Нет у меня ни имени, ни фамилии. Я, вообще, не человек. Я домовой, барабашка, полтергейст… квартирный демон. Называйте меня, как хотите. Понять, кто я и для чего, сам не могу.

Надоело мне сидеть в одиночестве. И решил я пооткровенничать, и поделиться, кое-какими мыслишками. Мысли вслух и на бумаге – от бабайки на диване.

Жил я не тужил в старом, уютном доме со скрипучими, как прадедовская кожанка чекиста, ступеньками. Здорово было. Знаете, что больше всего мне нравилось в том доме-то? Да ни за что не догадаетесь. Дымоход! Русско-американские горки – отдыхают!

Полное расслабление… и поднимаюсь я на парах кухонного варева до самой крыши. А та-а-ам…

Катался я с первого этажа по пятый. Потому что дом «хрущёвка» называется. Сначала, значится, в ём жила бабка с дедом, а затем их дети сменили; ну а после и внуки.

Сдружился я с этой семьёй. Поначалу запугивал маленько – лет так тридцать пять. Ну как запугивал – играл, развлекался, седин прибавлял.

Мебель на кухне дряхлая была. Повисну бывало на дверце и давай скрипеть посреди ночи. Деду наплевать, он фронтовик. Пузырёк раздавит, уснёт и всё в атаку ходит. Так кричал «ура», что обделаться можно.

Сразу скажу: я старого не трогал, поскольку бесполезно, потому что дед – кремень! А вот с бабулей можно и поиграть. Она даже милицию вызывала.

Шалил я и садился по ночам ей на грудь; днём заначки от деда перепрятывал. Бабуля под матрас рублей тридцать заныкает, а я их в шкаф, к иголкам и пуговицам; она найдёт и под ванну за кирпич перепрячет, а я за унитаз перетаскиваю. Вот и вызвала она однажды людей в форме.

Пока суть да дела, заявление писали, чего-то бабулю опрашивали – я спёр у участкового фуражку и в тазик с бельём подкинул. Во хохма была! Бабка орёт: «Видите, видите, что творится?!»

Пока они спорили, как шапка с кардой могла очутиться в тазу, я в заявлении большими буквами нацарапал: «МЕНТЫ-КОЗЛЫ, – и подписался, – ДЕД».

Участкового как ветром сдуло. Больше его не видел, да и бабулю перестал пугать. Жалко её: хорошая, честная женщина. Тем более что она стала мне конфетки подкладывать на подоконник, а дед даже стопку налил. Я, конечно, эту лабуду не ем, не пью, но приятно.

***

Прошло время. Бабуля вместе с дедом ушла в мир иной. Жаль стариков. Жизнь человека коротка, но я-то живой. Мне ещё лямку тянуть ни один век.

В квартире поселились другие люди. Дети стариков. Им уже под сорок. Двое малышей у них: одному пятнадцать, второго в армию собирают, – и собака ещё – что б её! Пёс вредный – психованный! Лает круглые сутки. Чует меня зараза, но не видит. А я перед мордой встану и дую ему прямо в нос. Он водит мокрым пятачком – нюхает. Затем как зальётся, и на весь день гавканье.

Не понравился мне лохматый. Собак я в целом уважаю, а этот был особенный: голосистый, злобный, наверное, о свободе мечтал. Но где та свобода? Нет её. Свободу заслужить надо или силой брать. Длинный поводок и три прогулки у забора, вот и всё раздолье собачье. Как тут не взбеситься? И решил я извести пса – добить зубастое чудовище. Хотел, чтобы выгнали его. Пущай бродит себе во дворах – наслаждается волюшкой.

Ночью пристроился я рядом с Тузиком и шепчу ему в ухо. Он терпит. Молчит – знает, что достанется от хозяев. А я не отстаю: песни пел, анекдоты травил, даже книжку читал – про Муму. Барбос всё слышит, всё соображает, одного не поймёт, кто его достаёт круглосуточно. И сломался ушастый. Сон пропал у него, и стал он злиться да выть по ночам.

Конец ознакомительного фрагмента.