Меня мало тревожило то, что достигнутое примирение было примирением внешним, навязанным извне и, скорее всего, временным: я знал, что добро, как и зло, – дело привычки, что временное продлевается, что внешнее проникает внутрь и что маска становится в конечном счете лицом