1. Крыша замка Нефф

Я сидела на самой вершине замка Нефф – на крыше дозорной башни – и созерцала открывавшееся великолепие. Подогнув ноги, укутавшись в теплый плащ, натянув капюшон едва ли не до кончика носа, я изо всех сил сдерживала желание прыгнуть с этой самой башни вниз – ну или хотя бы плюнуть.

Горы прекрасны зимой. Закутанные в белые пелены снегов, они сливаются с белым небом, с облаками. Кажется, что нет ничего вокруг, кроме снежных круч и всеобъемлющей тишины.

Горы прекрасны весной. Шумят бурные реки, неся мутные воды вниз, в долину. Вспыхивает зеленью листва, обнажаются серые склоны, мир наполняется гулом.

Горы прекрасны летом и осенью, птички, травы, золотые листья и всё такое. Так считает моя мать, считает отец. Наверное, и братья тоже скажут, что лучше гор ничего на свете нет.

Спору нет, они красивы и величественны. Но мне гораздо более нравится теплая Славия. Разве в горах можно мчаться верхом, подставляя лицо теплому ветру? Разве можно с разбега броситься в нагретую солнцем ласковую речку? В горах реки быстры, мелки и холодны как лёд. Мы, конечно, подобрав юбки, прыгаем по камням, моча ноги, заходим порой и выше щиколотки, но, право слово, самая большая радость в этом – выбраться наружу и протянуть заледеневшие ступни к сложенному братьями костру.

Самое счастливое лето в моей жизни случилось тогда, когда мать позволила мне провести его у деда. Пусть путешествие в Славию не было легким, пусть пришлось слать матери весточки с каждой стоянки – но зато и свобода эта, и дивные ночи, и упоительный запах свежей земляники – нет, никогда мне не понять мать, выбравшую горы. Она, конечно, говорит, что прежде, чем полюбить моего отца, влюбилась в замок Нефф. Не спорю, дом мой хорош, только темен и тесен.

То ли дело дедушкино поместье! Выйдешь на крыльцо поутру, вдохнешь запах свежескошенной травы, и закружится голова от широкого неба, нисколько не окольцованного горами. И даже зной не пугает меня. Я люблю жар яркого солнца, горячую пыль дороги на пальцах босых ног, росу поутру на траве, похожую на драгоценные камни. Словом, я люблю всё то, чего в горах нет.

В горах даже летом довольно прохладно, земля всегда холодит босые ноги. Здесь всегда дует порывистый ветер, снег в оврагах лежит едва ли не до июня, а по утрам вместо росы на траву ложится молочный туман.

Мать моя родом из Славии, хотя и потомок древнего галлийского рода. Я считаюсь одной из самых завидных невест – и неудивительно. Оберлинги – род моего отца – славны сильнейшими магами. Браенги лучшие во всем, за что не берутся. И только я, старший отпрыск обоих родов, не сильна ни в чем. Не досталось мне от матери водного дара, а дару огненному применения не находится, несмотря на уверения матери, что огонь нужнее воды.

И, возможно, из-за огненного дара и сильного зверя внутри меня, я уродилась неугомонной и буйной. Мне часто бывает стыдно перед матерью за свои истерики и крики, хоть она никогда не попрекает меня. Мама – само спокойствие. Я мечтаю хоть немного походить на нее, так же царственно держать спину, так же охлаждать буйные головы одним лишь взглядом, так же находить слова, усмиряющие самую большую бурю. Но увы, хотя лицом и фигурой я похожа на мать, нрав у меня отцовский, а батюшка кротостью не отличался никогда.

Cкидываю шаль, подставляю лицо ветру, и восторг переполняет меня, и хочется кричать как птица. Резкие порывы холодного воздуха зажигают щеки, треплют волосы – длинные, почти до колен, выплетают из них ленты и уносят прочь (матушка опять будет сердиться). Как бы я хотела обрезать их хоть бы до плеч – голове от них тяжело, и на уход за ними требуется так много времени. Но волосы – моё достояние и матушкина гордость, тяжелые, блестящие, цвета красного дерева. В округе ни у кого таких нет. В Галлии всё больше черноволосые люди, иногда совсем белые. Отец мой практически седой, но раньше его кудри были черны как ночь – такие же, как у братьев.

Про моих братьев отлично работала пословица: скажи «волк», он и появится. На лестнице слышно пыхтение, кто-то из них, а может сразу оба ползут ко мне.

– Ви, тебя мама искала, – высунулась из люка голова Тьена, а может и Макса – кто их разберет.

Я братьев, конечно, различала, но для этого надо прилагать некоторые усилия, а сейчас мне слишком лень это делать.

Как мне порой хочется спрятаться, побыть в одиночестве, как в детстве. Нет, я люблю своих братьев, но, как и все десятилетние мальчишки, они слишком шумны и проказливы. На беду мою и на радость родителям, Макс унаследовал водный дар, а Тьен – воздушный. А поскольку они были близнецы, то шутки они со своей магией проворачивали такие, что опытные маги за голову хватались. Особенно, конечно, доставалось мне.

Мне нравилось быть единственным ребенком у родителей. С рождением близнецов я почти не видела мать. Мама больше не укладывала меня спать, не пела мне колыбельных, не читала сказок. Единственное моё время, которое не отобрали братья – ритуалы, которые творила мать с моими волосами. Она всегда мыла их сама, натирала маслами, купала в травах, расчесывала. И всегда тяжело вздыхала. Только ради этих дней, полностью принадлежащих мне, я не обрезала еще эти глупые косы.

У мамы же волосы были лишь до лопаток, дальше не росли. Она рассказывала, как дядюшка Кирьян когда-то похитил ее в день свадьбы и обрезал их, и как она плакала в тот день. Я только улыбалась: представить невозможно, чтобы мама была чьей-то женой кроме папы. Только она умеет с ним справляться, когда его охватывает черная меланхолия и он уединяется в библиотеке с бутылкой виски, или когда гневается так, что он его криков дрожат стекла в окнах. Одно ее слово, один взгляд – и он становится послушнее ягненка.

Несмотря на то, что папа меня обожал, мне влетало частенько, пожалуй, не реже, чем близнецам. Обычно за дело: я тоже кротостью не отличаюсь. И с уроков убегала, и занавеси поджигала, случайно, конечно, и пару маг-светильников взорвала. А уж порванным платьям или разбитым локтям и коленям и счета не велось.

Родители хотели, чтобы я была леди, как мама: спокойной, рассудительной, тихой. «Ты же девочка» – так часто слышала я. Я честно старалась. Но разве виновна я, что уроки мне скучны, пряжа рвется под моими пальцами, иголки ломаются, и даже растения в огороде засыхают и съеживаются, стоит только мне их коснуться? И только переехавшая к нам мамина бабушка Юлианна не спешила меня менять. «Огонь не вместить в сосуд, как воду, – говорила она. – Огонь должен быть свободен».

В замке Нефф свободы нет даже на крыше башни, а за ограду одну меня вот уже несколько лет не выпускали.

– Ну Ви! – верещал мелкий. – Послушай! Мама сказала…

– Что случилось? – равнодушно спросила я, не двигаясь с места.

– Говорят, в гости поедете, – сообщил братец. – Кажется, к дядюшке Лео.

Я поморщилась – вот еще одна причина, по которой я хочу сбежать из дому.

Женихи ко мне в очередь выстраиваются. И род у меня хороший, сильный – как по отцу, так и по матери, и сама я не кривая и не хромая. Только благодаря стойкости матушки я еще не просватана. Не хочет она меня отпускать. Но на всякие балы и званые вечера ездить приходится, положение обязывает. Вот и теперь придется спускаться, обсуждать с матерью наряд, а потом трястись в карете до самой столицы. А раз уж мы будем в столице – то одним вечером дело не ограничится.

– Ви, мама сказала «быстро», – высунулась наружу и вторая голова.

С мамы станется залезть на крышу. Пришлось спускаться, никуда не денешься. К счастью, матушкино терпение не иссякло настолько, чтобы она ждала меня в башне. Я успеваю скинуть плащ, оправить платье и пригладить волосы. Лучше бы косы переплести, конечно. Но времени нет на это, и я просто перекидываю тяжелые волосы на грудь.

Милослава Оберлинг высока, стройна и хороша собой. В ее волосах совсем еще немного седины, ее почти незаметно. Тяжелое бархатное платье, отороченное мехом норки, сидит на ней идеально, без единой морщинки или складочки. Тонкой, несмотря на троих выношенных детей, талии завидуют все соседки. Сегодня на ее руках кружевные перчатки – по последней столичной моде. Но я-то знаю, что мама вчера варила мыло и сегодня ее руки покрасневшие и ногти обломаны. На миг мне становится стыдно, что вместо того, чтобы ей помогать, я сбежала в деревню с отцом. Я плохо переношу тяжелые запахи ароматных трав и корений, а от вони варящегося мыла и вовсе впору задохнуться.

Мамины глаза осматривают меня с ног до головы. Я прекрасно понимаю, что она недовольна, но не скажет этого вслух.

– Виктория, садись, – любезно кивает она на диван.

Мне хочется забраться на него с ногами, но я, как и положено леди, присаживаюсь на самый краешек, ровно держа спину.

– Через три дня мы выезжаем в Льен, – сообщает мама. – Нас пригласили на королевский весенний бал. Заодно покажем мальчиков главному ловчему. Если они подойдут, то наймем учителей, и через два года они пойдут учиться.

Вот как! Не мне одной страдать!

– А как же посевная, матушка? – растерянно спрашиваю я. – Кто останется тут? Бабушка уже слишком стара, чтобы ездить по деревням.

– Я думаю, люди сами в силах посадить свеклу и морковь в срок, – мягко улыбнулась мама, хотя между бровями у нее залегла озабоченная складка. – В конце концов, мы не в Славии, здесь хлеб сеять не нужно.

Я кивнула, соглашаясь.

Несколько лет назад отцу удалось нанять для Пригорья замечательного мага земли. Он был, конечно, чудак: его странные идеи в столице понимать не хотели. В самом деле, где это видано, чтобы помидоры в горах росли? Или сладкие перцы? А он предлагал сажать семена дома в ведра и горшки, выращивать их и уже в мае высаживать на улицу. В Льене его подняли на смех. В Пригорье же первый урожай, выращенный таким способом, превзошел все ожидания.

Вот маг и присмотрит.

– Виктория, – продолжает мама, пряча глаза. – Ты взрослая девочка, должна понимать…

– Мама! – взвыла я. – Я не хочу замуж!

– Ты ничего не хочешь, Ви! – спокойно ответила мама. – Ни замуж, ни учиться, ни как-то помогать по хозяйству! Ты трутень, Ви! Неужели тебе хочется всю жизнь прожить здесь с нами? Без семьи, без детей?

– Здесь – не хочу, – упрямо ответила я. – Хочу в Славию к деду.

Мать задумалась, нервно постукивая носком сапожка по ковру.

– А почему бы и нет? – неожиданно сказала она. – Попрошу Линд организовать тебе жениха в Славии. Если уж Святослава может быть кнессой, то ты уж всяко справишься. Вот только не хотелось бы тебя столь далеко отпускать.

Неожиданно! Я-то думала, мама совсем против, чтобы я в Славию ехала. Но и женихи мне никакие не нужны, вот еще! Тем более эти славские кнессы, которые даже не оборотни! Ни один мужчина не сравнится с тем, кто моему сердцу мил. Мама, впрочем, об этом не подозревает, оно и к лучшему. Что ж, если она отпустит меня к деду, сама-то ведь не поедет. И то сказать, мне уж двадцатый год пошел, не всё за мамкину юбку держаться. Так что я радостно киваю, расплываясь в улыбке.

– Но на бал всё равно поедешь! – заявляет мать. – А уж если никто мил не будет из галлийцев, тогда поищем тебе славца.

Моя улыбка сдувается как кузнечный мех. На бал-то я всегда рада, а вот женихов не хочу.

В наложницы тоже не хочу, впрочем, да и не принято это в Галлии. А жаль, наверное.