пол покрыт охапками сена, а возле очага –  обмазан глиной. Над очагом висел котелок, на полке размещалась кухонная утварь, а немного поодаль стоял треножник с горшочками различных размеров и форм. Помимо этих предметов в невзрачной комнатенке с бревенчатыми стенами, на которых клочьями висела серая паутина, стоял небольшой стол, заставленный стеклянными и глиняными пузырьками, и несколько деревянных стульев грубой работы. В самом дальнем углу лежала куча соломы, покрытая каким-то темным рубищем.

Эту невзрачную картину дополнял странного, даже загадочного вида человек, одетый в длинный черный балахон с капюшоном, прикрывавшим его седые непослушные лохмы. Не обращая внимания на вошедшего всадника, он продолжал своими узловатыми худыми пальцами добавлять какие-то травки в котелок, где кипело необычного цвета варево, бормоча при этом непонятные заклинания.

– Клянусь сатаной, Корнуолл, ты дорого заплатишь мне за эту поездку! –  при виде колдуна воскликнул всадник. –  Если ты не приготовил мне обещанного, тебе не сносить головы. Ты слышишь меня?

– Мессир! Зачем так много слов и угроз? –  послышался спокойный и уверенный голос. –  Все давно готово и дожидается вас… Вот, посмотрите!

Зловещего вида человек повернулся к всаднику, протянув ему небольшой стеклянный флакон с серовато-голубой непрозрачной жидкостью.

– Он подействует? Ты уверен? –  недоверчиво поглядев на колдуна, спросил прибывший.

– Смотрите, мой господин, –  пожал плечами колдун. Подойдя к клетке с крысами, стоявшей около треножника, он достал одну из них и капнул ей в пасть несколько капель странной жидкости из флакона.

Через несколько секунд по телу бедного животного пробежала судорога. Агония продолжалась недолго. Безразличным взором глядя на издыхающую крысу, бившуюся в последних конвульсиях, поздний гость произнес:

– Хорошо, ты убедил меня, Корнуолл. Но все равно ты поедешь со мной. Если что-то пойдет не так, мне не придется больше разыскивать тебя по всей стране.

– Но, мессир, –  попытался возразить колдун, –  вы обещали…

– К дьяволу обещания, обеты и всякую подобную чепуху! –  вскричал всадник. –  Не забывай, кто я такой. Одно мое слово, –  и твое бренное тело вновь будут кромсать инквизиторские палачи. Ты забыл, кто спас твою шкуру и вытащил из темницы? Собирайся, скоро рассвет, а нас не должны видеть вместе!

Взяв из рук Корнуолла флакон с зельем, всадник внимательно посмотрел на колдуна и криво усмехнулся:

– Ты всегда был лучшим, а я –  лишь твоей тенью. Ты с рождения имел власть над людьми, земли, почет, а я был вечным изгоем, вынужденным скитаться по свету. У тебя есть всё, а у меня –  ничего. Но… Очень скоро настанет мое время. Мое имя будет у всех на устах. Весь мир преклонит колени предо мной! И никто… никто не сможет меня остановить: ни человек, ни Бог, ни сам Дьявол!

Свадьба

Fiat lux.^[2]

в один из первых солнечных весенних дней, который выдался по-настоящему свежим и теплым, случилось событие, которого местные жители, да и сами его виновники, ждали уже почти три года. С самого раннего утра весь городок, примыкавший к замку Дезир-ле-Руа, был охвачен волнением и радостной суетой в предвкушении предстоящей церемонии. Сегодня, 16 апреля 1270 года, должна была состояться долгожданная свадьба между дочерью владельца замка Дезир-ле-Руа герцога Луи Франсуа де Карруаза и графом Жирардом де Сен-Мором. Ради такого случая двери замка были открыты для всех по распоряжению самого герцога. Проворно сновавшие по двору слуги готовили угощение и питье для любого, кто в этот день прибудет на праздник.

Такое радушное гостеприимство было вообще-то не свойственно отцу невесты. Герцог де Карруаз, почтенного возраста человек, воспитанный в старых добрых традициях рыцарь, слыл в округе заносчивым и надменным вельможей, гордившимся тем, что его род берет начало еще со времен Хильдерика III. К тому же он был еще и близким другом короля, которому преданно служил и с которым разделил все горести и несчастья седьмого крестового похода.

Соседи герцога нечасто бывали гостями его величественного замка, возвышавшегося над рекой, опасаясь его вспыльчивого характера. Но, несмотря на всю внешнюю неприступность и горделивость герцога, ни один человек –  ни друг, ни враг –  не мог бы обвинить его в лицемерии, лжи или несправедливости. Он имел неограниченную власть в своих обширнейших владениях; ему подчинялось бесчисленное количество преданных вассалов, но при этом он сам являлся верным вассалом своего короля, за что и был в большой милости у Людовика IX. Луи де Карруаза боялись, но одновременно и уважали.

Предстоящее событие было еще одной милостью короля Франции. Граф Жирард де Сен-Мор, имевший не столь знатное происхождение, как герцог, вопреки этому был встречен последним с большими почестями. Дело в том, что граф был единственным сыном одного их самых верных сторонников Людовика IX, сопровождавшего короля в седьмом крестовом походе против сарацинов. Умирая на руках короля от ран, отец Жирарда взял с Людовика клятву воспитать мальчика, которому на тот момент было почти семь лет, как своего сына. Король сдержал слово. Жирард воспитывался вместе с родными сыновьями Людовика. Во всем королевстве трудно было бы сыскать того, кто так же ловко держался бы в седле, сражался на мечах и стрелял из лука, как граф де Сен-Мор. Более того, Жирард почти всегда становился первым не только на охоте, но и на турнирах. Названые братья очень гордились им, стараясь во всем подражать своему кумиру, и лишь один из них всякий раз, став свидетелем очередного триумфа Жирарда, взирал на счастливчика с завистью и продолжал вынашивать план мести.

На одном из многочисленных турниров Жирард де Сен-Мор увидел прекрасный нежный цветок, божественного ангела, который навсегда завладел его сердцем. Звали этого ангела Габриэллой де Карруаз. Превосходно сложенная, статная, с горделивой осанкой девушка и впрямь была восхитительна. Ее белокурые длинные волосы, украшенные драгоценностями, изящными локонами ниспадали на плечи. Светло-голубые глаза, обрамленные длинными черными ресницами, искрились задором, жизнерадостностью и энергией, завораживая и притягивая к себе взгляд. Но в то же время утонченное аристократическое лицо юной девы, с бархатной нежной кожей, сохраняло выражение спокойное и кроткое, как предписывали законы того времени. Образ этот произвел неизгладимое впечатление на Жирарда. Молодой рыцарь, одержавший немало побед на турнирах, без боя сложил свой меч перед девой, сраженный ее необычайной красотой. А лента, украшавшая один из рукавов ее платья, благосклонно подаренная юной Габриэллой рыцарю, окончательно убедила того, что перед ним ангел во плоти…

Вы нежнее нарциссов и лилий,

Вы прекраснее звезд и луны,

Даже Солнце собой Вы затмили,

И лучи его скрыться решили,

Светом Ваших очей смущены.

Эти стихи вместе с предложением руки и сердца Габриэлла де Карруаз получила несколько дней спустя после их первой встречи. Пылкость молодого рыцаря, его стать и грация, с какой он восседал на коне, его бесстрашие, мужество и отвага, которые он проявил во время поединка, а также учтивость, с которой он впервые заговорил с ней, не могли оставить девушку равнодушной. Более того, Жирард отнюдь не был лишен внешней привлекательности, что делало его в глазах многих девушек завидным женихом. Его открытое, с правильными чертами лицо всегда было приветливо, а в больших карих глазах светился природный ум. Поэтому, получив от отца девушки благословение, Габриэлла и Жирард, в чьих сердцах вспыхнуло пламя любви, были счастливы.

Узнав о чувствах молодого рыцаря, Людовик, любивший Жирарда, как собственного сына, одобрил его выбор. Подписав брачные документы, прелат, преисполнившись важности от участия в столь значимом событии, объявил о помолвке молодых. Но свадьбу, которую Габриэлла и Жирард с таким нетерпением ожидали, пришлось отложить на несколько лет.

Дело в том, что Людовик, не смирившийся с досадным поражением во время седьмого крестового похода, с одобрения Папы Римского Климента IV в марте 1267 года в торжественной обстановке принял крест и произнес клятву освободить Святую землю от сарацинов. Желая во время подготовки к походу постоянно видеть возле себя преданных ему людей, король долгое время оставался глух к просьбам Жирарда разрешить ему соединить свою судьбу с возлюбленной. Так прошло три долгих года…

Наконец, за несколько недель до начала похода, Людовик, которого с недавнего времени стали мучить мрачные предчувствия, снизошел к мольбам своего вассала и приемного сына и разрешил тому на несколько дней покинуть лагерь.

… Толпы горожан и сельских жителей со всей округи, не по-будничному веселые и возбужденные предстоящей церемонией, в нарядных одеждах, поодиночке и целыми семьями, неспешным шагом стекались к замку Дезир-ле-Руа. В честь такого знаменательного дня он был празднично украшен флагами с гербами родов де Карруаз и де Сен-Мор. Постепенно внутренний двор замка, тщательно охранявшийся вооруженными слугами, наполнился людьми. Около ступеней, ведущих в донжон, разместились приглашенные гости и родные невесты. А на самих ступенях, в ожидании своей будущей жены, стоял Жирард, сменивший кольчугу и латы на праздничные одежды. Сине-фиолетовое блио, сшитое из дорогого шелка, привезенного из Палермо, украшенное вышивкой и отороченное мехом, красиво оттеняло благородное лицо рыцаря. Длинные каштановые волосы, разделенные ровным пробором, мягкими волнами лежали на широких мощных плечах. Он терпеливо ждал того часа, когда сможет прижать свою красавицу к груди и назвать её женой.

И вот, наконец, дверь донжона отворилась и на пороге показалась девушка в сопровождении прелата. При появлении Габриэллы, одетой в изумительное по красоте и богатству голубое платье из шелковой парчи, которое ниспадало до пят и было украшено только-только вошедшими в моду кружевами, в толпе раздались восхищенные, восторженные крики. Простой люд любил девушку и почитал ее за красу и добрый нрав. Она не раз, не боясь ни отцовского гнева, ни осуждения с его стороны, помогала несчастным и обездоленным людям. Забредшие в замок странники, несмотря на протесты герцога де Карруаза, всегда находили ночлег и кусок хлеба. Своими кроткими, но настойчивыми речами, сопровождаемыми умоляющим взглядом, Габриэлле не раз удавалось усмирить горячий нрав отца.