Цитаты из книги «Одиночка»

если действовать, только когда все прозрачно и определено, то можно замереть, застыть в своем коконе, сразу умереть. да, надо жить по средствам, но молодость проходит, и кто знает, что будет дальше: еще болезнь, катастрофа, нищета, война, и со всем этим еще надо будет справиться, а как же не справиться, если варианта сдаться нет

— Но у меня Даня, и будет всегда. Я у себя есть и буду, надеюсь, всегда. Пока хватит. А там посмотрим.

Да. Ее можно было полюбить и раньше. И сейчас, наверное, тоже можно, вместе с Даней. И для этого вот упрощения она каждый раз себя долепливала, давала Диме облегченную, уже просеянную от проблем, разряженную версию. Иногда что-то объективное, фактическое выскакивало, но мыслей останавливать, очищать, обеззараживать абсолютно все — не было.

Дима закончил дела и пришел к ней в постель. Еще было не поздно, немногим больше десяти. — Хочешь, закажу роллы? — Нет, ничего не хочу. Он знал, что надо Сашу утешить, понежить, попытаться расслабить. Предложил ночной массаж, который, разумеется, медленно перетек бы в секс. Но ей не хотелось, чтобы тело двигали, переворачивали. Можно просто молчаливо поддержать. А массаж — хорошо. От массажа не отказалась. И лежала, и радовалась, что лежит на кровати, почти не думает о старушке и ее сыне. Не сопоставляет, не сравнивает. Но здесь, в комнате, она не присутствовала. Думала о своем, почти засыпала, не желала замечать того, что сзади делал этот мужчина. Ее липкое от масла тело возбуждало Диму. Он проводил руками по плечам и спине, доходил до копчика и спускался ниже — еще на пару пальцев. Раньше Сашино тело дало бы туда, к его пальцам, импульс. Напряглось, набухло под его вниманием, отреагировало и жаром, и гладким тугим узнаванием. Но сегодня мозг — человеческий мозг — командовать телу и нервным окончаниям не давал. Ее межножье было мягким, и Дима вроде трогал ее не резко, но как-то мельком, невнимательно. Лег на ее блестящую спину, завел руки под грудь и задышал, задышал так плотно, что Саша вздрогнула. От жалости несовпадения их желаний, от колкой душащей боли не-любви, или да-любви, но не такой, не такой, как надо. Когда он, прошуршав упаковкой, вошел, уверенными, отточенными движениями, придерживая масляными руками ее бедра, то она тихо сказала не надо, сухо Но сказала так, чтобы он не расслышал.

Она вышла на своей станции, хотела обернуться, но не стала. И думала, как люди выглядят со стороны и как ощущают себя, ведь все же неизбежно повзрослеют и постареют. Но неужели, неужели и я однажды, я тоже? Но как это понять, ведь она ведь мы в основном не видим, мы себя слышим, слышим тот истинный мыслеголос, а потом лишь обличаем, формуем его в социальную оболочку. снаружи Однажды снаружи кто-то скажет, позовет, обозначит: тетка, а еще позже: старуха. но… кто тут тетка, кто тут старуха — разведет руками Саша тут же я, тут, внутри только я одна

Нет, нет никакого правильного времени, когда рожать. И бабки — многоопытные старые бабки, которых никто уже не слушал, знали все, знали, что ничто не гарантирует достатка и счастья потом, если достаток и счастье есть сейчас, да и, в конце концов, можно любить ребенка, родившегося слишком рано или слишком поздно; можно любить здорового и нездорового тоже, и будет это одна любовь или две разные, не так важно. Потому что одно не равно другому. Потому что отказывать в праве любви — нельзя. Можно — выбирать.

словно старуха-процентщица, которая вместо денег пересчитывает любовь.

Да, Саше тоже было интересно, каково это — не думать о деньгах каждый день. Но единственный выход, который она для себя видела, — работать. И молчать. Пока на ее заказы жить было нельзя, но постепенно и они увеличивались в сложности и объеме. Цену она по-прежнему держала невысокую, но уже чувствовала, что справляется гораздо быстрей и лучше. И это очень радовало. Еще хотелось, очень хотелось начать рисовать. «Обязательно, — обещала себе Саша. — И до этого доберусь. Надо только немного потерпеть. Надо немного встать на ноги». Свои желания, свое «я» она больше никуда не засовывала. если прятать, то только на время Потому что весь путь от рождения и, вероятно, до смерти она будет искать свое «я», стараться определить, назвать, вербализировать то, чего не понимает до конца и вероятно, полностью так и не поймет

Закатный свет совсем немного жег ее сознание, настраивал нужную температуру восприятия, бытия, не колол, а гладил своей красотой. И все равно глаза слезились. Слезились глаза, глаза тихо плакали, тонко настраивались, фокусировались, глаза не сбивались на пустое и сбиться уже больше не могли. И ей захотелось сбросить с себя Димину человеческую руку, без разбега прыгнуть в темную воду, развернуть ладонями и облака, и леса и всё плыть, и плыть, и слиться с солнцем.

И это было и приятно, и неприятно одновременно. И выглядело это, как будто сама она ничего сделать не смогла и лишь дожидалась своего спасителя. Да, будто она жила, еле справлялась с проблемами, страдала, в квартире без ремонта. Пока не появился мужчина и всех спас. Но ведь это она, Саша, столько сделала, чтобы дойти до шаткого, колченогого внутреннего баланса, устроить жизнь так, чтобы не трястись, как акантовый лист, от каждой, пусть даже мелкой, неприятности. В спасение верилось, если самой ничего делать не хотелось но у нее как раз наоборот Дело было не в том, что он мужчина, а она женщина. А в чем было дело, она пока не поняла. И конечно, кто-то сказал бы например голос в голове что вот она неблагодарная, к ней все приходят и дают, а к кому-то не приходят и не дают. Но что на такое можно было ответить, что?