– Откуда у тебя такая уверенность, что именно адвокат в курсе? Я ведь так, наобум ляпнул. Не люблю вообще-то с ней пересекаться.

– Путем нехитрых вычислений, шантажа и подкупа можно узнать многое.

– Многое! Многое! Ты узнал всякую малозначительную чушь, которую я знаю и без тебя, а вот главное – где вдова – ты так и не смог выяснить. А без нее…

– Ну подождите. Не все сразу! Я уверен, что именно адвокат причастна к ее исчезновению, просто некому больше.

– То есть тебя обвела вокруг пальца баба? Отлично! Ты сейчас расписался в своей полной непригодности и несостоятельности.

– Бабы разные бывают. А эта – просто щука, не зря же у нее прозвище такое. Дайте мне еще немного времени, и я узнаю все, что вас интересует.

– Нет у меня этого времени. Бумаги нужны еще вчера.

– Нужны – значит, будут.

Москва. Наше время

Родители – такие шутники! Выбирают нам имена в соответствии с собственным претенциозным вкусом, а ребенку потом всю жизнь мучиться. Папа мой, видимо, был из этой породы, иначе к чему было называть девочку в семидесятые годы Варварой? Можете себе представить, каково мне было во всех этих садиках-школах-пионерлагерях? Какими только прозвищами не награждали меня «добрые» ровесники… А уж дедушка Чуковский со своим «и была у него злая сестра по имени Варвара» – так вообще… Не зря я терпеть ни могла сказку о докторе Айболите. Сейчас, конечно, имя уже не звучит столь забавно, скорее модно, а в сочетании с отчеством – даже солидно. Варвара Валерьевна Жигульская – по-моему, совсем даже неплохо. А если учесть занимаемый мною пост, довольно молодой для него по нынешним меркам возраст и вполне экстравагантную внешность, то можно считать, что имя никак мне в жизни не подгадило. Хотя, каюсь, в шестнадцать, когда получала паспорт, очень хотела сменить его на что-то более простое – Наталью, Елену или Анну, например. Хорошо, что не сменила, может, все в жизни иначе сложилось бы.

Почему именно сегодня меня вдруг потянуло на раздумья об этом? Я стою у окна своего кабинета, вижу Кремль и окрестности, через час – обед в «Пушкине» с потенциальным компаньоном, на банковском счете сумма с неприличным количеством нулей. А вечером – балет в Большом в компании весьма влиятельного человека из правительства, и вдруг я об имени задумалась. Какая, в сущности, разница… Папа умер три года назад, мама укатила в Швецию с одним из своих многочисленных любовников – ну что с нее взять, прима, всю жизнь в театре. А я осталась здесь, в Москве, хотя вполне могла позволить себе жить за границей. Но мне это не нужно, я и здесь живу так, как хочу.

Папа до последней минуты сокрушался, что у него нет внуков, а единственная дочь, хоть и замужем, никак не способствует решению этого вопроса. Но я определилась еще в юности: детей не хочу. Трудно сказать, что повлияло на мое решение, но даже мужу, моему мягкому, домашнему, тихому Светику, пришлось смириться. Впрочем, он никогда не мог мне возразить, наверное, поэтому мы с ним почти двадцать лет вместе.

Светик, он же Святослав Георгиевич Лемешинский, довольно известный композитор и дирижер, часто отсутствует в России, и в этом, возможно, кроется еще одна причина долголетия нашего брака. Я не лезу в его дела, он не сует нос в мои – существуем параллельно. Любви, конечно, никакой давно нет, скорее привычка, да я вообще сомневаюсь, была ли она у нас когда-то вообще, любовь эта самая. Хотя… У Светика точно была, он любил меня по-щенячьи, таскался хвостом, проходу не давал, по мере возможности старался встретить из университета, всегда с цветами, в любую погоду. Одногруппницы завидовали: Светик был взрослый – старше на пять лет, – высокий, красивый, модно одетый, всегда благоухал дорогим одеколоном, галантно подавал руку, помогал сойти с крыльца. И автомобиль у него имелся – завидная по тем временам «девятка» цвета «мокрый асфальт». Но я была к нему не то что равнодушна… скорее он был мне просто безразличен. Да, самолюбию льстили эти ухаживания, преданность, но не больше. Подруга моя ближайшая, Аннушка, только плечами пожимала, глядя на безуспешные попытки Светика:

– Не понимаю я тебя, Варька. Ну чего тебе еще-то надо? Такой парень… Не чета остальным, ты вокруг-то оглянись – одно быдлище совковое! Треники – коленки пузырем, цепь в три пальца, как на сливном бачке, а уж как рот откроют – ну все, – хоть караул кричи. А тут – и красивый, и высокий, и одет с иголки, и говорит как по писаному.

– И что мне с того? – спрашивала я, приканчивая порцию мороженого в кооперативном кафе, куда мы с Аннушкой непременно заходили после занятий, если вдруг по какой-то причине Светик не появлялся у здания юридического факультета.

– Как – что?! – возмущенно спрашивала подруга. – Как это – что?! Да он же талантливый, как Менухин!

– Менухин – скрипач, а Светик – дирижер.

– Варя, какая разница?! – негодовала Аннушка, забывая даже о тающем в креманке мороженом.

Я делала вид, что разговор перестал меня интересовать, и подруга умолкала обиженно.

Аннушка была из семьи дипломата, папаша ее практически все время отсутствовал, а мать бывала в России наездами. Аннушку воспитывала бабушка – вдова крупного партийного чиновника, дама сановная до невозможности. Я любила бывать у них в квартире на Патриках – настоящем «барском» доме с домработницей, традиционными «средами», когда по вечерам собираются гости и говорят о запретном вслух. И Аннушкина бабушка мне нравилась, чем-то напоминала мою. У нас в доме тоже все было заведено не «по-советски», мамина мать Тамара Борисовна, профессор консерватории, относилась к власти немного свысока, но ей это прощалось: была она в свое время «подругой» кого-то в Кремле, и это имя в нашей семье даже не произносилось – ну, береженого бог бережет, как известно. Дедушка, генерал, к моменту моего рождения уже умер, однако привилегии сохранились. Жили мы всегда хорошо, я училась в английской спецшколе (что не мешало моим одноклассникам из приличных семей вести себя точно так же, как и их собратья-пролетарии), продукты из спецраспределителя, одежда «по блату» в спецотделе ГУМа. Нормальная такая «совковая» элита. Меня всегда баловали, одевали, покупали дорогие игрушки, прекрасных немецких кукол с «настоящими» волосами, уложенными в сеточку, в диковинных платьях и костюмах на настоящих кнопочках, с закрывающимися глазами, обрамленными пушистыми, почти натуральными ресницами. В моей детской даже был специальный «жилой» уголок, обставленный игрушечной мебелью, где мы с Аннушкой проводили много времени, играя «в дом». Мы были равны по происхождению, никогда и ни в чем друг другу не завидовали, а потому дружба наша не подвергалась никаким серьезным испытаниям. Даже факультет мы выбрали один – юридический, хотя у Аннушки был шикарный голос, и моя бабушка настаивала, чтобы та непременно поступала в консерваторию. Однако Аннушка уперлась – мечтала о карьере прокурора. Так мы оказались в МГУ на юрфаке, куда, к собственному глубокому изумлению, я поступила с большим трудом. Как говорят, наши связи оказались недостаточно весомыми. Я горевала до самого зачисления, мне казалось, что жизнь закончилась, но бабушка нашла-таки кого-то в ректорате, и меня зачислили. Произошедшее здорово обозлило меня: я не была глупой, в аттестате красовались три четверки по малозначительным дисциплинам, да и к экзаменам я готовилась как одержимая, ухитрившись однажды солнечным днем обгореть на даче за учебником так, что кожа сошла даже с подошв. Папа, помню, хохотал:

– Варька, ты это… зад береги, как сидеть-то будешь?

Училась я хорошо, хотя уже на первом курсе поняла, что в юриспруденции, а особенно в московской, все решают связи – и только они. Нет у тебя родных-знакомых – так будь ты хоть семи пядей во лбу, а так и останешься прозябать в районной юридической консультации, раздавая советы бабулькам. У нас в семье юристы, к счастью, были. Мой дядя, брат отца дядя Витя, был довольно известным адвокатом, к нему обращались в случае необходимости довольно высокопоставленные люди. В связи с этим возникает резонный вопрос: а почему дядюшка с такими связями не помог мне при поступлении? Вот так – не помог. Они с мамой всю жизнь что-то делили и в момент моего поступления как раз находились в очередной крупной ссоре, потому даже бабушка не посмела к нему обратиться. В моменты же перемирия дядя Витя охотно приезжал в наш дом, всех любил, обожал и окружал вниманием. Я не понимала этих сложных отношений, до тех пор пока не выросла и не окунулась во все семейные тайны. Во время же студенчества я очень рассчитывала на то, что к моменту получения диплома мама с дядей не разругаются в очередной раз и я смогу устроиться к нему хотя бы на первое время.

Аннушке было проще: в ее семье не существовало таких заковыристых взаимоотношений, она – единственный ребенок у родителей и двух незамужних теток, ее с детства носили на руках и совали все в рот с трех как минимум ложек. Папа-дипломат уж точно заранее позаботился о том, куда пристроить дочурку с дипломом юриста. Однако Аннушка с упорством бульдозера собиралась в прокуратуру, чем приводила в ужас бабушку и тетушек с маменькой заодно. Отношение к происходившему папы-дипломата до поры оставалось неизвестным – он был в очередной командировке.

– Ну ты даешь, Анька, – всякий раз смеялась я, когда слышала подругины пламенные речи на тему правосудия и законности, – такое впечатление, что ты в Москву с рыбным обозом пришла, образование выгрызла с кровью, а не родилась в Первопрестольной с золотой ложкой во рту. Рассуждаешь как настоящий пролетарий. Слышала бы тебя твоя бабушка!

– А она слышала, – безмятежно улыбалась Аннушка, теребя кончик прекрасной длинной косы льняного цвета, – и с корвалолом потом демонстративно расхаживала.

Мы хохотали еще сильнее. Так уж повелось, что в наших семьях именно бабушки играли первую скрипку. Ее Алевтина Петровна и моя Тамара Борисовна во многом были очень схожи, как, впрочем, практически все жены партаппаратчиков за редким исключением. Каждое лето они непременно ездили на юг, в санаторий, а два месяца проводили на даче, одна – в Серебряном Бору, другая – моя – в Загорянке. Я терпеть не могла дачу, старалась бывать там как можно реже, зато Аннушка честно «отбывала» срок рядом с бабушкой. Я изредка навещала подругу, и тогда приходилось окунуться в варку варенья, заготовку огурцов и капусты и прочих домашних солений, в изготовлении которых Алевтина Петровна была мастерица. Я помню пенки с малинового варенья, в которые мы с Аннушкой макали горбушки белого хлеба, помню кружащих вокруг пчел, одна из которых однажды укусила Аннушку под глаз, и бедная моя подруга больше недели вынужденно носила темные очки, закрывавшие половину лица с опухшим глазом. А чего стоило варенье из крыжовника, рецепт которого Алевтина Петровна каким-то непостижимым образом узнала у самой Виктории Брежневой, жены бывшего генсека… Воистину, тот, кто считал этих женщин бездельницами, никогда не пробовал сварить такое варенье. Каждую ягодку крыжовника нужно было при помощи шпильки очистить от семян, потом в каждую же вложить кусочек грецкого ореха, потом аккуратно, чтоб не развалилась сложная конструкция, сварить в большом медном тазу, разложить в банки рядками, залить сиропом… Это же адский труд, скажу я вам! Мы с Аннушкой не в состоянии были посвятить кропотливому занятию даже получаса – начинала ныть спина, болели пальцы, а Алевтина Петровна только посмеивалась:

– Эх вы, белоручки! Разве же это труд?

Не знаю, как Аннушка, а я лично на всю жизнь приобрела стойкое отвращение к любому виду кулинарной деятельности.

Дача Вяземских в Серебряном Бору притягивала меня куда больше собственной еще и потому, что тут собирались компании молодежи, в которых мы с Аннушкой занимали достаточно видное место. За ней активно увивался довольно мерзкий типчик по имени Веня, сын какого-то военного, но Аннушка не обращала внимания. Я же всегда держалась с неким высокомерием, отстраненно, и это, разумеется, действовало на парней притягивающе – закон обратной связи. Мне на самом деле никто не нравился, просто приятно было проводить время в компании остроумных, начитанных и интересных людей. Наверное, они не были бы столь блестящими, если бы им приходилось думать о завтрашнем дне и искать свое место в жизни. Им все досталось при рождении, это были мальчики из хороших обеспеченных семей, их будущее было ясным и светлым, перспективы – отличными, а вся жизнь обещала стать сплошным праздником. Детки из золотой клетки, так сказать. Это, разумеется, накладывало определенный отпечаток – некая пресыщенность, вальяжность, расслабленность. Скажу честно, иной раз становилось скучно…

Москва. Начало девяностых

Первый курс юрфака показался мне настоящим адом. Ничего общего со школой, другие правила, другие объемы информации, совершенно иные нагрузки. Весь первый семестр я боролась со страшным напряжением, внезапно охватившим меня. Я ничего не успевала, почти никуда не ходила, постоянно торчала в библиотеке за учебниками и конспектами, не поднимая головы, готовилась к семинарам. Ни о какой личной жизни речи даже не шло – на нее просто не было времени. Я возвращалась домой разбитая, сразу падала в постель и проваливалась в сон, а утром едва успевала к началу занятий. Не знаю, как Аннушка, а я проклинала день и час, когда решила поступать в МГУ. Учиться оказалось тяжело, и я искренне не понимала, каким образом мои одногруппники ухитряются еще и вечеринки закатывать по субботам. Я ждала выходных, чтобы иметь возможность спать столько, сколько хочется, и не прикасаться к тетрадям и учебникам. В понедельник все начиналось сначала: зубрежка, библиотека, кучи книг. Я похудела, «спала с лица», как говорила бабушка.

– Еще немного, и ты не сможешь встать с кровати, – говорила она, заваривая мне вечером в большом китайском термосе шиповник. – Никогда не подумала бы, что ты будешь учиться с таким упорством.

– Мне стыдно хлопать глазами на семинарах, – признавалась я, с трудом заталкивая в себя утренний бутерброд.

– А как же Аннушка?

– Аннушка, бабуль, не придает этому такого значения. Хватает по верхам, но при этом всегда все знает. Не могу понять, как это происходит.

– С ее внешними данными вообще не нужно прилагать больших усилий, – усмехалась бабушка. – Блондинкам во все времена жилось легче. Мужчинам нравятся такие – глуповатые, наивные, беспомощно хлопающие ресничками.

– Ты не права. Анька умная. Просто она… как сказать… умеет прикинуться, что ли? – Кофе показался слишком крепким и горячим, и я потянулась к молочнику, чтобы исправить ситуацию.

– Эх, Варвара! Какой из тебя юрист, когда ты дальше собственного длинного носа не видишь? Аннушка – хорошая девочка, но глупая. Заметь: не дура, а глупая, даже глупенькая. Это когда бог не совсем мозгов не дал – улицу-то она не на красный свет переходит и ложку мимо рта не проносит.

Моя бабуля умела дать любому человеку или предмету такую хлесткую характеристику, что порой от ее слов хотелось смеяться и плакать одновременно. Но насчет Аннушки она была совершенно права. Накручивая на палец кончик косы, она смотрела на преподавателей круглыми синими глазами и, хотя говорила вполне умные вещи, все равно производила впечатление недалекой куклы. Один только случай с учебником по истории чего стоил… Ей попался бракованный экземпляр: обложка оказалась приклеенной вверх ногами, и однажды во время ответа Аннушка взяла книгу в руки, чтобы процитировать отрывок какого-то текста. На преподавателя было жалко смотреть – он едва сдерживался, чтобы не захохотать:

– Вяземская, это даже для вас чересчур. Вы же учебник держите вверх ногами!

Аннушка повела плечиком, отбрасывая назад косу, и улыбнулась спокойно:

– Да, Михаил Сергеевич, я знаю.

Группа просто стекла по стульям на пол…

Несмотря на то что Аннушка Вяземская была девушкой видной и, на мой взгляд, абсолютно соответствовала мужскому идеалу, личная жизнь у нее так и не сложилась. В университете за ней увивались толпы парней, но серьезных отношений она ни с кем так и не завела. Не знаю, в чем тут дело. То ли при ближайшем рассмотрении моя подруга оказывалась слишком уж примитивной, то ли потенциальных мужей пугал высокий статус папы-дипломата и они боялись не пройти «фейсконтроль», но, так или иначе, к тридцати с лишним годам Аннушка так и оставалась одна. Да, у нее случались романы, правда, в основном с женатыми начальниками – ни в какую прокуратуру, понятное дело, Аннушка не попала, а трудилась на довольно высокой должности в «Газпроме». Всякий раз, влюбляясь по уши в очередного «женатика», Аннушка приезжала ко мне, мы шли в ближайший ресторан, и там я выслушивала уже набившую порядочную оскомину историю неземной любви и страсти. Я никак не могла понять, почему Аннушка с упорством маньяка наступает на одни и те же грабли и поет хорошо известную всем любовницам песню «он любит только меня, а с женой живет из-за детей и из жалости, но, когда они подрастут, он непременно разведется и мы поженимся».

На мой взгляд, это простительно единожды и только очень молодой неопытной девушке, а не тетке хорошо за тридцать с немалым опытом подобных отношений. Однако это продолжалось из раза в раз.

Москва. Наше время

– Варвара Валерьевна, вам звонят. – Именно с этой фразы секретаря начались все неприятности.

Я взяла трубку и услышала женский голос:

– Варвара Валерьевна? Вы – Варвара Валерьевна Жигульская? – Мне никогда не нравились истеричные бабы, а звонившая явно таковой и являлась, судя по ее тону.

– Я вас слушаю, – стараясь не сорваться сразу и не послать даму подальше, проговорила я.

– Ваш телефон мне дал Нугзар Чипиани.

Так, а вот это уже интересно. Нугзар был предпоследним любовником моей маменьки, относился ко мне с большим уважением и считал хорошим специалистом, даже обращался несколько раз по своим делам, связанным с недвижимостью, и я успешно представляла его в судах разных инстанций. Поскольку истеричка звонит по рекомендации Чипиани, я не смогу ей отказать.

– Понятно. В чем суть проблемы?

– Я не могу по телефону… Мы не могли бы встретиться?

Я перевела взгляд на открытый ежедневник и с тоской увидела, что именно сегодня вечер мой совершенно свободен. Карма…

– Я заканчиваю работу сегодня около шести. Если вам удобно, мы можем встретиться в центре.

– Я как раз успею добраться, живу в «Снежинке», дорога много времени отнимет. – Голос женщины стал чуть спокойнее, было очевидно, что мое согласие повлияло благотворно.

– Хорошо. Тогда я буду ждать вас в «Боско-кафе» в ГУМе.

– Ой нет, только не там, – снова занервничала собеседница. – Там слишком многолюдно…

«Пришибленная какая-то», – подумала я и терпеливо предложила:

– Назначьте место сами, мне все равно.

– Ресторан «Годунов» вас устроит?

«Однако… Непростая дама, ресторан-то не из дешевых». – Мне вдруг стало скучно. Предстоящая беседа виделась ясно, как на ладони: богатая мадам застала супруга в постели с молодкой, хочет развода и мечтает оставить своего неверного без штанов. Или, как вариант, он решил поменять ее на «более современную модель с полным тюнингом», как называл такие дела мой помощник Димочка Кукушкин. Я никогда не занималась бракоразводными процессами, это совершенно не мое ни по профилю деятельности, ни по жизни и убеждениям, именно потому-то в свое время я и взяла к себе этого напыщенного, вечно разряженного, как павлин, парня. И не прогадала. За яркими костюмами и подчеркнуто эпатажным поведением скрывался умный, хитрый и изворотливый юрист, способный выиграть практически любой подобный процесс.

Но все-таки я стараюсь не связываться с рублевскими дамочками, искренне ненавижу такие дела и берусь за них только по знакомству. И здесь, как назло, именно этот вариант – протекция Нугзара. Конечно, заниматься всем будет Димочка, а я только в суде появлюсь «для веса»…

Если бы я только могла себе представить в тот момент, как сильно ошиблась в своих догадках и в какую историю втянет меня маменькин экс-любовник…