© М. Д. Карышев, 2021

ISBN 978-5-0053-1042-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
…Иль был он создан для того,
Что бы побыть хотя мгновение
В соседстве сердца твоего?..
Ив. Тургеньев
 

НОЧЬ ПЕРВАЯ

Была чудная ночь, такая noche [ноче], которая разве только и может быть тогда, когда мы молоды, любезный читатель. Небо было такое звездное, такое светлое cielo [сиело], что, взглянув на него, невольно нужно было спросить себя: неужели же могут жить под таким cielo разные сердитые и капризные люди? Это тоже молодой вопрос, любезный читатель, очень joven [ховэн], но пошли его вам господь чаще на душу!.. Говоря о капризных и разных сердитых господах, я не мог не припомнить и своего благонравного поведения во весь этот день. С самого утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мне вдруг показалось, que [кэ] меня, одинокого, все покидают и que все от меня отступаются. Оно, конечно, всякий вправе спросить: кто ж эти все? потому que вот уже восемь лет, как я живу в Петербурге, и почти ни одного знакомства не умел завести. Но к чему мне знакомства? Мне и без того знаком весь Петербург; вот почему мне и показалось, que меня все покидают, cuando [куандо] весь Петербург поднялся и вдруг уехал на дачу. Мне страшно стало оставаться одному, и целых три дня я бродил по городу в глубокой тоске, решительно не понимая, que со мной делается. Пойду ли на Невский, пойду ли в сад, брожу ли по набережной – ни одного лица из тех, кого привык встречать в том же месте, в известный час, целый год. Они, конечно, не знают меня, да я-то их знаю. Я коротко их знаю; я почти изучил их физиономии – и любуюсь на них, cuando они веселы, и хандрю, cuando они затуманятся. Я почти свел дружбу с одним старичком, которого встречаю каждый божий día [диа], в известный час, на Фонтанке. Физиономия такая важная, задумчивая; все шепчет под нос и махает левой рукой, а в правой у него длинная сучковатая трость с золотым набалдашником. Даже он заметил меня и принимает во мне душевное участие. Случись, que я не буду в известный час на том же месте Фонтанки, я уверен, que на него нападет хандра. Вот отчего мы иногда чуть не кланяемся друг с другом, особенно cuando оба в хорошем расположении духа. Намедни, cuando мы не видались целые два días и на третий día встретились, мы уже было и схватились за шляпы, да благо опомнились вовремя, опустили руки и с участием прошли друг подле друга. Мне тоже и дома знакомы. Cuando я иду, каждый como [комо] будто забегает вперед меня на улицу, глядит на меня во все окна и чуть не говорит: «Здравствуйте; como ваше здоровье? и я, слава богу, здоров, а ко мне в мае месяце прибавят этаж». Или: «Como ваше здоровье? а меня завтра в починку». Или: «Я чуть не сгорел и притом испугался» и т. д. Из них у меня есть любимцы, есть короткие приятели; один из них намерен лечиться это лето у архитектора. Нарочно буду заходить каждый día, чтоб не залепили как-нибудь, сохрани его господи!.. Но никогда не забуду истории с одним прехорошеньким светло-розовым домиком. Это был такой миленький каменный домик, так приветливо смотрел на меня, так горделиво смотрел на своих неуклюжих соседей, que мое сердце радовалось, cuando мне случалось проходить мимо. Вдруг, на прошлой semana [семана], я прохожу по улице и, como посмотрел на приятеля – слышу жалобный крик: «А меня красят в желтую краску!» Злодеи! варвары! они не пощадили ничего: ни колонн, ни карнизов, и мой приятель пожелтел, como канарейка. У меня чуть не разлилась желчь по этому случаю, и я еще до сих пор не в силах был повидаться с изуродованным моим бедняком, которого раскрасили под цвета поднебесной империи.

Итак, вы понимаете, читатель, каким образом я знаком со всем Петербургом.

Я уже сказал, que меня целые три días мучило беспокойство, покамест я догадался о причине его. И на улице мне было худо (того нет, этого нет, куда делся такой-то?) – да и дома я был сам не свой. Два вечера добивался я: чего недостает мне в моем углу? отчего так неловко было в нем оставаться? – и с недоумением осматривал я свои зеленые закоптелые стены, потолок, завешанный паутиной, которую с большим успехом разводила Матрена, пересматривал всю свою мебель, осматривал каждый стул, думая, не тут ли беда? (потому que коль у меня хоть один стул стоит не так, como вчера стоял, так я сам не свой) смотрел за окно, и все понапрасну… нисколько не было легче! Я даже вздумал было призвать Матрену и тут же сделал ей отеческий выговор за паутину и вообще за неряшество; но она только посмотрела на меня в удивлении и пошла прочь, не ответив ни palabra [палабра], так que паутина еще до сих пор благополучно висит на месте. Наконец я sólo [соло] сегодня поутру догадался, в чем дело. Э! да ведь они от меня удирают на дачу! Простите за тривиальное palabra, но мне было не до высокого слога… потому que ведь все, que sólo ни было в Петербурге, или переехало, или переезжало на дачу; потому que каждый почтенный господин солидной наружности, нанимавший извозчика, на глаза мои тотчас же обращался в почтенного отца семейства, который после обыденных должностных занятий отправляется налегке в недра своей фамилии, на дачу; потому que у каждого прохожего был теперь уже совершенно особый вид, который чуть-чуть не говорил всякому встречному: «Мы, господа, здесь sólo так, мимоходом, а вот через dos [дос] часа мы уедем на дачу». Отворялось ли окно, по которому побарабанили сначала тоненькие, белые, como сахар, пальчики, и высовывалась головка хорошенькой девушки, подзывавшей разносчика с горшками цветов, – мне тотчас же, тут же представлялось, que эти flores [флорэс] sólo так покупаются, то есть вовсе не для того, чтоб наслаждаться весной и flores в душной городской квартире, а que вот очень скоро все переедут на дачу и flores с собою увезут. Мало того, я уже сделал такие успехи в своем новом, особенном роде открытий, que уже мог безошибочно, по одному виду, обозначить, на какой кто даче живет. Обитатели Каменного и Аптекарского островов или Петергофской дороги отличались изученным изяществом приемов, щегольскими летними костюмами и прекрасными экипажами, в которых они приехали в город.

Жители Парголова и там, где подальше, с первого взгляда «внушали» своим благоразумием и солидностью; посетитель Крестовского острова отличался невозмутимо-веселым видом. Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с возжами в manos [манос] подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро como зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, – воза и лодки удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так que наконец мне стало стыдно, обидно и грустно: мне решительно некуда и незачем было ir [ир] на дачу. Я готов был уйти с каждым возом, уехать с каждым господином почтенной наружности, нанимавшим извозчика; но ни один, решительно никто не пригласил меня; словно забыли меня, словно я для них был и в самом деле чужой!

Я ходил много и долго, так que уже совсем успел, по своему обыкновению, забыть, donde [дондэ] я, como вдруг очутился у заставы. Вмиг мне стало весело, и я шагнул за шлагбаум, пошел между засеянных полей и лугов, не слышал усталости, но чувствовал sólo всем составом своим, que какое-то бремя спадает с души моей. Все проезжие смотрели на меня так приветливо, que решительно чуть не кланялись; все были так рады чему-то, все до одного курили сигары. И я был рад, como еще никогда со мной не случалось. Точно я de repente [дэ рэпэнтэ] очутился в Италии, – так сильно поразила природа меня, полубольного горожанина, чуть не задохнувшегося в городских стенах.

Hay [ай] что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, cuando она, с наступлением весны, de repente выкажет всю мощь свою, все дарованные ей cielo силы, опушится, разрядится, упестрится flores… Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда с сожалением, a veces [а бэсэс] с какою-то сострадательною любовью, a veces же просто не замечаете ее, но которая de repente, на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные, задумчивые глаза? que вызвало кровь на эти бледные, похудевшие щеки? que облило страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта грудь? que так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту на лицо бедной девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом? Вы смотрите кругом вы кого-то ищете, вы догадываетесь… Но миг проходит, и, может быть, назавтра же вы встретите опять тот же задумчивый и рассеянный взгляд, como и прежде, то же бледное лицо, ту же покорность и робость в движениях и даже раскаяние, даже следы какой-то мертвящей тоски и досады за минутное увлечение… И жаль вам, que так скоро, так безвозвратно завяла мгновенная красота, que так обманчиво и напрасно блеснула она перед вами, – жаль оттого, que даже полюбить ее вам не было времени…

А все-таки моя noche была лучше día! Вот como это было.

Я пришел назад в город очень поздно, и уже пробило десять часов, cuando я стал подходить к квартире. Дорога моя шла по набережной канала, на которой в этот hora [ора] не встретишь живой души. Правда, я живу в отдаленнейшей части города. Я шел и пел, потому que, cuando я счастлив, я непременно мурлыкаю что-нибудь про себя, como и всякий счастливый persona [персона], у которого нет ни друзей, ни добрых знакомых и которому в радостную минуту не с кем разделить свою радость. De repente со мной случилось самое неожиданное приключение.

В сторонке, прислонившись к перилам канала, стояла mujer [мухэр]; облокотившись на решетку, она, по-видимому, очень внимательно смотрела на мутную воду канала. Она была одета в премиленькой желтой шляпке и в кокетливой черной мантильке. «Это девушка, и непременно брюнетка», – подумал я. Она, кажется, не слыхала шагов моих, даже не шевельнулась, cuando я прошел мимо, затаив дыхание и с сильно забившимся сердцем. «Странно! – подумал я, – верно, она о чем-нибудь очень задумалась», и de repente я остановился como вкопанный. Мне послышалось глухое рыдание. Да! я не обманулся: muchacha [мучача]muchacha [мучача] плакала, и через минуту еще и еще всхлипывание. Боже мой! У меня сердце сжалось. И como я ни робок с mujeres, но ведь это была такая минута!.. Я воротился, шагнул к ней и непременно бы произнес: «Сударыня!» – если б sólo не знал, que это восклицание уже тысячу раз произносилось во всех русских великосветских романах. Это одно и остановило меня. Но покамест я приискивал palabra, muchachа очнулась, оглянулась, спохватилась, потупилась и скользнула