Максим Артемьев со своим «Путеводителем по мировой литературе» вместе с командой издателей продемонстрировал настоящие чудеса слаженной работы, потому что нет буквально ни одной области и детали, в которой бы они не слажали при издании этой книги. Чтобы меня не обвиняли в том, что я акцентирую внимание только на недостатках, совершенно игнорируя плюсы в книжке, я специально разделю отзыв на две части — одну с плюсами, другую с минусами. Поиграем в хорошую и плохую новость, начнём с хорошей.
Плюсы
Хорошая бумага.
Минусы
Теперь, когда я исчерпала все хорошие стороны этого «книжного продукта» (иначе и не назовёшь), поговорим о минусах. На самом деле, мне как-то неловко и неудобно перед другими книгами называть их «минусами». Минусы — это когда шрифт неудобно читать, выловил пару опечаток или неудачных речевых оборотов. Если автор где-то немного ошибся — это минус, если он пишет суховато и спать хочется — это минус. А если ты читаешь книгу, кровоточа яростью из глаз, пламя из твоих глубин прожигает уже десятый стул, а твой первый отзыв целиком состоял из заглавной буквы «А», заполнившей десять страниц, то это уже не минусы, а что-то качественно иное. Нельзя так поступать с читателями, это настоящее преступление или даже грех. Я попробую составить опись грехов и заранее прошу прощения, что она идёт немного вразнобой, без изящных логических переходов. Когда плохо всё насквозь, не знаешь, за что браться первым делом — всё такое вкусное.
Грех первый. Плохой вкус
Начнём судить по одёжке. В оформлении современных обложек, к сожалению, очень часто используются посредственные компоненты из фотобанка Shutterstock. Хорошо хоть об этом обычно пишут в издательских данных. При должном желании из них можно соорудить пристойное оформление, которое хотя бы не будет вызывать отвращение, но девизом «Путеводителя по мировой литературе» стала фраза «И так сойдёт». Пустой блёклый силуэт с четырьмя всплывающими маркерами. Голо, сиро, скучно, негармонично. Почему их только четыре? Почему именно эти? Почему картинки на них не соответствуют расшифровке цифровых маркеров внизу? Байрон и Шекспир переехали в Японию, Джек Лондон изрядно поправился, а Джейн Остин выглядит очень не очень.
Шрифт трудно читать, но это на любителя.
Кстати, уточню сразу про завлекательные «расшифровки» на обложке. Ко всем им надо приписать «по мнению Артемьева». Оно ничем не подтверждено, а сам он его никак не аргументирует. Вот сказал, что нельзя так говорить, значит, нельзя. Если он решил, что нельзя упоминать Джека Лондона, значит, так и будет. Впрочем, это совсем другой грех, перейдём к нему.
Грех второй. Безапелляционность
Вот как Артемьев сказал, так и есть. Неизвестно, какие рептилоиды нашёптывают ему истины, выдаваемые им за что-то само собой разумеющееся. Мы так этого и не узнаем, потому что он не упоминает никаких источников своих великолепных знаний (а они более скудны, чем википедия).
Примеры:
Малоизвестный у нас «Дэвид Копперфильд». — Он очень известный — и для знания этого не надо быть филологом, литературоведом или даже любителем чтения. Откуда все эти сведения?
Уэллс и Конан Дойл не имеют отношения к настоящей литературе. — Так же, как и эта книга не имеет отношения к литературоведению, популярному нон-фикшну или нормальной книге.
Пьесы Шоу не пережили своего времени. — Может быть, потому что кто-то их не читал? Не будем показывать пальцем, но это мог бы быть КХМ-КХМ… Максим Артемьев.
Жорж Санд забыта. — Да хоть кого-нибудь помнят в вашем альтернативном мире?
Сартра и Камю приняли за гениев по недоразумению. Сегодня их читать почти невозможно. — Издатели каждый год переиздают их чисто из вредности, а покупатели приобретают томики, чтобы только выпендриться.
Сегодня никому не придёт в голову считать Метерлинка великим драматургом. — Могу, умею, практикую.
Канадская литература особыми дарованиями не блещет. — Вот сейчас обидно было.
Когда после всего этого он говорит в общем-то правильные мысли, но таким же менторским тоном, то они уже не воспринимаются нормально: «Читать стихи надо либо на языке оригинала, либо в прозаическом (точном смысловом) переводе». НАДО, НЕОБХОДИМО, НУЖНО, ОБЯЗАТЕЛЬНО, иначе Максимка на тебя будет сердит.
Дальше...
Грех третий. Опечатки
Я не нашла почти ни одной страницы, на которой не было бы опечаток. Серьёзно — книгу не вычитывали вообще. Корректор в издательских данных не указан, видимо его и не было, но почему редакторы не посмотрели хотя бы вопиющие вещи, тем более, что Артемьев (см. дальнейшие грехи) пишет из рук вон плохо?
Так появляются нонкоформисты, нас самом деле, соотвесвие, полуандеграудный, по-русскому счету, более девяносто лет. Запятые возникают внутри предложений стихийно и непонятно, из других мест они исчезают. Кавычки открываются и не закрываются, равно как и скобки, появляется даже произведение «Трамвай Желание, где пропали сразу три кавычки из нужных! Очень сложно разобрать, где ошибка, не исправленная корректором (в силу его отсутствия), а где просто опечатка. К примеру, перечисления однородных членов с повторяющимся союзом «и» ровно в половине случае разделяются запятыми, а в половине случаев — нет. Загадка, вольная русская душа.
Некоторые абзацы замордованы опечатками до кровавых слёз. «Певрым был Пабло Неурда (…) под возлействием…». В других случаях опечатки смешные, например, армейский язык вместо арамейского. Иногда просто непонятно, что хотел сказать автор. «Недаром самое его известное России творение — «Мещанин во дворянстве» самим — автором была названа комедия-балет» — как говорится, пунктуация авторская. Разгадывать надо как головоломку. Ага, тире уехало не на своё место, а комедию-балет надо бы заключить в кавычки. Разобрались. Или вот футуристы (Маяковский и К) — это имелось в виду «и Ко» — и компания? Или загадочное сокращение от какого-то автора?
Отдельная боль — опечатки в датах и годах жизни авторов. Я не ставила цель всё проверить или внимательно сличать, но люди, живущие во времени обратно, бросаются в глаза. Так задом-наперёд, если верить книге, жили Томас Харди (1840–1828), Этьен Сенанкур (1770–1746), Поль Моран (1888–1876), Бальдассаре Катильоне (1578–1529), Сальватор Роза (1615–1573), но больше всего не повезло долгожителю Мольеру, который летел назад по времени с 1622 по 1273 год.
Опечатки пробираются даже в крупные элементы оформления — названия разделов, выноски и непонятные хэштеги. "Итальянская литератур" красуется аж на 5 страницах.
Единственный плюс всего этого (ого, уже второй плюс у книги!) — «Путеводитель по мировой литературе» прекрасно развивает критическое мышление. Не верь авторитетам, не верь всему написанному, проверяй и перепроверяй. Мне тоже не верь, открой книгу и убедись сам, а я буду хохотать, когда ты будешь плакать, как девчонка.
Грех четвёртый. Косноязычие
Артемьев, верный слогану книги «И так сойдёт», написал текст, как говорится, «на отъе...ись» и изрядно пошатал труба. Перечитывать сам не стал, корректора не дали, редакторы забили. А пишет он из рук вон плохо. Я не хотела собирать «перловку» и выписала только отдельные не слишком длинные цитаты, чтобы вы прониклись чуткостью автора к языку. Повторы одних и тех же типичных ошибок, таких как несогласование родов, даже указывать не стала.
Прилежный писатель второго ряда, нечто вроде Горького — Почему не «некто»? Он хоть и второго ряда, но всё же заслужил капельку уважения к своей одушевлённости.
вы цените не только, но и… — Это не сокращение. После «не только» ничего нет.
Бродский подражал Элиоту в мировоззрении — Ума не приложу, как это возможно.
мода на сентиментализм — Это не течение в литературе, это просто мода. Ну да.
Обратимся сначала к творчеству Блейка, поскольку он старше других поэтов-романтиков. — Вероятно, имелось в виду, что он жил раньше, а не просто самый старый пердун. Какая разница, насколько ты стар, если все романтики уже мертвы?
Язык поэзии Блейка очень прост, и школьного знания английского вполне достаточно, чтобы читать его со словарём. — Не хочу читать язык, хочу читать самого Блейка.
Расин был глубоко религиозным человеком, воспитанником янсенистов — религиозного течения в католицизме, отличавшегося особой набожностью. — Возможно, пропущено слово «представителей».
с глубоким проникновением во внутренний мир героев — Если вы понимаете, о чём я.
особенно ценилось церковное красноречие. Жак-Бенинь Боссюэ, епископ Мо, был самым выдающимся его представителем. — Я у мамы красноречие.
первый образец философской прозы, где странствующим по Франции персам вкладываются мысли и наблюдения автора — Жалко, что он не уточнил, куда именно им вкладываются мысли. Может быть, что в уста, но не исключено, что в штаны или сумки.
Он был плодовитым алкоголиком, чей поэтический выпуск очень неравноценен по качеству. — Чему, Карл? Я даже готова простить авторский неологизм про выпуск, если мне расскажут, чему именно он неравноценен. Да и «плодовитый алкоголик»...
сочинял дерзкие романы, ставшие посмертно культовыми — Ты умрёшь, дети твои умрут, собака твоя умрёт и романы твои умрут. Таков мир.
прославился романом "Страдания молодого Вертера", породив моду на самоубийство от любви — Ох уже эти модники!
Лермонтов перевёл его «Горные вершины» — самое известное стихотворение во всей немецкой поэзии. «Фауст», которого он писал шестьдесят лет... — Чуть-чуть Лермонтов не дожил, а так бы дописал «Фауста».
Вместе с Шиллером основал «веймарский классицизм» — самая известная в мире дружба двух гениев. — Я думала, это течение или школа. Ну, дружба, так дружба. Кстати, это предложение целиком, оно так и начинается неожиданно, как удар в пах.
оба были репрессированы в ГДР, а после на Западе написали эпические саги — Я понимаю, что у слова «репрессировать» много значений, но если его употребить вот так, без объяснений конкретного наказания-репрессии, то волей-неволей читатель подумает о привычном близком советском значении. Не настолько ценное слово, чтобы его не заменять.
Юлиуш Словацкий, "польский Лермонтов", подобно Михаилу Юрьевичу и Александру Сергеевичу, в сознании поляков образует неразрывную пару романтиков. — Всё сам! Один! Это так абзац начинается. До этого в предыдущем абзаце говорилось, если я не ошибаюсь, про Мицкевича, но из предложения не слишком очевидно, что он как-то замешан в двойственной самодостаточности Словацкого.
Вопреки его утверждению, друзьями он был не предан, а убит по время "Большого террора" в СССР — Всего-то работы — поменять порядок слов на «он не был предан друзьями» и добавить ещё одно «был» во второй части. Сейчас же получается, что друзья его предать не решились, но всё же убили.
Неруда в одном лице объединяет поэтому Тургенева и Некрасова, занимая их место в чешской литературе. — Каков негодяй! У них в литературе было место для Тургенева и Некрасова, а он взял и занял! С другой стороны, может, он его придерживал только, пока они не подошли бы? Заодно нагрел бы.
Обмадьяренный серб — Не думай про эвфемизмы, не думай про эвфемизмы…
С пятнадцати лет Шевченко проживал вне любимой Украины, лишь временами наезжая на родную землю. — Удачный выбор глагола для в целом полуразговорного стиля произведения. То есть, из страны он выехал, но временами катил на неё бочку по старой памяти.
Грех пятый. Аналогии
Артемьев подходит к писательскому делу с точки зрения математики. Во-первых, он точно знает, насколько велик или гениален тот или иной автор и может их сравнивать с огромной точностью — вот этот точно Пушкин, вот этот — Солженицын, а в этом два Толстых, полтора Золя и три четвёртых Серафимовича. Каждый раз, когда он хоть немного читал какого-то автора, он ищет ему аналог. Чаще всего в русской литературе, своеобразное импортозамещение, так что с Пушкиными и Толстыми вы за книгу встретитесь не один десяток раз. Формулы действительно сложны, например: «О.Генри был кем-то вроде Аверченко, а у нас проходил за Бунина». Кстати, куда это он проходил вместо Бунина?.. Ну да ладно. В зарубежных аналогах он очень любит Золя, поэтому у него даже есть термин «Золя-2», а один раз, благодаря собственной описке и отсутствию корректуры-редактуры появился даже загадочный термин «французский Золя», как будто оригинальный Золя недостаточно французский.
В этих формулах не обходится и без смешного. Меня вот очень смешат фразы вроде «армянский Геродот» или сравнительные выкладки, в которых получается, что «китайский Гоголь» подражал Максиму Горькому.
Грех шестой. Скука
На обложке заявлено, что автор подаёт информацию в остроумной форме, но из текста это понять невозможно. Дело тут даже не в разном подходе к юмору — невозможно признать смешными скучные реферативные справки. Это похоже на плохой доклад шестиклассника-троечника в ту пору, когда не было интернета. Скачать не удастся, так я просто перепишу основные фамилии с датами покороче, авось проканает. И так сойдёт. Почти весь текст — банальное перечисление имён и дат, на каждого автора приходится по строчке, а то и меньше, мало кто удостаивается хотя бы крошечного абзаца. При этом любопытные и очевидные факты автор игнорирует, вынося на наш суд только скучищу.
Шутки я нашла только две с половиной. Первая: «Мюссе известен как своим романом с Жорж Санд, так и романом "Исповедь сына века"». Вторая: каламбур, что Барбюсу удалось «удачно «выстрелить» со своим романом «Огонь»» — и жалко, что «со своим», а не просто «своим». Половинка шутки — это рассказ о том, что в «Празднике, который всегда с тобой» Фицжеральд мерялся письками с Хемингуэем. Не метафорически, а буквально. Что любопытно, это все сведения, который автор даёт о «Празднике…» (может быть, больше ничего не помнит), кроме того, он так и не рассказал самое важное: кто победил в этой битве писательских «дарований». Спешу вас успокоить: Хэм — самый-самый.
Грех седьмой. Заносчивость
Несмотря на то, что Артемьев пишет скучно, плохо, скупо и с ошибками, себя он позиционирует как человека с прекрасным литературным вкусом. Это было бы нормально, если бы он не тыкал постоянно этим читателям. Например, Коэльо и Баха он упоминает несколько раз с уничижительными приписками, что это полный шлак. Зачем тогда вообще их упоминать в контексте и так трещащей по швам от обилия имён литературы? Нет, всё-таки надо ещё раз и ещё раз сказать, что вот я-то Коэльо не читаю, «надо понимать, что его книги – это макулатура, и потому в серьёзном обществе говорить, что вы их читали, не следует».
Ещё не слишком понятно речевая несогласованность. В целом текст написан так, словно материал пытаются объяснить, скажем так, человеку не слишком умному. Очень просто, много клише и избитых оборотов речи, повторы-повторы-повторы, громкие пустые фразы. И при этом часто встречаются термины, которые не всегда на слуху даже у филологов, при этом они не объясняются, а предполагается, что читатель их знает. Иди и гугли, чем характерен в литературе «фантазист», а в чём особенности «ироикомического» текста. У меня тут путеводитель, я что вам ещё и объяснять что-то должен, просто назову.
Грех восьмой. Ограниченность
Не надо сразу предполагать, что я имею в виду ограниченность автора. Мы с ним на брудершафт не пили, и я представления не имею, какой он человек. А вот текст его очень ограниченный. Зачем замахиваться на необъятное и пытаться в одном путеводителе назвать все-все-все имена всех-всех-всех литератур? Во-первых, мало места на текст про них. Во-вторых, этот текст очень наивный и бесполезный. С «Улиссом» он расправился в одном предложении, что может эта информация дать читателю? В-третьих, множество великолепных и известных писателей не вместилось, равно как и страны. Почему о Румынии рассказано, а о Македонии с отличным Венко Андоновским — ни слова? Да и вообще выбор авторов остался для меня большой загадкой, так же как и обозначенные в отдельных случаях самые великие произведения. Именно такой термин — самые великие, не самые популярные, знаковые или общепризнанные, Артемьев всегда знает со своим миллиметровым чувством гениальности, кто кого на сколько Алексеев Толстых более велик. В итоге битников было всего двое (Керуак и Гинзберг), Кортасар был почему-то сюрреалистом, а все литературы смешались в одну беспорядочную кучу с датами. Почитать чей-нибудь конспект по зарубежной литературе будет гораздо полезнее и познавательнее.
Грех девятый. Лень
Не знаю, откуда брал сведения Артемьев, но подозреваю, что часть статей он просто переводил. Иначе никак не могу объяснить, что он выдумывал неологизмы для давно переведённых в России произведений с устоявшимися названиями. Например, «Исповедь англичанина, любителя опиума (употреблявшего опиум)» он обозвал «Исповедью опиамана». Именно так, через «а». Появляется загадочный Ле Клезио вместо Леклезио, «Фердыдурка» вместо «Фердидурки», а белорусская литература не заслужила Нобелевской премии Алексиевич, хотя современные даты до 2016 года включительно в тексте присутствуют.
Грех десятый. Небрежность
Этот грех бок о бок с ленью, но пусть будет отдельным. В целом в самодовольном тексте есть что-то хамское и панибратское, так уничижительно автор тыкает всех авторов, указывая где и чьё место. При этом речь откровенно неряшливая, много штампов, ничего не значащих фраз, словно в аннотациях, «трудно переоценить», «страшно популярный», «тамошний автор» и так далее. Сразу видно, что Артемьев свой текст не перечитывал, повторов целое море. Я про повторы из разряда: «в чем-то напоминая Бодлера, с которым родился в один год и которого напоминает трагической судьбой». А ещё Беларусь названа Белоруссией, хотя речь о современном государстве, ну не надо так.
Грех одиннадцатый. Бессмысленность
Всё это пустое словоблудие и перечисление энциклопедических сухих имён и названий совершенно неинформативно. Общие фразы не дают никакого представления ни об авторах, ни о течении литературного процесса. На всю немецкую литературу у Артемьева отведено всего 17 страниц — и он ещё туда умудрился впихнуть литературу Австрии и Швейцарии. О какой пользе тут может идти речь?
Непонятно, на кого ориентирована книга и для чего написана. Если вчитаться в слова автора, то получается, что читатель должен не получать удовольствие или пользу от литературы, а зазубрить имена авторов, чтобы пускать пыль в глаза иностранцам. Практически в каждой статье есть неоднократное упоминание этого процесса — если вы хотите впечатлить англичанина, то назовите вот это имя, а если таджика, то вот это. Я не хочу таджиков впечатлять своими литературными познаниями, вообще не для этого читаю.
Примеры информации даже о крупных авторах: дата жизни, одна фраза и название одного-двух произведений. Вот Ремарк. «Писатель второго ряда, поставщик модного чтива. Даже "На Западном фронте без перемен" Ремарка не шедевр в том смысле, в каком мы используем это определение по отношению к произведениям Томаса Манна или Кафки, хотя и яркий документ эпохи, мастерски написанное произведение». Вода, вода, вода, вкусовщина.
Или вот: «Также надо бы иметь представление о такой фигуре, как Густав Херлинг-Грудзинский (1919-2000), эмигрант, автор воспоминаний о ГУЛАГе». Надо бы? Окей. Так расскажите мне, как иметь о нём представление. Но это всё.
Грех двенадцатый и главный. Пох...изм
Виноват, конечно, не только автор, не зря я в начале отзыва говорила о «слаженной работе», точнее, об её отсутствии. Плохо написанный текст, никакой редактуры, никакой корректуры, ничего. Мы издали книгу с достаточно завлекательным названием, а вы хавайте, что дают. Удобная позиция, но чести никому из трёх редакторов, издательству или автору она не делает.