Пиранези[8]. И везде на развалинах копошились черные многоножки.
Кивера замер.
В перекошенном пространстве вокруг него можно было опознать фрагменты и детали комнат посольства: обломки деревянной облицовки, бархатные шторы, теперь присыпанные осколками мрамора, обрывки обоев (с узорами по мотивам Уильяма Морриса[9]), скукожившиеся и побуревшие от жара. Человеческое искусство оформления интерьеров было совершенно чуждо Геенне, и на то, чтобы посольство привлекательно выглядело и там было удобно жить людям, потребовалось очень много сил и средств. Королевы-матери были щедры во всем, кроме своего доверия.
Кивера стоял в оцепенении.
Среди мусора виднелось и несколько трупов, в которых можно было опознать людские останки, хотя тела обгорели и раздулись от безжалостного жара. Это были его коллеги (каждый из них), его друзья (большая часть), его враги (двое или трое) и даже его возлюбленная (одна). Теперь все они умерли, и казалось, будто всех их спрессовало в некую неразделимую массу, и точно то же самое случилось и с чувствами, которые он испытывал по отношению к ним: потрясение, и скорбь, и гнев, и угрызения совести за то, что сам уцелел, все это сплавилось в единую дикую эмоцию.
Кивера запрокинул голову и взвыл.
У меня появилась базисная точка. Я поспешно смешала прекурсоры серотонина и ввела их через сотни микроинъекторов в соответствующие участки его мозга. Результат оказался мгновенным. Кивера перестал рыдать. Я в метафорическом смысле взяла в свои руки рукоятки управления его эмоциями. И поворачивала их, делая его все холоднее, и холоднее, и холоднее.
– Я ничего не чувствую, – удивленно сказал он. – Все мертвы, а я ничего не чувствую. – И добавил уже без всякого выражения: – Что же я за чудовище?
– Чудовище, созданное мною, – ласково сообщила я. – Мой долг – обеспечить возвращение на Европу твоей персоны и информации, которой ты обладаешь. Поэтому мне пришлось химически нейтрализовать твои эмоции. Пока эта задача не будет исполнена, ты должен оставаться куклой из мяса и костей. – Пусть он возненавидит меня – у меня нет истинного «я», а лишь факсимиле