Мэрлин Уороби

Я родилась в Лондоне летом 1879 года. Как рассказывал мой отец, начиная с того дня и всю следующую неделю шли дожди с грозами. А в день, когда они получали документы о моем рождении, гроза была такой сильной, что порывы ветра выворачивали деревья и переворачивали повозки, а потоки воды стремительно смывали десятилетиями копившиеся отстои улиц. Кстати, служащий, записывающий данные о моем имени, ужасно боялся грозы, он был нервозен, напуган и вел себя несколько странновато. Возможно поэтому вместо Мэрилин Элизабет, он записал Мэрлин Элизабет. Отчего-то моим родителям эта ошибка показалась забавной. Они повспоминали баллады о рыцарях круглого стола и махнули рукой на мое странное мужское имя.

Так вот. Меня зовут Мэрлин Элизабет Уороби. Мой отец, Джеймс Уороби, родом из обнищавшей аристократической семьи, впрочем, не слишком знатной. Моя бабушка по отцовской линии была одной из младших дочерей виконта Холфорда, но я бы не стала утверждать это с уверенностью, а мои родители никогда не любили обсуждать подобные вопросы.

Мой отец был военным врачом большую часть своей сознательной жизни, а после ранения в ногу в возрасте 39 лет он вышел в отставку и открыл свой лечебный кабинет на Камден-стрит. Затем он женился на иммигрантке австро-венгерского происхождения Анне Ванграби. А еще через год появилась я. Мама иногда рассказывала, что она незаконная дочь венгерского герцога и актрисы, и жила при няньках и гувернантках в большом особняке, но в это верилось с трудом. Хотя в пользу этой теории говорило то, что мама владела 3 языками, помимо родного, умела танцевать придворные танцы, изучала историю, литературу и этикет. Моя мать питала особую слабость ко всему английскому, особенно к литературе, возможно, поэтому она устроилась работать в свободную библиотеку. Библиотекарем? Бросьте! Она мыла полы, чистила портьеры и стирала пыль по 14 часов в день.

Я поздний и потому крайне заласканный ребенок. Маме уже было за 30, когда она родила меня. Братьев и сестер у меня не было, и я росла в атмосфере безграничной родительской любви. Впрочем, мои родители, как и большинство жителей Лондона мало занимались детьми. На Камден-стрит стоимость аренды была крайне высока и, чтобы оплатить счета, моему отцу приходилось работать каждый день с раннего утра и до позднего вечера. Правда, со временем стало легче. Это связано с тем, что отец вовремя «подхватил волну» и стал специализироваться на венерических заболеваниях. Он часто говорил, что венерины болезни такой же бич Лондона, как холера. Цены он заламывал запредельные, но так как его пациенты были в основном богатые аристократы, мало кто жаловался. Тем же, кто выказывал недовольство, он строго говорил: «Я серьезный врач! И я же Вам не простуду лечить собираюсь!» или и вовсе предлагал идти на все 4 стороны.

В свое время, будучи 18-летним мальчишкой, он попал на фронт в Крымской войне, где был ассистентом врача в госпитале. Там же работало несколько женщин из команды знаменитой Флоренс Найтингейл. Как позже говорил мой отец, медицину он узнал из рук этих женщин. Именно тогда и сложились основные принципы его работы: чистота, порядок и знание. Он старался не пропускать ни одной медицинской заметки, постоянно выкраивал время, чтобы посетить ту или иную лекцию в медицинских школах. Отец не разрешал себе расслабляться. И в итоге это принесло свои плоды. Мы жили на Камден-стрит, в хорошем районе города, мы снимали две комнаты, одна из которых была его кабинетом, а вторая жилой. Я ходила в школу, а мама впоследствии ушла из библиотеки и могла позволить себе заниматься только домом, так хорошо стал зарабатывать папа.

Я росла в семье, которая постепенно врастала в средний класс. Другими словами, мы были из тех, кого нигде не считали своими. Недостаточно знатные и богатые для высшего света, мы были слишком образованы и обеспечены для рабочих слоев. И чересчур приличны, чтобы влиться в круг полусвета. К 18 годам, не имея среди знакомых ни одного молодого человека, способного жениться на мне, я стала понимать, что, скорее всего, останусь старой девой. Мы часто разговаривали на эту тему с мамой. Она была не так чопорно воспитана, как англичанки, и хоть интимные стороны жизни не подлежали обсуждению, с мамой можно было поговорить о любви и романтике. Она считала, что предназначение женщины быть женой и матерью, но не спешила убиваться из-за отсутствия у меня кавалеров, ведь сама она вышла замуж в 30.

Я была чуть выше среднего роста, с мягким и плавным телом, но по девичьи стройная. Своей груди я стеснялась, она была больше приличного, и я старалась ее скрыть. Впрочем, это было не сложно, современная мода играла мне на руку. Ноги у меня длинные и прямые, хотя вы ни за что об этом не догадались бы, увидев меня, так как платье все скрывало. Лицо, по маминому мнению, было похоже на свежую розу, но надо признать, на носу и щеках у меня проступали светлые веснушки. Аккуратные черты лица, глаза цвета шотландского виски, чувственные губы со слегка приподнятыми уголками, пшенично-белые волосы с золотым отливом, густые и непослушные, да темные брови вразлет. В детстве мама называла меня Русалочкой. Теплое воспоминание…

Я начала вести записи о своей жизни в 1897 году, который стал для меня знаковым. Именно тогда я стала понимать всю «правду жизни». Первым уроком стала заметка в газете из раздела светских хроник, где описывалась история некой высокородной дамы, которая после замужества попала в крайне затруднительную ситуацию. А именно, ее муж менее чем за год промотал приданое жены, заложил оба своих имения, забрал все ее украшения, а затем сбежал на материк с какой-то немолодой актрисой. Так женщина осталась без средств к существованию, одинокой, без возможности повторно выйти замуж или вернуться в лоно семьи. Впрочем, самое страшное было то, что автор статьи недвусмысленно намекал, что вина за все случившееся лежит именно на ней. «Она выбрала путь быть плохой женой. Судьба же показала ей, что это неверно».

Я долго размышляла на эту тему. Конечно, у меня не было такого приданого, но ведь суть была не в деньгах. Женщина попала в полнейшую зависимость от мужчины, и он ее предал. Хочу ли я для себя такого? Нет. Как этого избежать? Либо выбирать мужчину долго и тщательно, либо не выходить замуж. Зная, что период ухаживания занимал в среднем от одного до трех месяцев, я сделала вывод, что узнать как следует человека за такой короткий период просто невозможно. Конечно, оставался еще и второй вариант, но я, как и любая девушка боялась клейма старой девы, боялась стать вечной обузой на шее немолодых родителей, боялась остаться на обочине жизни, пропасть в нищете, оказаться в работном доме.

Второй урок мне дал отец. К нему как-то пришел один из его сослуживцев с деликатнейшей просьбой. Его жена была беременна в 18 раз! Бедняжка была настолько слаба, что, по мнению моего отца, не перенесла бы родов. Отец тогда сделал аборт, хотя это и было запрещено законом и крайне осуждалось обществом. Но увидев, насколько благодарны ему супруги, я находилась в крайнем волнении несколько дней. Позже я спросила его о том, что ждало женщину дальше.

– Если они не послушаются меня, то она снова понесет, но на этот раз я не буду помогать. Не люблю дураков. Послушай, детка! В этой жизни важно всегда начинать с самого себя, а уж потом обзаводиться семьей. Он женился в 17 лет и оставил беременную жену, когда ушел воевать. За 20 лет у них родилось 17 детей и только 5-ро дожили до зрелости. Женщина была беременна почти непрерывно! И если бы она погибла при родах, ее дети остались бы сиротами. Разве в этом суть ее жизни?

– Не знаю, папа, – только и смогла промямлить я тогда.

В конце февраля я захотела устроиться на фабрику. Мать была против, отец ничего не говорил. Я же подумала, что возможно там познакомлюсь с кем-нибудь. Отработав неделю, я получила гроши, не отмывающиеся руки, кашель и ни одного нового знакомого – их просто некогда было заводить. Да впрочем, молодые мужчины, которых я там видела, мало напоминали образ моего идеального жениха. Все время изрядно пьяные, крайне грязные, они жили в семьях, где было по 10-15 детей, спали в несколько смен, недоедали. И что самое главное, женившись, готовы были повторить судьбу своих родителей.

– Что с твоими руками? – воскликнул отец, когда в воскресенье я вернулась с рабочей смены.

– Папа, ты же знаешь, я работала.

– Никогда ты больше не пойдешь туда, слышишь?! – Закричал он. Отец, любивший полнейшую чистоту, был возмущен до глубины души.

Так закончилась моя работа на фабрике. Я и раньше работала, но в основном на рынке или в пекарне неподалеку. Иногда продавала цветы, корзинки, пирожки и леденцы. Мне это не очень хорошо удавалось, но выбор мест работы для девушки был ограничен. Да и вообще считалось, что задача девушки все-таки поиск мужа, а затем создание семьи.

С началом светского сезона на нашей улице стали чаще появляться дорогие экипажи, богато одетые леди и джентльмены. Стало гораздо больше снующей повсюду прислуги, спешившей выполнить поручение господ. Я смотрела на эту толчею с грустью. Почти все время я сидела дома, единственным развлечением стали еженедельные походы в библиотеку, куда меня отпускали одну.

В апреле мне пришло в голову пойти в служанки или гувернантки. Среди слуг было много мужчин, и может быть, кто-нибудь обратил бы на меня внимание. Мать лишилась чувств, когда это услышала. А для меня это было очередным уроком. Нет для меня такой работы, которая бы приносила доход, не убивала меня, и в то же время была достаточно приличной, чтобы не быть помехой замужеству.

После этого случая я не разговаривала с родителями неделю. Они могли бы жестоко наказать меня, но как я уже говорила, безгранично любили меня. Они видели, что я страдаю и мучаюсь.

– Дочка, – позвал меня отец к себе в кабинет, когда уже закончил прием пациентов.

– Папа, – откликнулась я. Мне уже и самой надоел свой бессмысленный бойкот.

– Подойди сюда, дитя, – я встала перед ним с опущенной головой, он же погладил меня по руке и жестом пригласил сесть. – Мы с твоей матушкой много размышляли о твоем положении. Я знаю, как ты переживаешь, что в твоем окружении нет достойных мужчин, что мы не разрешаем тебе работать на фабриках и в прислугах, но пойми, дорогая, все это только для твоего блага.

– Да, папа, я понимаю, – вздохнула я.

– Я хочу сделать тебе предложение, Мэрлин.

– Правда? – я почувствовала, что глаза мои загораются. – Какое?

– Я давно нуждаюсь в помощнике здесь, в кабинете. Нужно привести в порядок картотеку, разнести подшивку статей, следить за поставками из аптеки – мне кажется, меня там стали обманывать. Дел много, а я уже не успеваю делать все сам. Может быть, ты согласишься поработать на меня?

– О, папа! Как ты можешь такое спрашивать? Конечно, я буду рада тебе помочь!

– Нет, милая, – отец добродушно рассмеялся. – Я не хочу, чтобы ты мне помогала, я предлагаю тебе работу. Я буду платить тебе 60 шиллингов в неделю. Видишь эту бумагу?

Отец протянул мне бумаги, это был договор о работе и документы из банка.

– Я хочу, чтобы половину своего заработка ты перечисляла вот на этот счет в банке. Здесь указано, что в случае замужества, эти деньги останутся в твоем ведении, но распоряжаться ими сможет твой супруг по твоему письменному согласию. Если же до 30 лет ты не выйдешь замуж, то сможешь самостоятельно распоряжаться накопленной суммой. До тех пор, ты обязана будешь вносить 120 шиллингов на счет ежемесячно. В случае моей смерти, вся моя собственность, за исключением личных вещей, будет распродана, а деньги также внесены на этот счет. Из них тебе будет выделена сумма на погребение, и по фунту в месяц на содержание матери. В качестве моего помощника, ты должна будешь еженедельно посещать аптекарскую и делать заказ, вести картотеку пациентов, отслеживать и сортировать статьи из медицинских журналов, убирать кабинет ежедневно, мыть пол, стирать бинты, кипятить инструменты, а также по возможности следить за моим расписанием. У тебя будет два выходных в неделю: воскресенье и четверг, в эти дни ты можешь заниматься своими делами, по собственному усмотрению, после того как уберешь кабинет. Ты согласна?

– О, папа! – Я бросилась к нему на шею и расцеловала в обе щеки.

Это был самый чудесный день в моей жизни! Отец обеспечил меня собственным доходом в 240 шиллингов в месяц! Это огромные деньги. Пусть я не могла тратить половину из них, но мне и не надо было снимать жилье и платить за еду. Я могла сама купить себе платье или шляпку, могла сама купить себе билет в театр, или даже проехаться на автобусе! Родители открыли мне огромный мир. И хотя этим не решалась моя основная проблема поиска мужа, я была чрезвычайно счастлива.

Наступившее лето было дождливым и душным. Я несколько преуспела в качестве помощника отца. Мама казалась довольной. Правда ей стало тяжело справляться с домашней работой, поэтому по воскресеньям после службы в церкви я занималась стиркой и глажкой белья. Нас было всего трое, да плюс простыни и полотенца из кабинета отца, так что это не было для меня непосильно.

Отец смотрел на нас с мамой, и ему не нравилось, что мы так много работаем. К осени он снова поднял цены. Поток клиентов нисколько не изменился. «Венерин бич» никуда не пропал, а докторов и вовсе не становилось больше. Две трети наших пациентов приходили к нам, перебрав нескольких шарлатанов или после неудачной попытки пролечиться дома.

Увеличив свой доход, папа смог снять для нас третью комнату, которую мама с гордостью называла гостиной и куда сразу же стала приглашать свою подругу Аманду Чизторн, всякий раз зеленевшую от зависти. Аманда была женой морского офицера, с мужем виделась редко, свободных денег у нее никогда не было, но она могла не работать и все свое время проводить в визитах к подругам.

Как-то я случайно подслушала их разговор. Мама как раз рассказывала миссис Чизторн про папины доходы.

– Знаешь дорогая, если все так пойдет и дальше, то к концу года Джеймс будет получать до 450 фунтов в год.

– Это невероятно приличная сумма. Думаю, вы даже сможете нанять пару слуг.

– О, боюсь, с этим придется повременить, – вздохнула мама.

– Не вижу никаких причин для этого, – ответила ей миссис Чизторн.

– Джеймсу пришлось нанять Мэрлин на работу, он платит ей по тридцати шиллингов в неделю и еще тридцать перечисляет в ее собственный фонд, – мама вздохнула. – А он так хотел нанять себе помощника из студентов-медиков.

– О, боже, дорогая! – В ужасе воскликнула миссис Чизторн, предосудительно качая головой. – Представляю, как тебе тяжело! Эти современные девицы становятся сущим наказанием. Но что уж тут поделать, ведь у Мэрлин нет ни мужа, ни жениха. А когда у женщины нет мужчины, в ее голове всегда творятся самые странные вещи, – проговорила она с легким самодовольством. Обе ее дочери примерно моего возраста уже были замужем.

– Да, характер у нее чертовски современный. Она, видишь ли, не хочет быть обузой для своих родителей.

«Чертовски современный» – и это сказала моя мама? Мир вокруг меня медленно сходил с ума. Первым моим порывом было пойти к отцу и отказаться от работы, сказать ему, что бы нанимал своего студента-медика, но потом я поостыла. Родители всегда жалуются на своих детей, а я действительно не хотела становиться никому обузой. Мне нужен был собственный доход, и я его получила. Глупо было бы отказываться.

С началом осеннего сезона начался новый прилив клиентов, и отец все же нанял нам служанку. Она должна была убирать дом, стирать раз в неделю, менять белье, заниматься починкой и глажкой, а по субботам еще и подметать крыльцо. Думаю, в мечтах отец хотел бы нанять лакея, а мне горничную, которая смогла бы сопровождать меня на прогулки и в библиотеку, но пока не мог себе этого позволить.

Итак, я почти добралась до самого замечательного события того года, после обретенной мною работы.

Каждый четверг, как я уже говорила, я ходила в библиотеку. Близких подруг у меня не было, мама все чаще оставалась дома, и, как правило, я ходила туда одна. Выбирала две-три книги, которые смогла бы прочесть за неделю и возвращалась домой. Прелесть этих походов была в том, что я проходила через парк, а там можно было полюбоваться на красивых леди и джентльменов и даже дерзнуть «случайно» взглянуть на какого-нибудь юношу.

Так вот, в очередной раз я пришла в библиотеку, выбрала книги и уже собиралась домой, как миссис Стоунворк, ведущая картотеку, вдруг остановила меня.

– Мэрлин, милая. Ты сегодня особенно очаровательна!

– Спасибо, миссис Стоунворк, Вы невероятно добры, – ответила я, будучи крайне довольной комплиментом. На мне была новая шляпка, которую я сама себе купила.

– Послушай, Мэрлин. У меня не так много знакомых юных леди, – проговорила женщина, сделав мягкий акцент на слове «леди», чем еще больше польстила мне. – Поэтому пойми меня правильно, мне нужна твоя помощь. Конечно же, не бесплатно.

– О, миссис Стоунворк, я буду рада помочь Вам, если это в моих силах.