Условия испытания были сложные, но нельзя не сказать следующее. Возможно, вы знаете, что азбука Морзе – это международный телеграфный язык. Открытые коды и шифровки все передаются с ее помощью, каждая запись переводилась в телеграфный код, состоявший из нескольких групп, а каждая группа образовывалась из четырех арабских цифр. Учитывая то, что А Бин ничего не знал о телеграфных кодах, во время первого испытания ему сначала дали прослушать код из десяти групп. Времени на это выделили полминуты. Это было так называемое «прослушивание образца», если за это время его не запомнить, то потом невозможно будет распознать среди разных других сигналов. После прослушивания сотрудники в хаотичном порядке по очереди начали включать восемь магнитофонов, из которых шли восемь разных сигналов по десять групп кодов. А Бин прослушал их, отрицательно качая головой. Девятым была та запись, которую он только что прослушал, код также состоял из десяти групп, но уже на четвертой А Бин решительно затушил окурок со словами:

– Это он!

И правда, это был тот самый код.

А Бин победил в первом раунде.

Следующий раунд по порядку проведения и содержанию был похож на предыдущий, сократилось лишь количество групп в коде. Например, код образца во втором раунде состоял из девяти групп, в следующем сократился еще на один, и так к десятому разу остался лишь код из одной группы. Естественно, вместе с сокращением количества групп в коде образца уменьшалось и время прослушивания, что увеличивало сложность для распознавания. Но для А Бина, казалось, это было совсем не трудно, а просто. С первого и до последнего раунда ничто не вызвало у него затруднения, не говоря уж о совершении ошибок. Их не было. Самым коротким получился пятый раунд. Едва прослушав первую группу кода, он хлопнул в ладоши и крикнул:

– Всё! Это он!

В тот вечер все присутствовавшие при этом почувствовали ни с чем не сравнимое ошеломление и воодушевление!

10

Единой мечтой всех сотрудников подразделения 701 было стремление к победе.

Учитывая уже имеющийся выдающийся талант А Бина, наш начальник У предложил главному начальнику сразу перевести А Бина на настоящую работу по радиоперехвату, и это предложение было одобрено всеми присутствующими. Оно поддерживалось весомыми причинами, из которых главными были три.

Первое. Хотя А Бин не знал кода Морзе, вечерние события показали, что это не имеет значения, он все равно мог отбросить фальшивые и выбрать единственно верный код, отобрать один из ста. И если сначала надо его учить азбуке Морзе, а лишь потом сажать за радиоаппарат вести реальное прослушивание, то это уже не будет талант А Бин.

Второе. В системе связи какой-либо страны или армии, как бы она ни менялась, всегда будут присутствовать, в большей или меньшей степени, определенные характерные особенности и общие свойства. Сейчас мы уже обнаружили пятьдесят с лишним частот противника (за несколько дней прибавилось каких-то несколько жалких частот), можно сказать, что мы уже обладали определенным количеством образцов. И хотя звуки этих частот не полностью совпадают со звуками неизвестных вражеских радиостанций, но даже обычный человек смог бы услышать эти отличия, а уж А Бин, который различает кровное родство двух собак, а также их половую принадлежность, обязательно сможет, мы могли быть в этом совершенно уверены, найти среди различий по мельчайшим деталям общие свойства и совпадения.

Третье. То, что А Бин не умеет управляться с прослушивающим аппаратом, вообще не является проблемой. Мы могли выделить ему в помощь одного или даже нескольких лучших сотрудников отдела радиоперехвата, которые могли бы решить конкретные проблемы, возникающие в реальной работе. Фактически у А Бина самое удивительное – это его уши, их и надо было использовать.

Из всех заинтересованных лиц я единственный был против. Но начальник У и другие сторонники говорили так убедительно, что даже меня чуть не убедили в своей правоте. Но из осторожности я все-таки высказал свои контраргументы. Я сказал:

– Вероятно, я лучше всех понимаю А Бина. Кто он? Он – гений, странный человек. В чем его гениальность и странность? Нетрудно было заметить, что он кажется то гениальным, то умственно отсталым, и эти две его ипостаси хорошо заметны и неоспоримы. Я полагаю, что отсутствие нормального интеллекта и способности к умозаключениям – это основная особенность его слабоумия. В обычной жизни его метод и результат распознавания вещей просты, к тому же опознанные им вещи не меняются и не вызывают сомнений. Поэтому его вера в себя велика. Но в то же время он очень хрупок, нестабилен, не выдерживает ни малейших сомнений или слов против. Если у вас с ним произойдет противостояние, то, кроме рева, приносящего страдания ему же самому, у него нет другого пространства для сопротивления или маневра. Вы это все прочувствовали сегодня, а я в этом убедился за те несколько дней, что мы контактировали. Пожалуйста, поверьте моим ощущениям, хрупкость А Бина и его талант – выдающиеся, ни с чем не сравнимые, он похож на прозрачную, сверкающую стеклянную посуду, которая не выдержит никакого удара и может разбиться, если ее толкнуть. Это первое, что я хотел сказать.

Во-вторых, судя по тому, как А Бин себя зарекомендовал, у нас есть все основания полагать, что если сейчас его посадить за аппарат радиоперехвата, то это вряд ли повлияет на развитие его таланта. У него нетрадиционный подход, если он возьмется за дело, то, возможно, одержит удивительную победу, к тому же вероятность этого велика. Но я полагаю, что просто «возможно» и даже «большая вероятность» – это не то, что нужно. Нам нужны сто процентов! Потому что если что-то пойдет не так, то поражение будет тоже стопроцентным. Как вы только что говорили, мы не можем относиться к А Бину как к обычному человеку. Если бы он был обычным, да еще и с таким талантом, а у нас присутствует стремление победить, нам следовало бы вот так слепо дать ему попробовать. Если бы все получилось, отлично. Не получилось, можно продолжить его тренировать, а потом снова взяться за дело. Проблема в том, что он – не обычный человек, мы не можем дать ему попробовать, рисковать, потому что если что-то пойдет не так, то у А Бина начнет испытывать ужас и отвращение к радиоперехвату, и его невозможно будет ликвидировать. Возможно, что, услышав радиопозывные, он будет издавать свой рык, начнет дрожать и будет вести себя как сумасшедший. И, таким образом, его талант, талантливая сторона станет для нашего подразделения 701 непригодна. Кто может со стопроцентной уверенностью сказать, что, если его посадить за аппарат, он своим нетрадиционным способом в кратчайшие сроки выявит вражеские радиостанции? Кто может сказать, на сколько дней хватит его терпения? На один день? На два? А может быть, на полдня или даже на два часа? Поэтому я предлагаю все-таки немного подождать, дать ему время потренироваться, позволить ему участвовать в реальных операциях только в условиях стопроцентной уверенности…

Мой голос – его отзвуки – тихо плавал по залу собрания, все молча ждали решения начальника. Он встал под пристальными взглядами окружающих, медленно подошел ко мне, потом размеренно сказал:

– Я вам верю, вверяю его вам! С этого момента вы можете использовать любое оборудование и людские ресурсы нашего подразделения 701, лишь бы это шло на пользу его обучению.

– Сколько времени вы мне даете?

– А сколько нужно?

Я задумался:

– Полмесяца.

Стиснув зубы, начальник ответил:

– У нас нет этого времени, даю вам неделю! Через неделю вы должны привести его в аппаратную, и чтоб не было ни одной ошибки. Говоря вашими же словами, «на сто процентов без риска»!

11

Одна неделя – это семь дней.

Семь дней – это сто шестьдесят восемь часов.

Если вычесть время, необходимое для сна, сколько останется? Когда я учился радиоперехвату, то мы занимались восемь месяцев, это более двух тысяч часов занятий, большинство наших сотрудников тренировались в таком же режиме. Была у нас одна северянка по фамилии Линь, поначалу она была просто операционисткой в штабе перехвата, но через месяц работы запомнила голоса всех сотрудников подразделения 701. С таким талантом следует работать в отделе радиоперехвата. За три месяца до нашего выпуска она стала членом нашей группы. Инструкторы не верили, что она сможет закончить вместе с нами вовремя, но ко времени окончания ее успехи были намного лучше, чем у остальных обучающихся, в особенности скорость записи кода Морзе (это был наш основной предмет) намного превосходила результаты других и достигала двухсот двадцати четырех знаков в минуту, что было в два раза выше среднего результата нашей группы. Через год на соревнованиях по коду Морзе она стала абсолютной чемпионкой с результатом двести шестьдесят один знак в минуту, и в системе ее уважительно называли «Гениальный полководец императорского войска».

Я это к тому говорю, что ни при каких условиях за неделю невозможно выучить мастера радиоперехвата, и пусть даже талант А Бина в десять раз превосходит «полководца Линь», все равно недели совершенно недостаточно. Но я не мог добавить времени, да и никто не мог. Поэтому я подумал, что единственным выходом будет «схалтурить». Не ставить себе целью сделать из него отвечающего всем стандартам специалиста, а в эти кратчайшие сроки влить в него как можно больше необходимых вещей, например код Морзе как минимум. Он должен его понимать, а кроме того, он должен непрерывно слушать сигналы уже найденных вражеских радиостанций и различать их особенности и знать отличия. Первое – общие знания, второе – ощущения, и то и другое должно быть в наличии, тогда для него не будет непонятной работа за перехватывающим устройством. Это единственный выход. И даже так семь дней – это было впритык.

Один день.

Два дня.

Три дня.

Во второй половине четвертого дня я явился в кабинет начальства с докладом о том, как продвигается обучение А Бина. Я сказал, что уровень, которого сейчас достиг А Бин, в каких-то аспектах уже не ниже, чем у Линь. Начальник попросил меня повторить только что сказанное.

– Убедитесь воочию, – сказал я, – вам следует вместе с директором пойти взглянуть.

Начальник схватил телефонную трубку и сразу же доложил директору. Тот выслушал, но решил, что ослышался, и попросил начальника повторить еще раз. Тот еще раз передал ему мое предложение пойти и самим взглянуть:

– Убедитесь воочию! Если у вас есть время, можно сходить и самим посмотреть.

12

Все тот же зал собраний, что и несколько дней назад.

Если кто-нибудь когда-нибудь спросит, где обучался А Бин, ответом будет: вот этот невзрачный зал.

Чтобы у начальника и директора не было никаких сомнений и подозрений, я выключил все магнитофоны и предложил начальнику самому выбрать код как минимум из восьми групп цифр. Потом я попросил телеграфиста передать сообщение, состоящее из выбранных начальником кодов, со скоростью сто знаков в минуту.

– Тук-тук-так, тук-тук-тук-так-так, тук-тук-тук-так…

После того как он закончил набивать код, мы все уставились на А Бина, который сидел с бесстрастным лицом, казалось, что он спит.

Начальник в растерянности взглянул на меня, потом на А Бина, его губы дрогнули, словно он хотел что-то сказать. Я поспешно подал знак молчать. И в этот момент А Бин, как будто встревоженный моим безмолвным жестом, очнулся, вздохнул и звонким голосом продекламировал код из восьми групп.

Тридцать две цифры.

Не упустил ни одной группы.

Не ошибся ни в одном знаке.

Все точно, как в изначальном сообщении!

Обычно писать код получается намного медленнее, чем его слушать, так как надо записывать и одновременно слушать, не успевая при этом записывать, поэтому часть надо запоминать, в нашей профессии это называется «сжатие информационных данных». Во время соревнования первоклассных радистов, записывающих коды, на самом деле они состязаются в том, у кого лучше техника «сжатия информационных данных». Кто может запомнить больше, тот и побеждает. Я помню, что тогда на соревнованиях Линь могла запомнить восемь групп. Хотя из-за разной скорости обе стороны не могли быть полностью одинаковы, но из увиденного нетрудно было сделать вывод, какого уровня достиг уже А Бин в освоении кода Морзе. В общем, хотя время, отпущенное на обучение, еще не дошло до половины, А Бин уже в совершенстве освоил все, что надо было выучить, и сделал это идеально. Настолько идеально, что казалось нереальным.

Через час я вместе с А Бином пришел во двор организации, в небольшом европейском здании политаппарата должна была проводиться церемония приведения к присяге А Бина, добровольно вступающего в особое подразделение 701. Сама церемония была торжественной, а для него еще и загадочной. Перед лицом всех этих «требований» и «обещаний» А Бин решил, что его в ближайшем будущем отправят на затянутое пороховым дымом поле боя, возбуждение смешалось в его душе с ужасом, которые достигли наивысшей степени. В конце начальник отдела, отвечавшего за присягу, спросил его, есть ли у него какие-либо требования к организации, и А Бин «мужественно» выдвинул два.

Первое – если он больше не сможет вернуться домой (в Луцзяянь), пусть организация надлежащим образом решит вопрос «доставки хвороста» его матери.

Второе – если он погибнет (сражаясь на поле боя), ни в коем случае не отрезать его уши для исследования.

И смех и грех!

Но это, будучи требованием волонтера подразделения 701, составляло часть церемонии, организация должна была дать ему торжественное обещание и сделать соответствующую запись в протокол.

После присяги стороны должны были подписать три документа. Учитывая тот факт, что А Бин не умел писать, было решено, что он поставит отпечаток пальца, а я за него распишусь. Только в этот момент я вспомнил, что надо спросить его настоящее имя и фамилию. Ответ был: «Нету».

– Меня зовут А Бин, – сказал он, – нет другого имени.

Но я точно знал: невозможно, чтобы его реальным именем было А Бин, потому что это было имя известного слепца, того, который играл на эрху¹¹, «словно плакал», и который известен мелодией «Луна над источником»¹². Благодаря ему имя А Бин стало нарицательным для всех слепых и никак не могло быть чьим-нибудь реальным именем.

Не стоит и говорить, что это тоже был и смех и грех! В итоге мы придумали ему временное имя Лу Цзябин, так как фамилия его матери была Лу, а название родной деревни Луцзяянь. Сразу же вписали это имя в три секретных документа, которые следовало передать в вышестоящие органы и сдать в архив.

13

Ранним утром следующего дня, когда чуть забрезжил рассвет, я повел А Бина в святая святых нашего отдела радиоперехвата, находившегося за высоким забором. Перед воротами висели две таблички – большая и маленькая, на которых было написано: «Такой-то Институт изучения оружия сухопутных войск», «Военный пункт: без пропуска не входить».

Естественно, это все было для прикрытия.

Честно говоря, это была территория, недоступная для глаз людей и для прохода, даже некоторые сотрудники внутренних служб нашего подразделения 701, такие, как охранники, врачи, водители, повара, даже и думать не могли, чтобы попасть сюда. Здесь все было так же, как и вчера. Это место было вне пространства и времени. Оно было покрыто тайной и абсолютной секретностью. Каждый, кто попадал сюда, навсегда становился частью этой тайны и секретности, принадлежал стране и народу и уже никогда не мог существовать как отдельная личность.

Все описанное ниже выдумано, но, пожалуйста, не вините меня за это. Я не могу рассказать вам ни о чем – ни о самом здании, растениях, сооружениях, оборудовании, ни даже о птицах в небе и насекомых на земле. Потому что любое слово будет исследоваться, изучаться при ярком свете софитов. Другими словами, любое слово об этом месте может выдать меня. Вы можете наказать меня, даже запугивать смертью или красивыми речами завлекать меня – ничто не в силах заставить меня открыть мой запечатанный молчанием рот. Потому что я давал клятву, потому что это единственное убеждение в моей жизни.

Не слышно выстрелов.

Нет запаха пороха.

А Бин спросил меня, где мы находимся.

Я ответил, что это поле боя без порохового дыма…

На самом деле полем боя была аппаратная с деревянным полом и огромными окнами. При входе надо было снимать обувь, потому что аппаратура была дорогой и хрупкой, намного чище человека и к тому же не переносила пыли. Когда мы вошли, я устроил А Бина на диване. Справа от него сидел самый компетентный сотрудник отдела радиоперехвата – начальник отдела по фамилии Чэнь, слева стоял чайный столик с чашкой чая на нем, пачкой сигарет, коробком спичек и пепельницей. Я представил начальника Чэня А Бину и сказал:

– А Бин, начиная с этого момента он – твоя рука, надеюсь, вы сработаетесь.

Согласно оговоренному заранее плану, Чэнь подал А Бину сигарету, поднес зажженную спичку и угодливо сказал, что он очень рад быть его помощником. Из этого А Бин сделал вывод, что Чэнь, как и я, – хороший человек. Для развития его таланта это было очень важно. Рядом с людьми, которые ему не нравились, А Бин волновался и дрожал, мог легко прийти в бешенство, и в такие моменты его интеллект уменьшался стремительными темпами. Мне этого не хотелось, к тому же я опасался, что, раз снизившись, интеллект уже никогда не восстановится, как сгоревшая вольфрамовая нить. От такого удивительного человека, как А Бин, мы всегда можем ожидать, что с ним могут произойти самые удивительные и абсурдные вещи. Поэтому, говоря по правде, его талант было трудно использовать. От момента его обнаружения и до настоящего момента в том, что он сейчас радостно сидел перед аппаратом, была моя заслуга и удача.

После того как они немного поговорили, рука начальника Чэня осторожно легла на ручку-переключателя частот. Он сделал легкое вращательное движение пальцами, и ручка повернулась, и тут же лавиной налетели крепко спавшие до этого на просторах радиоокеана звуки электромагнитных волн, радиостанций, свист, песни и разный шум. А Бин, выпрямившись, сидел на диване и курил, с не меняющимся выражением лица вслушивался в этот гам, указательный и средний пальцы его правой руки периодически постукивали по подлокотнику дивана.

– Можно сделать побыстрее? Слишком медленно!

– Все равно медленно! Еще быстрее!

– Можно еще быстрее…