«Когда же я, наконец, перестану таскаться сюда, как на службу? Уж лучше устроиться санитаркой – все равно их работу делаю, а так денежки бы капали, хоть какая-то помощь. Целыми днями – «Женя, принеси, Женя, подай, Женька, что раззявилась, судно полное. Женька, поверни, Женька, помоги простыни поменять». Коровы ленивые! Если бы не я… Нет, даже думать не хочу».

Привычно выдернув в холле из потертой дамской сумки белый халат и стоптанные тапочки, она переоделась, спрятала в большой пакет из дешевого супермаркета залатанные сапожки и плащ, проверила в кармане пропуск, подхватила стоявшую у ног коричневую хозяйственную сумку и двинулась к турникету. Там ее приветствовали как родную. Высокий охранник, молодой парень с русой шевелюрой, поправил черную чоповскую куртку и улыбнулся:

– Здорово, Женька. Как погодка? Шепчет?

– Ага – в пледик, шепчет, завернись да с кружкой чая обнимись, – фыркнула она, протягивая ему пропуск, но охранник махнул рукой:

– Ой, да иди ты уже, наизусть я твой пропуск знаю, поди, не первый день. Помочь сумку-то допереть?

– Спасибо, Миша, – искренне ответила девушка, перехватывая удобнее ручку тяжелой хозяйственной сумки, – сама как-нибудь.

Охранник кивнул, провожая взглядом худую, чуть сгорбленную фигурку, направившуюся к лифтам:

– Слышь, Жень! Лифты не работают с утра.

Девушка замерла на мгновение, потом выругалась вполголоса и повернула к лестничному маршу. Подъем с ношей на седьмой этаж она выполняла примерно раз в неделю – именно с такой периодичностью отключались оба лифта в больнице.

Сегодня, серым дождливым утром, больничная палата казалась особенно мрачной и обшарпанной. Словно впервые Женя вдруг увидела облупившуюся штукатурку, огромные трещины на потолке, отколовшийся местами кафель возле умывальника, затертую до беловатых пятен поверхность высокого деревянного стола-поста, за которым сегодня оказалась медсестра Аня, грубоватая девица с удивительно ловкими руками – могла попасть иглой в любую вену даже с закрытыми глазами. Видимо, именно потому она чаще других подменяла постоянную сестру Иру, у которой часто болел ребенок. Женя не любила ни ту ни другую, обе девицы казались ей высокомерными, иногда почти по-хамски грубыми, хотя должное их профессионализму она все-таки отдавала. Что Аня, что Ира никогда не обходили вниманием ни одного из своих нелегких пациентов.

– Что-то поздно ты сегодня, – буркнула Аня, сосредоточенно выписывая что-то из листов назначения в свой журнал, – твоя-то вон лежит вся мокрая.

Женя стремительно метнулась к окну, минуя еще две такие же отгороженные друг от друга полупрозрачными клеенчатыми шторами кровати. Там, на «блатном» месте, вот уже четвертый месяц лежала Лена. Вернее, то, что от нее осталось.

– Что, простыни сменить некому было? – враждебно спросила Женя, ногой засовывая сумку под кровать.

– Нас двое, их пятеро, сама знаешь, – невозмутимо ответила Аня, – мы с Риткой и бесхозных еле успеваем обрабатывать, а тебе пропуск по уходу для того и выписан. Сиди и ухаживай. Или денежки плати, сиделку нанимай.

– Ты ведь знаешь, что денег у меня нет, – огрызнулась Женя, аккуратно сворачивая в рулон мокрую простыню под недвижимым телом Лены, чтобы удобнее было выдернуть ее.

– Ну а раз нет – вот сама и крутись, – беззлобно парировала медсестра, – мы и так ночью ее переворачиваем, каждую смену предупреждаем, чтоб смотрели. Чего тебе еще? Днем будь добра – сама все делай.

Сменив простыни, Женя вышла с охапкой мокрых в санкомнату, чтобы там упаковать их в мешки. И здесь ее накрыло – сев на край ванны, она уронила пахнущее мочой белье на пол и расплакалась от бессилия и злобы.

Александра

Вы знаете, что такое счастье? Безусловное, безоглядное счастье, когда перестаешь даже подозревать о существовании каких-то проблем в жизни? Я поняла это только сейчас, каждое утро собирая свою первоклашку в школу и готовя ей и мужу завтрак. Галя, наша старая домработница, всякий раз ворчала: мол, что ж тогда ей-то делать, если я сама, но мне очень хотелось делать все так, как это бывает у других – у моих коллег в академии, например. Раз уж вышло, что я живу в огромном загородном коттедже с прислугой и шлагбаумом на въезде, раз дочь моя в школу ездит не с отцом или матерью, а с водителем и охранником, раз даже мой свободолюбивый муж смирился с этими обстоятельствами – то хотя бы оладьи к завтраку я могу самостоятельно приготовить? И все – папа…

Нет, я не жалуюсь, я привыкла к тому, что вокруг моего родителя постоянно что-то происходит, взрывается, горит и стреляет. Но дочь… Соня, конечно, не понимала, почему наша жизнь устроена именно так, да, к счастью, в ее гимназии почти всех детей подвозили к крыльцу дорогие машины. Но я боялась, что рано или поздно и до нее обязательно дойдут слухи о том, что дед, любимый деда Фима, благообразный председатель совета директоров крупного банка, в прошлом был криминальным авторитетом Фимой Клещом, а обожаемый отец, папочка, папусик, которого Соня боготворит, не всегда тренировал детишек в клубе восточных единоборств и в свободное время писал большую научную работу по одному из их направлений. Раньше, давно, еще до ее рождения, Акела мог убить любого всего лишь движением хорошо натренированных пальцев. Он и сейчас наверняка может, просто теперь ему это не нужно уже, – и жизнь другая, и ценности тоже. Но люди злы, завистливы, мелочны, они не гнушаются ничем, им все равно, кого ранить – будь то взрослый или ребенок. Этот вопрос уже давно начал мучить меня, и я все время приставала к мужу, но Саша только бросал в мою сторону угрюмый взгляд единственного глаза и тихо говорил:

– Аля, решай проблему тогда, когда она появилась, а не тогда, когда ты ее выдумала.

Меня спокойствие мужа порой выводило из себя, но я понимала – он, наверное, прав. Зачем травмировать психику ребенка разговорами, которых она сама пока не заводит?

Мы действительно были очень счастливы, и воспоминания о прошлом практически перестали тревожить меня, хотя на всю жизнь осталась малоподвижность правой руки и сводящие с ума головные боли, особенно перед дождями – последствия ранения в голову, перенесенного несколько лет назад. Но я научилась отлично управляться левой рукой, лишь изредка помогая себе правой, научилась твердо держать скальпель во время вскрытий, могла без ассистента отпрепарировать труп и изготовить препарат для занятий. Я по-прежнему работала на кафедре нормальной анатомии медицинской академии, а по выходным не отказывала себе в удовольствии вспомнить еще одно увлечение – стрельбу из винтовки и пистолета. Когда-то давно у меня был взрослый разряд, и это полезное умение несколько раз спасало мне жизнь. И не только мне.

Правда, вот с любовью к мотоциклам дело обстояло хуже. Муж категорически заявил, что больше не потерпит этого, не позволит сесть за руль, потому что устал бояться за меня.

– Ты уже не принадлежишь исключительно себе, Аля, – спокойно заявил он, прицепляя ключи от байка на собственную связку, – ты мать. А это – обязательства. Я не хочу объяснять Соне, что случилось, если ты вдруг однажды на скорости сойдешь с трассы и разобьешься. Я понимаю, что мое мнение тебя волнует мало, но по глупости оставить сиротой дочь ты не имеешь никакого права.

Я тогда печально проводила взглядом ключи, отлично понимая, что больше я их уже не увижу. Акела уже пытался лишить меня байка, но я всегда находила ключи и нарушала запрет, однако залезть в карман мужа не рискнула бы никогда.

Я проснулась с четким ощущением какой-то вселенской дряни, которая непременно случится сегодня. Так часто бывало – я открывала глаза и понимала, что день пойдет наперекосяк. Такие мысли я старалась гнать от себя, но сегодня это никак не удавалось. Еще и голова заболела, а у меня, как назло, был назначен семинар у второкурсников, отменить который я не могла, как и попросить замену – на кафедре случилась нехватка преподавателей, мы в этом году не получили ординаторов, и потому нагрузка распределилась между старыми сотрудниками.

Я по привычке похлопала рукой по правой половине кровати, хотя и знала, что муж уже встал – в это время он как раз отправлялся на пробежку. Дотянувшись до халата, я села и спустила ноги на пол, стараясь попасть в тапочки. Сейчас приму душ, потом заплету Соне косы – и можно готовить завтрак, хотя характерные звуки снизу подсказывали, что сегодня Галя меня опередила и уже возится у плиты. Ну, ничего…

По пути в ванную я задержалась у туалетного столика и вдруг остолбенела.

– Елки… – ахнула я, глядя в зеркало, – ты только посмотри…

– Что случилось? – Акела появился на пороге спальни, на ходу застегивая спортивную кофту – собирался на пробежку.

– Ты глянь… если меня на клубничных грядках выставить вместо пугала, птицы с перепугу вернут прошлогодний урожай…

Муж захохотал так оглушительно, что на звук его голоса из детской прибежала Соня, уже полностью одетая в школьную форму:

– Вы чего?

Акела подхватил ее на руки и, легко подкинув к потолку, сообщил:

– Твоя мама не в духе. Недовольна своим видом. Пугало, говорит, я страшное, на огороде мне самое место.

Соня вытаращила и без того огромные глазищи и возмущенно заявила:

– Мама, ты что?! Ты самая красивая мама в моем классе!

– Это потому что твоя, – буркнула я, разглядывая отражение в зеркале. Сегодня я на самом деле выглядела не очень – мешки под глазами, припухшие губы, да и вообще вид какой-то сонный. В дождливую погоду всегда напоминала о себе старая травма головы, полученная в перестрелке много лет назад. Я плохо спала, мучилась от головных болей, от надвигающихся кошмаров, и в такие моменты только муж был в состоянии помочь. Он возился со мной, как с ребенком, даже на руках носил иногда, рассказывал длинные истории о самураях, читал стихи. Я чувствовала себя совсем маленькой девочкой, и это чувство почему-то давало покой и ощущение полной защищенности. Сашка всегда был надежным, спокойным и излучающим такую внутреннюю силу, которой с лихвой хватило бы на пятерых. В моем понимании он был настоящим мужчиной, мужем, отцом, защитником, и наивное словосочетание «как за каменной стеной» обретало вполне реальные очертания.

Дочь меж тем, воспользовавшись моим молчанием, слезла с отцовских рук и уже крутилась около зеркала, очень похоже копируя мои гримасы.

– Неси расческу, – велела я со вздохом, – и вообще – ты чего так рано оделась? Папа еще не бегал.

– Ну и что, – беспечно отмахнулась Соня, – я все равно с Никитой поеду. Хочу в школу пораньше приехать, там сегодня Ирка какую-то игру принесет.

– Ничего не выйдет. Завтракать мы без папы не сядем, поэтому пораньше не получится, – напомнила я о заведенной в семье традиции – это мой отец так решил, это с его подачи мы вставали к столу утром, даже если никуда не собирались.

– Ты мне косу заплети, и я пойду деда Фиму проведать, – заявила дочь, поняв, что разговор окончен.

Папа жил во второй половине огромного дома, специально отремонтированного заново с таким расчетом, чтобы создать ощущение разделенного пространства. Папа не хотел мешать нам, но в то же время хотел, чтобы были рядом, и поэтому мы, продав свой коттедж по соседству, переселились сюда. Моя благодарность Акеле не имела пределов – он подчинился и принял отцовские условия, что ему, почти папиному ровеснику, было, наверное, довольно сложно сделать. И я знала, что и папа уважает решение зятя. Акела вообще был в семье непререкаемым авторитетом, и папа, становясь все старше, молчаливо признавал его правоту и прислушивался к мнению. И это мой папа – человек, привыкший все в жизни решать самостоятельно и без чужих советов… С тех пор как в город вернулся его старый друг Бесо (не без нашего с Акелой участия, надо признать), мой папенька снова почувствовал себя сильным – все-таки многолетнее братство нельзя разорвать в один миг, даже если в дело оказался замешан чей-то родственник. Нам стоило больших усилий убедить папу, что Бесо не имел никакого отношения к интригам, затеянным его внебрачным сыном Ревазом. Именно по его вине погибли мои братья, я сама оказалась на больничной койке с огнестрельным ранением в голову, а Акела сильно пострадал при взрыве собственного джипа.

Папа очень переживал разрыв с Бесо, и мы сделали все возможное, чтобы переубедить его. Теперь старый грузин часто, как и раньше, бывал в нашем доме, баловал Соню, привозил ей игрушки, в которые, к моему удивлению, они потом с увлечением играли втроем, привлекая и папу. Имя Реваза никогда не упоминалось в разговорах, как будто и не было его никогда.

Так часто, как позволяли дела, к этой парочке присоединялся второй папин друг дядя Моня, старый адвокат, занимавшийся всеми отцовскими делами. В определенных кругах эта троица носила малопочтительное прозвище «Три поросенка», но они не особенно реагировали и только отшучивались – мол, все бы ничего, и внешне подходят – невысокие, с явными брюшками, да вот беда – двое из них на дух не переносили свинину по причине своего еврейства. Надо признать, триумвират двух евреев и грузина вызывал у всех неподдельное удивление, однако папа, дядя Моня и Бесо столько прошли вместе и столько отсидели на троих, что уже по праву считали себя родственниками, а детей не делили на своих и чужих. И моя Соня, как самая младшая из третьего поколения, была всеобщей любимицей, что нас с Акелой иногда возмущало. Порой, набедокурив, Сонька признавалась в содеянном не мне или отцу, а деду или кому-то из его друзей, и потом нам стоило огромных трудов применить какие-то воспитательные меры. Признаться, в детстве я иногда делала то же самое – чуть что, неслась к дяде Моне или к Бесо за помощью, и те частенько прикрывали от родительского гнева. Так что в этом Соня пошла в меня…

Дочь убежала, потряхивая тугими косичками, и я получила возможность заняться собой. С некоторых пор отросшие волосы доставляли мне определенные неудобства по утрам – ну, кому охота каждый день справляться с непокорной кудрявой шевелюрой, стараясь привести ее в опрятный и строгий вид?! Но муж категорически заявил, что больше не желает никаких стрижек – насмотрелся на меня, обритую наголо, и пришлось подчиниться. В конце концов, всегда можно сделать над собой усилие и доставить человеку радость, раз уж ему так хочется, чтобы у меня были длинные волосы. Разумеется, отращивать косу я не стала, сделала удлиненную стрижку чуть ниже плеч и, когда бывала в настроении, подолгу возилась, выпрямляя буйные кудри при помощи утюжка. Если же делать это было некогда или просто лень, то вопрос решался при помощи шпилек.

Закончив возиться с пучком, я подошла к шкафу, отодвинула в сторону зеркальную створку на рельсе и задумалась. Работа не позволяла ходить в джинсах или тем более кожаных брюках, как привыкла, потому каждое утро я изводила себя выбором очередного платья или юбки с блузкой. Будь моя воля – я ни за что на свете не покупала бы все это тряпье, обходясь несколькими парами брюк и водолазками. Но увы…

Справившись и с этим, я оглядела себя в зеркале и осталась вполне довольна – молодая женщина в строгом костюме, не пацанка, какой обычно меня видели в поселке по выходным.

В душе шумно плескался муж, вернувшийся с пробежки и проделавший обязательный комплекс упражнений с шестом во дворе перед гаражом. Шест-бо Акела использовал для тренировок каждое утро, а в выходные к нему добавлялся еще и японский боевой веер-тэссен, и это зрелище я старалась не пропускать, усаживалась на подоконник и завороженно наблюдала за плавными, почти танцевальными движениями мужа. В такие моменты Акела был прекрасен, как настоящий древний воин, и у меня всякий раз щемило сердце – неужели со мной рядом такой мужчина? Неужели я могу прикасаться к нему, обнимать, целовать? Неужели это меня он носит на руках и ласкает ночами? Неужели он – мой? Он – живое воплощение всего, о чем только может мечтать женщина? Да, возможно, я идеализировала мужа, приписывая ему какие-то совсем уж сказочные качества, но мне так совершенно не казалось. Я любила его, и даже изуродованное ожогами и шрамами лицо и отсутствие глаза не делали Акелу менее привлекательным для меня.

– Аля, ты готова? – голос мужа вывел меня из почти медитативного состояния, и я обернулась на звук.