Глава 4

На следующий день Хааст засел за поиски мальчишек и их мучителей. В его распоряжении были любые возможные базы данных, как местные, так и континентальные. Он начал со школ, потратил пару часов на пересмотр тысяч детских фотографий, но так и не смог распознать того старшего мальчишку, который был жестоко выпорот прутьями до крови. Зато он быстро нашел белобрысого Никиту и вскоре, по большому везению, его товарища Антипа. Никита учился в одиннадцатом классе, прогуливал и стоял на вылет. Он был типичным лишним учеником, каких старшая школа вынуждена терпеть и мучительно доводить до диплома, ведь документ этот, по мнению многих наших родителей, для жизни решительно необходим. В советские времена такие ребята уходили после средней школы в ПТУ, чем доставляли и себе и школе необычайное облегчение. Личность Никиты не слишком заинтересовала Хааста, он сразу вспомнил вполне исчерпывающую характеристику из книжки Эдуарда Лимонова: «преступный парень с рабочей окраины». Зато Антип оказался весьма неординарным персонажем. Вот что узнал о нем Хааст: Дьяконов Антип Георгиевич, двадцати пяти лет, родился и жил в Москве, хорошо закончил школу, проявляя как гуманитарные, так и технические способности. Отец – Георгий Дьяконов, был профессором философии в одном из московских вузов. Антип поступил на мехмат МГУ – этот факт особенно удивил Хааста, хотя мелькнула, конечно, мысль о возможной папиной протекции. Эту мысль опровергли сведения об успешной учебе Антипа. Отучившись три года вполне достойно, он внезапно берет академический отпуск с возможностью восстановиться в ближайшие несколько лет. Вскоре после ухода из университета, он присутствует на какой-то вечеринке, где совершает убийство, будучи в состоянии алкогольного опьянения. Осужден на шесть лет колонии строгого режима. Отбывал срок под Магаданом и через год совершил одиночный побег. Настоящее его местонахождение неизвестно, но вероятнее всего, ему удалось попасть на грузовое судно в Магадане, откуда он отплыл на Камчатку или на один из островов Охотского моря. Находится в федеральном розыске.

«Да уж, золотая молодежь», – подумал Хааст. «Странная, однако, история с этим Антипом. Надо будет как-нибудь разузнать поподробнее об этом деле. И, пожалуй, следует сообщить в полицию. Но это успеется, а вначале неплохо бы разобраться, что у них там с мальчишками происходит».

После обеда Хааст в разговоре с Еленой спросил ее, отчего она так сразу разозлилась вчера на мальчишек, и выяснилось, что она знает этого старшего мальчика:

– Они рыбу воруют и продают, и к нам за последний год не раз заходили. Я наводила справки, там сложная ситуация в семьях. Школа обещала заняться ими, но, похоже, воз и ныне там. Мы ведь не можем все на себя взвалить. Этот старший, Андрей – самый трудный из всех. Вообще было бы неплохо прийти к нему в школу, понаблюдать за ним, прояснить получше всю эту историю с рыбой и решить все без полиции, которая пока не в курсе. Но я очень загружена сейчас, ни дня свободного нет.

– Любопытно, – ответил Хааст. – А не сходить ли мне к нему в школу? У меня есть немного времени на этой неделе.

Во всех заведениях, где собираются большие массы людей, царит своя, уникальная, ни на что не похожая атмосфера. Не существует в языке эпитетов, чтобы описать ее, поэтому так и говорят: «больничная атмосфера» или «атмосфера стадиона», или «вокзальная атмосфера». Некоторые утверждают, что такая атмосфера передается человеку через какое-то шестое чувство. Другими словами, если кого-то в противогазе, с наглухо завязанными глазами и ушами, поместить на футбольную трибуну, а потом перенести в школьный класс, то он почувствует разницу. Так это или нет, неизвестно, ведь аурометр пока не изобрели. Зато можно без сомнения утверждать, что наши обычные органы чувств передают нам нечто совершенно неповторимое в местах скоплений человеческих аур, и безотказно настраивают нашу собственную ауру на общий лад. Звериная атмосфера стадиона, объединяющая в первобытном крике тысячи освободившихся душ; тягостная, недужная атмосфера больниц – все это уникальные явления живой природы. Но из всех атмосфер – самой поражающей чувства является школьная атмосфера, и тем сильнее она поражает, чем дальше от школьного возраста находится вдруг в нее окунувшийся. Побудьте в комнате ваших детей полчаса, когда к ним пришли их друзья вместе делать уроки – они ведь там «заодно и уроки делают». Умножьте ваши ощущения на сто и вы получите примерно то, что вы почувствуете в школе. Юность, детство, учеба, веселье, во всех их многообразных проявлениях, сконцентрированы в школе в такой плотности, что случайным посетителем здесь мгновенно овладевают благоговение и деликатность.

Ничего об этом не подозревая, Хааст назавтра преспокойно отправился в школу, расположенную на берегу моря, в рыбацком поселке. Все двери для экспедиционеров были на острове открыты; Хаасту указали на учительскую комнату и предложили подождать там директора, который должен был вот-вот появиться. За ту минуту, пока Хааст продирался сквозь любопытствующие взгляды учеников, школьная атмосфера уже прилично шибанула его. Учительская была заперта, и Хааст решил подождать возле нее. Сейчас была переменка, и вокруг него сновали шестиклассники, в синей школьной форме, с учебниками, фруктами и листками бумаги. Четверо мальчишек и две девчонки сгрудились в кружок рядом с Хаастом и что-то обсуждали на непонятном языке. Вытянувшись по стенке, Хааст слушал и удивлялся. Тарабарщина, но дети все понимали и обменивались информацией, видимо, секретной. Впрочем, один из мальчиков стоял с довольно озадаченной физиономией, и Хааст увидел, как другой быстро написал записку и протянул ее этому непонятливому. Однако тот, едва взглянув, выкинул ее, с обидой сказав на чистом русском: «Да не надо мне, я все понимаю». Вскоре раздался звонок, дети разбежались по классам, и Хааст вздохнул с облегчением. Он поднял с пола записку и прочел следующее: «Автразис в ритис анис устырепис ередпис ольницейбис». В эту секунду к учительской подошли два педагога – серьезный преподаватель средних лет, в очках, и учительница рисования, помоложе, с тубусом в руке. Хааст спрятал записку в карман и представился. Все вместе зашли в учительскую, Хааста усадили дожидаться директора за журнальный столик и предложили чаю. Он достал планшет и погрузился в дела, но в какой-то момент отвлекся от них и стал прислушиваться к спору учителей, разгоравшемуся все громче за соседним столом.

– Дорогая Лидия Павловна, наше дело – лишь приложить правильное внешнее воздействие к этим ингредиентам, а они, поверьте, уже там есть, – говорил учитель в очках.

– Макар Семенович, мы вкладываем в них эти ингредиенты, поймите же, – отвечала Лидия Павловна.

– Лидия Павловна, ингредиенты – от рождения. Только Бог и Генетика их вкладывают туда. Потом они соприкасаются с жизнью, с опытом, с температурой – и получается пирог. Давайте лучше использовать термин «семена». К нам в первый класс приходят горшки с почвой, в которой, может быть, есть семена, а может и нет, этого никто не знает. Наша задача – лишь поливать их, удобрять как следует. Если семян в горшке не было, ничего не вырастет, как ни поливай.

– А я вам говорю, Макар Семенович, что мы тоже можем что-то посеять в этой почве, а не только удобрять.

Хааст слушал этот спор и не мог сдержать улыбку. Его родители часто вели дома подобные дискуссии, поэтому тема воспитания детей была ему близка и понятна.

– Вы, молодой человек, не улыбайтесь тут, – вдруг сердито обратился к нему Макар Семенович. – Понимание механизмов образования – это вам не шуточки.

– Конечно, конечно, извините, – ответил Хааст.

В этот момент дверь распахнулась, и в учительскую быстро вошел представительный господин в пальто, с толстым портфелем. У всех директоров школ есть нечто общее во внешности, какой-то отпечаток ответственной строгости, замешанной на доброте, и этот был не исключением. Учителя прервали свой спор, а Хааст перестал улыбаться. Шеф на месте – это сразу создает рабочую, деловую атмосферу, в любой организации, начиная с прачечной и заканчивая министерством. Директор, видимо, был предупрежден о приходе гостя, он сразу проследовал к Хаасту и они составили план действий. Школа, действительно, была бы не против, если бы за Андреем, мальчиком не глупым и во многом способным, но часто прогуливавшим уроки, понаблюдали и взяли шефство. На сегодня Хаасту (которому директор предложил назваться Иваном Платоновичем) было предложено поприсутствовать на последнем уроке Андрея – математике, а потом отвезти того домой. Так и решили, после чего директор извинился за занятостью, и убежал; с ним вышел из учительской и Макар Семенович. Лидия Павловна готовилась к уроку, а Хаасту оставался еще час до математики. Он хотел снова углубиться в планшет, но Лидия Павловна окликнула его, завязался шутливый разговор, не оставляющий сомнений в своей истинной движущей силе – притяжении между симпатичными друг другу молодыми людьми. Вскоре Лидия – так ее велено было теперь называть, встала, и засобиралась на свой урок. Перед уходом она дала Хаасту свой телефон и сказала:

– Позвоните как-нибудь, Хааст. До свидания!

– Хорошо. Позвоню. До свидания! – отвечал Хааст.

Вскоре опять появился директор и сообщил Хаасту, что математики сегодня не будет по причине болезни учителя; замены нет, и седьмой класс распускается на час раньше.

– Идите, Иван Платонович, к выходу, и ждите Андрея там, я его приведу, – сказал директор Хаасту. – Прогуляетесь с ним вместо математики.

– Отлично, спасибо вам! – ответил Хааст и покинул, наконец, учительскую.

Пока Хааст ждал Андрея, из школы выходили первоклассники. Беспрерывно подпрыгивая и натыкаясь друг на друга, взъерошенные и беспокойные, они были похожи на стадо овец. Да, да, альпийские овечки, не иначе. Откуда-то, кто знает откуда – из сна ли, а может быть, из древней киммерийской легенды, Хааст знал миф об устройстве нашего мира, и сейчас, глядя на первоклашек, он вспомнил эту историю:

Наш мир – это высокая гора, которую обтекает река, уходящая в небытие. Младенцы живут на самой верхушке, во льду и солнечном сиянии; дети, юноши и девушки – пониже, в альпийском поясе, а взрослые на субальпийских лугах и в лесах под ними. Время не невесомо. С каждым вдохом человек становится тяжелее на полсекунды времени, и спускается все ниже по склону горы. Жизнь его, до поры, становится все богаче и разнообразнее. Но все это заканчивается в самом низу, на пустынных каменистых берегах, откуда стариков смывают неумолимые воды и уносят в вечную тьму, а на их насиженные камни приходят новые обреченные. Над лесами и лугами тянется к самой верхушке канатная дорога с колыбельками, несущая младенцев наверх, к солнцу и льду, где они будут так старательно бороться за право спускаться все ниже и ниже.

Кто-то хлопал Хааста по плечу. Директор школы подвел Андрея и представил ему Хааста:

– Вот, Андрей, это наш новый школьный инспектор из Москвы, Иван Платонович. Сейчас он тебя отвезет домой, погуляй там с ним вокруг, вместо урока математики, покажи ему спортзал, пирс, площадку для роликов – чем у вас там еще ребята занимаются после школы. Хорошо?

– Ладно. Покажу. – Андрей старался скрыть свое смущение и недовольство от такого поручения, но получалось плохо.

Директор ушел, а Хааст помахал мальчишке рукой:

– Привет, Андрей! Помнишь меня? Виделись в офисе экспедиции наверху. У меня там друзья работают. Вы еще рыбу нам пытались продать.

Андрей постоял немного с растерянным видом, но, похоже, быстро собрался с мыслями, и с очень простым и искренним лицом, ответил:

– Да, помню вас. Мы иногда рыбачим по утрам, когда нет уроков. Ну и продаем – денежки лишние не помешают.

– Да ты не тушуйся, все в порядке, я понимаю. Ладно, поехали, я тебя долго не задержу.

Хааст отвел Андрея к машине и попросил того показывать дорогу; мальчик мялся и что-то порывался сказать. Наконец, уже усаживаясь в машину, он произнес:

– Иван Платонович, мне тут надо один пакет кое-кому передать через полчаса. Давайте пока не поедем, здесь подождем.

Они посидели перед школой минут двадцать. Разговор не клеился. Андрей отвечал на вопросы односложно, нервничал, и было видно, что присутствие Хааста и эта предстоящая прогулка с ним, ему очень некстати. Затем поехали, и через триста метров Андрей указал Хаасту на площадку справа от дороги, в самом низу лесистого косогора, уходившего отсюда круто вверх.

– Остановите, пожалуйста, здесь. Займет пять минут буквально, – попросил Андрей.

Нехорошее предчувствие овладело Хаастом, но было поздно – он остановил машину; Андрей достал из школьного рюкзака какой-то сверток и отправился к месту встречи. Через минуту, сверху, из леса, на площадку спустился человек в нахлобученной почти на глаза шляпе и бесформенном плаще. Андрей передал ему пакет, а человек начал что-то говорить. Он стоял, подбоченясь, указывал куда-то в сторону торгового центра, и о чем-то просил. Хааст ничего не слышал, но ему было все хорошо видно из-за затемненного стекла машины. Человек прошелся немного по площадке, продолжая доказывать что-то Андрею. И тогда Хааст узнал его по характерной походке и осанке – это был Антип Дьяконов из лесной избушки.

– Вот черт, не повезло! – с досадой пробормотал Хааст. – Теперь Андрею может еще и за меня влететь.

Тем временем на площадке завязался какой-то спор. По жестам Андрея было видно, что он отказывается выполнить то, о чем просит Антип. Затем, потеряв терпение, Антип махнул с досады рукой и исчез в лесу. Андрей вернулся в машину расстроенный и хмурый; Хааст понимал, что расспрашивать его сейчас совершенно неуместно. Подумав немного, Хааст предложил:

– Послушай, Андрей, у меня тут возникло срочное дело, я сейчас не смогу с тобой пройтись по твоему району. Давай в следующий раз, хорошо?

– Конечно, хорошо! – с радостью воскликнул мальчик. – Давайте в следующий раз. И до дома меня довозить не надо, у меня вон в том магазине сестра работает, я к ней сейчас. До свидания!

И Андрей выскочил из машины, а Хааст еще посидел немного и посмотрел, как тот направляется к торговому центру. Затем он перевел взгляд на коробку передач, собираясь ехать, и обнаружил на ней какой-то футляр – видимо, его второпях обронил Андрей. В футляре лежали дорогие подарочные наручные часы, на их задней крышке было что-то выгравировано. Хааст разглядел первое слово – «Антипу» и не стал читать дальше.

– Ну все, я окончательно влип, – сказал себе Хааст и выругался. Надо было срочно возвращать мальчишке часы. Хааст подъехал к торговому центру и с час бороздил его в поисках Андрея. Того нигде не было. Не составляло труда узнать его домашний адрес, но являться к нему домой, тем более, если его там нет, Хааст не хотел. Усталый и раздосадованный, он вспомнил о множестве неотложных дел, ожидающих его в офисе, и хотел было уже отказаться от дальнейшего выяснения этой истории с мальчишками, которое начинается столь неуклюже.