«Это сложно, – начал он. – Уединение дарит нечто очень ценное, нельзя не отметить это. Оно увеличило мою чувствительность. Но сложность в том, что, когда я направил эту чувствительность на себя самого, я вдруг потерял ощущение личности. Не было зрителя, не было того, ради кого затевалось представление. Не было нужды как-то себя определять. Чувство собственного «я» стало неважно».