Глава 1
Ученый

Когда Рэндаллу Бирну исполнилось шесть лет, он уже мог назвать любой штат и границы, в которых тот лежал, а также дату его основания. Когда ему исполнилось девять – свободно болтал о Цезаре и героях Гомера. В двенадцать он прочитал Аристофана с полным пониманием намеков и ссылок на тогдашние события, а также делил свой досуг между Овидием и Горацием. В пятнадцать, устав от простоты староанглийского и итальянского тринадцатого века, он углубился в историю философии, а от нее вполне естественно перешел к расчетам и высшей математике. В восемнадцать взял в Гарварде отпуск и, приятно проведя лето с древнееврейским и санскритом, углубился в биологию и родственные с ней науки. В итоге Рэндалл пришел к заключению, что Истина важнее Доброты и Красоты, так как заключает в себе и то и другое, а целое всегда больше, чем любая из его частей. В двадцать один Бирн получил степень доктора философии и с энтузиазмом приступил к своей первой работе – хирургии. К двадцати четырем стал доктором медицины и великолепным диагностом, хотя предпочитал работать в своей лаборатории, стараясь разделить элементы на более простые формы. Кроме того, в то же время он опубликовал книгу по антропологии тиражом двести экземпляров. В ответ получил двести поздравительных писем от выдающихся личностей, попытавшихся ее прочесть. А в двадцать семь прекрасным весенним днем Рэндалл Бирн упал на пол в своей лаборатории. В тот же день его доставили к известному врачу, весьма грубой личности. Великий эскулап пощупал пульс ученого и заглянул в его затуманенные глаза.

– У вас мозг в сто двадцать лошадиных сил, но слишком слабое тело, – информировало светило медицины своего пациента.

– Я пришел к вам, – слабо запротестовал Рэндалл, – чтобы решить проблему, а не обсуждать ее.

– Я не закончил, – продолжал великий доктор. – Помимо всего прочего, вы полный идиот.

Тут Рэндалл Бирн протер глаза.

– Что, по вашему мнению, мне следует сделать? – спросил он.

Светило громко фыркнуло и грубо пробурчало:

– Жениться на дочери фермера.

– Но… – нерешительно начал Бирн.

– Я слишком занятой человек! То, что вы отняли у меня целых десять минут, непростительно, – заявил великий врач, отворачиваясь к окну. – Мой секретарь пришлет вам счет на тысячу долларов. Всего хорошего.

Вот по этой причине десять дней спустя Рэндалл Бирн сидел в номере отеля Элкхеда.

Он только что написал своему другу Суинтертону Лауберну, доктору латыни.

«Несомненно, что введение поправки на личные особенности приводит к прискорбным переменам, а способности восприятия при обдумывании явлений через призму его слишком часто вызывают побочные ассоциации или очевидное искажение, чтобы быть реальностью, тогда как физическое (или личное) затемняется силой внутреннего зрения, которое столь безошибочно проникает в скрытые истины бестелесного или потустороннего. Данная проблема, боюсь, не является слишком новой или чересчур сложной, она обладает исключительной привлекательностью для моих способностей к созерцанию, позволяя мне размышлять: где разум сам по себе бежит от законов природы и в чем и по какой причине законы физического опыта столь безжалостно подчиняют себе умственные процессы, так что нарушение нервной деятельности на самом деле искажает бестелесное и затемняет духовное.

Я прошу прощения, дорогой Лауберн, за эти отклонения от общего к частному, но в менее серьезный период праздности я обещаю предоставить тебе некоторые беззаботные размышления о проблеме, ныне весьма болезненной для меня, хотя и погруженной неминуемо крайне глубоко в грязь банальности.

В своем последнем письме ты спрашивал меня о конкретных физических аспектах моего нынешнего окружения, а также просил описать подробности моего нынешнего состояния. Так вот, хотя (как ты прекрасно знаешь) я убежден, что физический факт не только и не столько нечто нематериальное, я с радостью буду смотреть вокруг, а действия выполнять те, на которые ранее у меня не было возможности…»

Как раз в этом месте Рэндалл Бирн снял очки с толстыми стеклами и, покачивая ими, уставился в окно. Его лицо без очков выглядело совершенно иначе. Исчезло глуповатое выражение, и Бирн сразу, казалось, сбросил лет десять.

Лицо Рэндалла относилось к тому типу, который приятно рассматривать: худое, бледное, прозрачное, кожа туго натянута на скулах, носу и подбородке. Бирн обладал хорошо очерченным подбородком, блеклым ртом с неподвижной верхней губой, что характерно для людей легковозбудимых (например, такая особенность наличествует почти у каждого великого актера). В наследство от родителей он получил тонкий прямой нос, глядя на который сбоку можно было рассмотреть сеть кровеносных сосудов в ноздрях. Дальнозоркие глаза его, глубоко посаженные, с набрякшими нижними веками, моргали при изменении освещения или внезапного озарения гениальной идеей. Рэндалл не замечал узора на обоях, но видел деревья, покрывавшие склоны гор. Лоб являлся наиболее заметной частью лица Бирна: высокий, расширявшийся кверху и разделенный на две отчетливые выпуклости глубокой морщиной, придававшей ученому весьма задумчивый вид. Глядя на этот лоб, посторонний человек восхищался при мысли о том, какой же мозг за ним скрывается. Создавалось впечатление, что голова ученого вовсе лишена костей и незащищенный мозг разрастается, расталкивая ограничивавшие его стены.

Но Бирну досталось хрупкое тело, не созданное для труда. Тяжесть благородной головы заставляла склоняться тонкую шею и сутулила плечи, а когда он двигал конечностями, казалось, что рука, например, состоит только из хрупких костей. Впрочем, определенное отличие существовало. Тощие руки, с синими венами, просвечивавшими с тыльной стороны, чьим основанием служили кости и сухожилия, не дрожали, они идеально подходили для хирургического скальпеля, когда малейшая ошибка выносит смертный приговор.

Отведя взгляд от окна, ученый продолжил послание:

«Основная часть Элкхеда видна из моего окна: универсальный магазин, двадцать семь сравнительно больших зданий и пять салунов. Улицы…»

До улиц, однако, очередь не дошла, так как в этот момент тяжелый кулак сотряс дверь комнаты Рэндалла Бирна, распахивая ее настежь. В номер ввалился Хэнк Дуайт, хозяин салуна, – разносторонний специалист, знавший как прилавок, так и секреты скобяного ремесла.

– Док, – сообщил Хэнк Дуайт, – к вам пришли.

Рэндалл тщательно нацелил очки на посетителя.

– Что… – начал было он, но Хэнк уже повернулся спиной.

– Ее зовут Кети Камберленд. Чуть быстрее, док. Она спешит.

– Если здесь нет другого врача, – торжественно заявил Бирн, медленно спускаясь по ступенькам, – полагаю, что я должен ее осмотреть.

– Если бы в радиусе десяти миль нашелся хотя бы один доктор, – с отвращением протянул Хэнк, – неужели я бы обратился к вам?

Произнеся это, Дуайт вышел на веранду, где доктор увидел девушку в короткой юбке для верховой езды. Затянутая в перчатку рука Кети опиралась о бедро, плетью, зажатой в другой руке, девушка тщательно выбивала пыль из сапога.

Глава 2
Слова и пули

– Вот джентльмен, называющий себя доктором, – произнес Хэнк Дуайт вместо приветствия. – Если он вам сгодится, мисс Камберленд, обращайтесь к нему.

И хозяин удалился.

Теперь солнце оказалось прямо за спиной Кети Камберленд, и чтобы разглядеть девушку, ученому пришлось прищурить слабые глаза и сдвинуть брови. Облако золотых волос, сиявших не хуже солнечного света из-под широкого сомбреро, заставило Бирна почувствовать внутреннее напряжение. Рэндалл повторил имя гостьи, поклонился и, выпрямившись, снова прищурился. Как только Кети заметила, что у эскулапа проблемы со зрением, то подошла поближе, оказавшись в тени.

– Доктора Хардина нет в городе, – объяснила она, – а мне нужен врач на ранчо немедленно. Мой отец серьезно болен.

Рэндалл поскреб подбородок.

– Я сейчас не занимаюсь практикой, – неохотно начал он. Но, заметив, что девушка пристально на него смотрит, словно оценивая, решил, что не произвел на нее впечатления и вряд ли имеет возможность поднять себе цену. – У меня почти нет инструментов… – засомневался Бирн.

– Вам не понадобятся инструменты, – перебила мисс Камберленд. – Проблема моего отца в нервах и состоянии ума.

Глаза доктора слабо блеснули.

– Ах вот оно что! – пробормотал он. – Ума?

– Да.

Рэндалл медленно потер свои бескровные руки и отрывисто, быстро, совершенно бесстрастно произнес:

– Расскажите мне о симптомах!

– Может, мы поговорим по дороге на ранчо? Даже если мы поедем прямо сейчас, то вряд ли доберемся до места раньше наступления темноты.

– Но я еще ничего не решил, – запротестовал доктор. – Такая стремительность…

– Ой! – вспыхнула девушка.

Рэндалл понял, что Кети готова уехать сию же минуту, но что-то ее удерживало.

– Поблизости нет другого врача, а мой отец очень болен. Прошу вас поехать и только поставить диагноз, доктор!

– Но поездка на ваше ранчо… – жалобно простонал Бирн. – Полагаю, вы имеете в виду поездку верхом?

– Естественно.

– Я не знаком с подобным средством передвижения, – совершенно серьезно сообщил он, – и не вступал в контакты с представителями семейства парнокопытных, исключая чисто экспериментальную стадию. У меня всего лишь поверхностные знания анатомии, но если бы я сел в седло, то решил бы, что послушание лошади является, вероятно, поэтическим заблуждением.

Бирн задумчиво потер левое плечо и увидел, как дрожат уголки губ девушки. Он вгляделся повнимательнее и обнаружил, что Кети пытается сдержать улыбку. Лицо доктора просветлело.

– Вы поедете на моей лошади, – сказала Кети. – Она очень добрая и имеет легкий шаг. Уверена, она не доставит вам хлопот.

– А вы?

– Я найду себе что-нибудь в городе. Не важно что.

– Удивительно! – заявил доктор. – Вы выбираете лошадей наугад?

– Но вы поедете? – настаивала девушка.

– Ах да, поездка на ранчо! – застонал ученый. – Позвольте мне подумать. Существуют физические препятствия такому путешествию, причем многие из них вообще непреодолимы. В то же время моральный долг, заставляющий меня ехать на ранчо, по всей видимости, выходит на первый план. – Бирн вздохнул. – Разве не странно, мисс Камберленд, что человек, отделенный от низших животных наличием разума, так часто руководствуется в своих действиях этическими мотивами, отвергающими суждения здравого смысла? Данное наблюдение приводит нас к заключению, что страсть к доброте едва ли является принципом вторичным по отношению к стремлению к истине. Вы понимаете, что я строю гипотезу только экспериментально, со многими оговорками, среди которых…

Бирн внезапно смолк. Улыбка на губах девушки стала еще шире.

– Я только сложу вещи, – предупредил доктор, – и сразу же спущусь к вам.

– Хорошо! – кивнула она. – Я буду ждать вас с двумя лошадьми, прежде чем вы соберетесь.

Доктор повернулся было, чтобы уйти, однако снова взглянул на Кети:

– Но почему вы так уверены, что будете готовы прежде меня…

Однако девушка уже сбежала по ступенькам веранды и быстро пошла по улице.

– В женщинах присутствует элемент необъяснимого, – вслух подумал Бирн и направился в свою комнату.

Там неотвратимая сила заставила его действовать с максимально возможной скоростью. Он бросил свои туалетные принадлежности и кое-какое белье в маленький саквояж и сбежал по ступенькам. Когда Рэндалл, задыхаясь, примчался на веранду, девушка еще не вернулась. Улыбка триумфа заиграла на его суровых бесцветных губах.

– Женский инстинкт, однако, вовсе не безошибочен, – сообщил доктор сам себе и ковбою, раскачивавшемуся на стуле по соседству, и, не дождавшись реакции, продолжил свои рассуждения: – Не случайно точность женской интуиции уже повергнута в тень сомнения многочисленными мыслителями, как вы несомненно согласитесь.

Челюсть ковбоя с лязгом отвалилась, и он заорал:

– О чем это ты толкуешь, черт тебя побери?

Доктор уже вознамерился уйти, погруженный в свои мысли, но тут посмотрел на парня, на сей раз нахмурившись:

– В вашем замечании, сэр, присутствует оскорбление, вовсе не являющееся необходимым.

– Сними свои очки! – так же громогласно предложил в ответ собеседник. – Ты разговариваешь не с книгой, а с человеком.

– А в вашей позиции, – продолжил Бирн, – наличествует элемент агрессии, способной в дальнейшем вылиться в физическое насилие.

Пока он говорил, его голос поднялся до пронзительной ноты.

– Не понял! – честно признался ковбой, вытаращив глаза. – Но кажется, ты слегка злишься? Если ты… – Теперь он встал со стула и направился к Рэндаллу. Очень крупный экземпляр мужчины – загорелый, с большими руками. Доктор покраснел.

– Что тогда? – вызывающе пискнул Бирн.

Перед его носом появился тяжелый кулак, но почти сразу же великан ухмыльнулся, глядя мимо Рэндалла.

– Ох, черт! – проворчал ковбой и, фыркнув, отвернулся от доктора.

На мгновение Бирна охватило безумное желание броситься на парня, но сразу же пришло ощущение полного бессилия. Он знал, что его губы побелели. В горле пересохло.

«Возбуждение неминуемой физической борьбы и личной опасности, – быстро поставил диагноз доктор, – вызывает ускорение пульса и сопутствующую слабость – состояние недостойное для уравновешенного интеллекта».

Вновь обретя душевное равновесие столь быстрым обнаружением причины, ученый продолжил свой путь по длинной веранде. Возле колонны стоял еще один высокий ковбой, также загорелый, худой и сильный.

– Могу я спросить, – обратился к нему Бирн, – имеете ли вы какую-либо информацию, прямо или косвенно касающуюся семьи по фамилии Камберленд, владеющей ранчо в данной местности?

– Можешь, – ответил ковбой, продолжая сворачивать сигарету.

– Хорошо, вам известно что-нибудь?

– Конечно, – отозвался тот и, закончив сворачивать сигарету, сунул ее в рот. Тут ковбой решил, что ведет себя недостаточно вежливо, поэтому поспешно достал бумагу и табак и протянул доктору. – Куришь?

– Я не употребляю табак ни в каком виде, – отрезал Бирн.

Ковбой уставился на него с таким пристальным вниманием, что не заметил, как спичка обожгла кончики пальцев.

– В самом деле? – спросил он, обретя наконец дар речи. – На что же ты тогда убиваешь время? Ну я вообще-то думал о том, чтобы бросить. Жена злится, что у меня от никотина вечно ногти желтые. – Ковбой вытянул руку с ярко окрашенными в желтый цвет большим и указательным пальцами и заметил: – Мыло не берет.

– Распространенная, но непростительная ошибка, – объяснил доктор. – Окрашивание вызывают смолистые побочные продукты табака. Сам никотин, разумеется, является летучим алкалоидом, присутствующим в незначительных количествах в табаке. Никотин – один из сильнейших нервных ядов и абсолютно бесцветный. Если бы краска на ваших пальцах представляла собой никотин, его хватило бы, чтобы отправить на тот свет дюжину человек.

– Да что вы!

– Тем не менее это факт. Капля никотина, помещенная на язык лошади, мгновенно убивает животное.

Ковбой сдвинул шляпу и почесал в затылке:

– Стоит запомнить. Но я рад, что моя жена тебя не слышала.

– Что касается Камберлендов, – начал доктор, – я…

– Что касается Камберлендов, – язвительно повторил ковбой, – то пусть они сами о себе позаботятся.

Ковбой уже собрался уходить, но его обуревала да познаний.

– Следует понимать, – настаивал доктор, – что с ними связана какая-то тайна?

– От меня вы ничего не узнаете, – решительно заявил его собеседник, спустился по ступеням и быстро удалился.

Никто не мог бы назвать Бирна сплетником, но сейчас оправданием ему служило крайнее возбуждение. Поэтому, заметив в дверях высокую фигуру Хэнка, Рэндалл направился к хозяину:

– Мистер Дуайт, я собираюсь ехать на ранчо Камберлендов. Но из бесед с господами понял, что с ними связано нечто не вполне обычное…

– Верно, – признал Хэнк.

– Можете ли вы разъяснить мне, что именно?

– Могу.

– Отлично! – воскликнул доктор и почти улыбнулся. – Всегда полезно иметь в виду подоплеку умственного расстройства, с которым приходится работать. Так что же вы знаете?

– Я знаю… – начал было хозяин, затем с сомнением взглянул на своего постояльца. – Мне известна история… – наконец продолжил он.

– Да?

– Да, о человеке, лошади и собаке.

– Вступление кажется не столь уж банальным, но я буду рад выслушать.

Наступило молчание.

– Слова, – наконец произнес хозяин, – хуже пуль. Вы никогда не угадаете, куда они попадут.

– Как насчет истории? – упорствовал Бирн.

– Эту историю я мог бы рассказать перед смертью своему сыну, – объявил Хэнк.

– Звучит многообещающе.

– Но я не расскажу ее никому другому.

– В самом деле?