Цитаты из книги «Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены»

вот, пожалуй, главная мысль этого спектакля. Ибо для бесов жизнь лишена не только ориентиров. Она, в первую очередь, лишена глубины. Бес может быть либералом, православным функционером, русофобом, русофилом. Но он никогда не склонен к рефлексии. Не способен на диалог с другим и, главное — с самим собой. Он с легкостью укладывает сложную и противоречивую действительность в прокрустово ложе полюбившихся схем. Когда ты почувствуешь, что у тебя не осталось сомнений в собственной правоте, знай, что тобою овладел бес. Это, наверное, и есть самое важное, до сих пор актуальное и, видимо, для любого времени справедливое прозрение додинского спектакля.

Абсурду русской жизни он противопоставил страшноватую утопию русского праведника. Печальная альтернатива. Выбирай не выбирай — все равно проиграешь!

это подлинный Gesamtkunstwerk: тут вам и балет, и опера, и короткие драматические скетчи, и театр сценографа, и клоунада с акробатикой. И одновременно это сплетение — я бы сказала, солнечное сплетение — самых важных стил

О том, что путь к себе идет через другого. Путь Сандры Коженяк к себе — через Мэрилин Монро, путь Монро к себе — через Грушеньку, путь Элизабет Фоглер из спектакля Люпы — через Симону Вейль, etc, etc...

И тут проступает главная, как мне кажется, мысль Бергмана, подхваченная потом Люпой. Его, я бы сказала, прозрение: осознание зазора между твоими «персонами» и твоей невыразимой экзистенцией есть предпосылка к тому, чтобы стать другим; человек способен к перевоплощению именно потому, что он не довлеет самому себе.

Новый гуманизм» не предъявляет человеку никаких счетов. Он готов принять его со всеми его несовершенствами, со всеми изъянами тела и души. Он буквально зациклен на человеке. На его уязвимости, хрупкости, бренности, на его невозможности достучаться до небес. Если и можно упрекнуть в чем-то современный театр, так это не в бесчеловечности, а в чрезмерной жалости к человеку. Он так сострадателен и так нетребователен по отношению к нему, словно от него и впрямь осталась, по слову Гамлета, одна «квинтэссенция праха».

лакмусовая бумажка, по которой можно определить более или менее печальную судьбу интеллектуального искусства в той или иной стране. Современный театральный артхаус, как мы уже выяснили, без господдержки гибнет первым. Но, похоже, не единственным. Мощнейшей киноиндустрии США вроде бы и противопоставить во всем мире нечего, однако полунищая Румыния не только в области театра, но даже в сфере артхаусного кино давно уже наступает Америке на пятки. Расцвет интеллектуального искусства, проще говоря, не связан впрямую с богатством и величием страны. Он связан исключительно с установкой на его выживание.

простых и обыденных вещах. Социальный пафос не исчерпывал смысл документалистики, так же как эпатаж не исчерпывал идею реди-мейда. Дюшан ведь не только эпатировал — он заставлял еще разглядеть красоту и изящество в «Сушилке для бутылок» (1914), в «Велосипедном колесе» (1913). Потом этот принцип отзовется в феномене found poetry, когда пытливый и умный взгляд умудряется обнаружить поэтический фрагмент даже в статье из Википедии. Можно сказать, что любая документалистика — это всегда еще и

Создатели и участники Театра.doc были одушевлены идеей не просто навести мосты между российской жизнью и российской сценой — они хотели убрать посредников между ними. Они четко прописали эту задачу в своем манифесте, в чем-то напоминающем манифест триеровской «Догмы», но куда более яростном. Смысл манифеста примерно таков. В России твердо выучили, что искусство — сублимация жизни, ее возгонка. А жизнь как таковая — она не для искусства. Она для газеты, для журнала, для телерепортажа. В конце концов, для того чтобы ее прожить. Театр

Театр.doc первым (и часто единственным) отзывался на «Норд-Ост», на захват школы в Беслане, на гибель в тюрьме Магнитского. Люди его создавшие воспринимали то, что делали, не просто как творчество, но как социальное служение. Они не получали дотацию от государства. Они ремонтировали свой полуподвал собственными руками. Они жили в нем коммуной. Они работали за процент от сбора, но с учетом маленького (всего тридцать мест!) зала, можно сказать, что они работали даром.