Некоторое происшествие, о котором пока умалчивает история

Много бы отдал Андрей Константинович Игнатов в этот день, примерно в пять часов пополудни, чтобы иметь возможность от глаз жены своей каким-нибудь чудесным образом взять и раствориться в воздухе. Можно ли было ему представить еще за день и даже в самое это утро, что обстоятельства для него, против воли его и совершенно от него независимо, примут самый дурной оборот. Ничего не предвещало беды. Солнце светило ярко, вечер обещал выдаться приятным, увлекательным и принести с собой много комфорта. Две бутылки превосходного грузинского коньяка, специально приуроченные какому-нибудь удобному случаю, еще с вечера благополучно были переведены на место «публичнее», из отделения трюмо – напрямую в беседку, на столик, за которым планировался званый ужин на сегодня; гости по такому удобному случаю уже были приглашены… И вдруг – это роковое происшествие! «Ой-ой-ой», – только и умел, что вымолвить Андрей Константинович, в то время как жена его, Антонина Анатольевна, как-то неестественно округлив глаза и порывчато глотая воздух, точно рыба, выброшенная из воды на берег, пыталась отыскать в себе возможность выразить то, к чему и слов в известных ситуациях искренне любящим, привыкшим много доверять женщинам подобрать не всегда представляется возможным.

Когда прошел очередной, по счету четвертый приступ волнения чувствующей себя в последней степени оскорбленной и минутами впадающей в настоящее исступление женщины, несомненный виновник и возмутитель ее спокойствия, муж ее, Андрей Константинович, предпринял было попытку, как бы между прочим, заговорить и о вопросе насущном, о близящемся вечере, выражая полную готовность взять на себя столь неприятную обязанность оповестить всех приглашенных гостей о невозможности принять их у себя сегодня. Уважительную и правдоподобную причину отмены собрания Андрей Константинович, немножко, впрочем, смешавшись, обещался найти сию же минуту. Но и минуты у него уже не было. Антонина Анатольевна вдруг, что называется, разразилась и самым неожиданным образом. К великому потрясению своего мужа, она совершенно всерьез затребовала, чтобы ужин непременно состоялся, чтобы гости неминуемо были и чем скорее, тем лучше, и, как будто в доказательство своей решимости, не сходя с места, где происходила размолвка, со двора их дома, принялась обзванивать всех, кого ждали сегодня, с убедительною просьбой быть любезными поторопиться присутствовать. Андрей Константинович, в свою очередь, во всех попытках урезонить супругу не спешить «в таком настроении» появляться на людях оказался неудачлив. Ни к чему хорошему, по его убеждению, такая опрометчивость не могла привести. «А что есть сейчас хорошего?» – спросила у него Антонина Анатольевна надтреснутым голосом. Вопрос был откровенно риторическим, но Андрей Константинович все-таки достал в себе духу возразить, что можно, пожалуй, ситуацию и еще усугубить, если не придерживаться «необходимых мер временной изоляции»; но жена с ним не согласилась, заявив, и не без некоторой торжественности, что хуже уже просто не бывает, и не все ли теперь равно? С тем и остался озадаченный супруг встречать гостей, некоторые из которых в телефонном разговоре обещались Антонине Анатольевне быть с минуты на минуту, а кое-кто и вовсе предложил считать его уже одной ногой как у них. Сама же хозяйка, наконец, нашла нужным поторопиться с ужином, к которому она и по первой договоренности, не говоря уж теперь, заметно и безнадежно опаздывала.

Впрочем, гостей встречали чинно. Антонина Анатольевна, отрываясь от кухни, тоже выходила здороваться, сколько могла, держалась свободно и до поры до времени как будто даже с веселостью, отчего у Андрея Константиновича в голове зародилась одна обнадеживающая мысль, а именно, что может оно и ничего, что не с глазу на глаз ему с женой сейчас сосуществовать приходится и, что, может быть, все как-то и устроится. Что и как должно было устроиться, и каким разрешением ситуации в оптимальном для себя виде он желал бы в дальнейшем располагать, в том он не отдавал себе отчета и даже смутно. «Как угодно, но только бы не так, как днем!» – молил про себя Андрей Константинович, и от одной мысли, что все давешнее для него может повториться и при свидетелях, чувствовал холодок под ложечкой. Вообще он держал себя несравненно нервознее своей жены, и если на первых парах со стороны гостей и была возбуждена некоторая настороженность внимания к необыкновенной натянутости во взаимоотношениях хозяев, то, несомненно, он тому являлся первым виновником.

По ул. Пушкина

Недолго спустя, примерно в то самое время, когда во дворе дома Игнатовых заканчивались последние приготовления и званые гости в полном своем составе рассаживались в беседке за уже накрытым столом, в городок Кузино из города Х., транзитом, прибыл на сорок с лишним мест автобус, одно из которых во все время шестичасового пути занимал Игнатов Данил, сын Андрея Константиновича и Антонины Анатольевны.

Данил студент, ему только пошел двадцатый год, он приехал домой на выходные. От автостанции до родительского дома, если двигаться напрямую, ему было рукой подать, но он решил взять левее и сделать крюк через соседнюю улицу. Взявши в обход, он шел не спеша, предвкушая скорую встречу с родными и сладким чувством этим стараясь, как следует, насладиться. Нельзя сказать, чтобы он был слишком нежного склада, но определенно был чувствителен, к тому же продолжительная разлука имела свое влияние – три месяца уже прошло с того момента, когда он последний раз посещал Кузино. Теперь он шел знакомой дорогой с ясною целью и в нужном направлении, отчего сердце его приятно щемило. Много здесь влияла и погода. Стояла осень, ранняя, еще зеленая, еще заигрывающая и по заслугам пользующаяся всеобщим расположением, осень, еще вторящая лету, – та замечательная пора, когда солнечный день теряет свой изнурительный элемент и приятно греет, когда закат приносит ласковую свежесть, когда чистое, звездное небо дарит обворожительные вечера, – пора лиловой тоски, безудержных грез и любовной поэзии. Это был сентябрь, в самом его начале.

Внимательного читателя здесь сразу может озадачить то обстоятельство, что студент в сентябре, а, стало быть, сразу после каникул, страннейшим образом приезжает домой аж после трехмесячной отлучки. Ничего в том не будет экстраординарного, если учесть, что Данил Игнатов трудился летом. Скажем вперед, что манкировал заслуженным отдыхом студент не одних только денег ради. Скорее напротив, финансовая сторона в его случае совершенно не имела никакого веса, а была одна только идея, необыкновенная и, может быть, слишком юношеская. Но о том будет время нам поговорить позже, а сейчас отправимся мы лучше вслед за студентом Игнатовым на ул. Пушкина, на которую он благополучно свернул минуту тому назад, и теперь по которой движется к родительскому дому.

Улица Пушкина самая обыкновенная: узенькая, направо, налево дворы в восемь соток, облагороженные по-разному, всё от возможностей, но без особенных излишеств в устройстве и без видимого запустения, что бы бросалось в глаза, словом, типичная улочка самого заурядного провинциального городка, ничего особенного. Пройдись по этой улочке кой-какой гражданин, даже не столицы, а просто города масштабнее, областного центра, к примеру, – вполне возможно такому индивидууму и вовсе ул. Пушкина поганой покажется. Он и туфли лакированные непременно собьет на гравии, потому что не встретишь почти никогда среди частных секторов наших асфальта, и нос наверняка свой заткнет с неудовольствием, ведь у Никифорыча с 32-го дома, извините, корова, а у Клавдии Семеновны, пожалуйте, коз целая отара каждый день с утра туда, назад с поля плетется, и всё за собой горох сеет, производства известного. Данил, однако, не смотря на все эти мелкие неудобства, которые, не без того, и ему были заметны, – больше года он уже живал в «Городе», – шагая по знакомой до последних мелочей улице, неменяющейся существенно сколько он мог себя помнить, не испытывал ничего, кроме безотчетного, но слишком ощутимого удовольствия. Все ему было здесь мило и любо. Он был полон приятных тревог и восторженных дум, таких же ясных как небо, распростершееся над ним безоблачною и уже кое-где мерцающею огнями бездной, дум, по-своему, как для астронома звезды в созвездиях, беспорядочно упорядоченных.

«Нет, все-таки, все говорят, забытая Богом провинция, – приходит на ум студенту, – а ведь это выражение до безобразия абсурдно. Ведь только здесь, как раз таки, и остался Бог, только здесь Ему место сохранили; та тягость торопливой безысходности, что там неумолима и постоянна, здесь как будто стушевывается. Здесь я как будто вновь веру обрел. Здесь Бог, точно Бог, я Его здесь в себе чувствую…»

Все это, конечно, молодые мысли и слишком, может, восторженные, как должно показаться читателю… Но, опять же, настроение читатель должен учитывать. К тому же не всё религиозно-философским порывам была предана молодая душа: по мере приближения к дому родителей Данил все больше обращался мыслями в самое ближайшее свое будущее, которое многое ему обещало и столько же позволяло предугадывать! Еще бы, ведь он не предуведомлял о своем приезде, его ждут на следующей неделе; интересно как-то его теперь встретят?

«Вот так удивятся наверно! Обрадуются, конечно, – предвкушает студент. – Мама на шею вмиг бросится, зацелует всего, и на кухню непременно. А на кухне: «Хоть шаром покати! Ну что же ты не предупредил меня, Даня? Дай-ка взглянуть на себя… Ну, чего мамкаешь!.. Как исхудал, а мне и накормить нечем. Нам-то чего троим? Сонечка, ты же ее знаешь, как мышка. А отец, что отец? Да вот и он». Мать к холодильнику. О, холодильник полон! Отец от Салтыкова-Щедрина оторван, выходит из гостиной. «Привет мужчина, – говорит с улыбкой, крепко руку жмет, любовно хлопает по плечу. – Как дела твои?» – «Всё хорошо, отец. А сестренка где?» – «Гуляет …»

Такою видится Данилу предстоящая встреча с родителями. Да и долго ли ждать? Вот уж и знакомая калитка, палисадник ухоженный, вот клумбы мамины. Дина только почему-то не встречает. В вольере заперта, должно быть? Точно, вон сидит, скучная. Гости, стало быть. Так и есть, гости. Надо же, как некстати! Еще что-то шумят.