Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Вместо пролога. Предательство

Все утро ругались. Вдруг на него нашло: начал ее ревновать – просто взбесился. Она тащила его в номер, он же вбил себе в голову: «Я ей надоел», – и злился, злился, злился – делал все наоборот.

«Перемигивалась с тем здоровущим брюнетом, чей столик у фонтана, – злобствуя, думал он. – Увидела его, оживилась. Явно кокетничала. А меня старательно прятала, прикрывала собой.

Стыдится! Ну да, ей за меня стыдно. Она считает меня уродом. Ей нужны только деньги. Мои деньги. Так будет всегда. Так было с Шанталь. И с Лаурой. И с Диной, и с Сарой…

Ну почему я на них западаю? Все эти длинноногие красавицы-дылды одинаковы. Невинные губки, наивные глазки, ангельские мордашки, а сами копилки.

Копилки!

Жерди! Верзилы!»

Все утро ругались.

– Дороф, – отбивалась она, – не чуди, никто мне не нужен, ни на кого я не смотрю, ты самый лучший…

– Самый?

– Да!

– Нет, не самый. Всего лишь десятый. Удивляюсь… Да нет, просто не понимаю, зачем ты выбрала меня, когда целых девять человек впереди. Они же гораздо богаче. Одна из них, правда, женщина. И двое – голубых. Остальные и вовсе женаты. Вот и ответ: я единственный холостяк в золотом списке.

– Да, ты единственный холостяк, – согласилась она и озорно добавила: – Ты единственный холостяк, которого я люблю.

– Все женщины лгуньи.

Она обиделась и капризно поджала пухлые губы:

– Дороф, это зло. Очень зло. Я не заслужила. Ну что на тебя нашло? Чем я тебя обидела?

Он пожал плечами:

– Ничем.

Сидящий у фонтана брюнет кому-то улыбнулся, от чего его мужественное лицо неожиданно преобразилось: на щеках появились детские ямочки, задорно сморщился нос. Он поднялся из-за столика и с ленивой небрежностью прошелся мимо ограды, наклонился к фонтану, поймал в ладони бойкую струю, игриво стряхнул с рук капли воды, вытер лицо и, поглядывая на часы, уселся обратно за свой столик.

Дороф зло подумал: «Что он бродит здесь, этот красавчик? Кого он ждет?»

Перехватив злой взгляд жениха, она от брюнета отвернулась, но всем своим видом выражала раздражение и недовольство. Он смягчился:

– Прости меня и не сердись. Жарко, неважное самочувствие.

Она вздохнула, нервно глянула на часы, тряхнула золотыми кудрями, улыбнулась, ласково попросила:

– Дороф, миленький, хватит ругаться. Пойдем в отель, я больше не могу сидеть на солнцепеке. Алжир ужасная страна: слишком много солнца. Мне здесь страшно надоело. Умоляю, Дороф, пойдем под кондиционер, пока я солнечный удар не получила.

Он сдался:

– Пойдем.

Уже в лифте, с нежностью глядя на нее, он подумал: «И в самом деле, что со мной? Совсем девчонку замучил. С чего вдруг взял, что не любит меня? Сара, Лаура, Дина, Шанталь – стервы, конечно, но Лена другая. Она русская. Русские женщины особенные. Они умеют любить. Дед утверждал, что русские женщины самые лучшие в мире. Теперь я и сам так могу сказать. Лена – самая лучшая. Она честная, умная, красивая…»

Он себя успокаивал, и все же было тревожно, муторно на душе. Почему? Предчувствие?

Он на себя разозлился: «К черту предчувствие! Лена моя невеста! Мы скоро поженимся! Скорей бы…

Интересно, что она думает обо мне? Кто я в ее глазах?

Впрочем, какая разница…»

Он невесту любил, но порой казалось ему, что женщины вообще не думают. Когда им думать? Лена так занята: «тащится» перед зеркалом, что-то жует, ругает прислугу, в солярии часами «фритюрится», листает журналы, «зависает» в бассейне, «отшикаривается» в салонах, «шопингует» и все это с трубкой под ухом: болтает, болтает, болтает…

За такие мысли он обычно себя ругал.

Когда вошли в номер, Лена метнулась к окну, рухнула на диван, нервно глянула на часы и попросила:

– Милый, иди ко мне, расскажи почему такой грустный.

Неожиданно он заупрямился:

– Нет.

Она капризно надула губки и пропела:

– Люби-мый, я хочу зна-ать.

Он покачал головой. Ее красивое лицо исказила гримаса испуга:

– Не сядешь?

– Нет.

– Но почему?

– Не хочу.

Она (в который раз?) нервно глянула на часы и закричала:

– Дороф! Я обижусь! Сейчас же иди ко мне!

– Зачем?

– Расскажешь о себе.

– Что?

– Все-все. Кто твои предки? Откуда они? Все-все расскажи.

Он оперся спиной о дверной косяк, небрежно закинул ногу за ногу и рассмеялся:

– Невеста за три дня до свадьбы наконец заинтересовалась родословной жениха.

– Не язви.

Он согласился:

– Хорошо, не буду. Даже расскажу: я русский. Мой дед, Михаил Доров, в тридцатых прошлого века уехал из России, сбежал в Америку от Сталинских репрессий. В Америку, как думалось ему, в свободную страну. Там наша фамилия претерпела некоторые изменения: Доров стал Дороф. Впрочем, это обо мне можно прочитать в любой газете.

– Я знаю, – она снова глянула на часы: – Дороф, умоляю, не упрямься, подойди ко мне! Подойди! Ну на секундочку!

– Зачем? – удивился он и подумал: «Странная настойчивость. Порой этих женщин не поймешь».

Лена рассердилась, нахмурилась, потом неуверенно улыбнулась, но улыбка тут же сползла, а чистый лоб собрался в морщины.

«Что с ней сегодня?» – удивился Дороф, наблюдая за внутренней борьбой невесты.

Она вдруг взяла себя в руки и «надела» на лицо улыбку. Улыбка прочно сидела, но Лена продолжала нервничать, и Дороф это чувствовал.

– Я что-то скажу тебе на ушко, – нежно начала она, но, вновь глянув на часы, вдруг истерично завопила: – Дороф! Если ты сейчас же ко мне не подойдешь…

– То что? Что будет? – удивился он.

– Зареву!

– Не надо.

Он оторвал спину от дверного косяка и нехотя двинулся к Лене, но не успел сделать и двух шагов, как прогремел взрыв. Дверь вынесло, Дороф вылетел в коридор и потерял сознание. Когда очнулся и понял, что жив, сразу подумал о невесте. И в тот же миг перед глазами встала картина: подкинутый вверх диван, на котором она сидела, и сноп огня, куски бетона, щепки панелей, крошка битых стекол…

Но Лена была жива. Дороф долго стоял у больничной кровати, глядя на ее длинное, покрытое бинтами тело.

«Эта оказалась хуже всех, – с тоской думал он. – Эта вообще террористка. Но сколько же ей заплатили? Ясное дело, она не думала умирать. Заманивая меня к окну, она рассчитывала на снайпера, но ее обманули, динамит подложили в диван…

Но я-то, я, дурак, куда смотрел? Что нашел в ней? Дылда! Верзила! И дура!

Конечно, дура! Через три дня была бы моей женой, была бы очень богата… Ну сколько ей, там, заплатили…»

Ему сказали, что она умирает, и это было действительно так: Лена умирала.

«Ненавижу, – мысленно твердила она, – ненавижу этого Дорофа! Из-за него все! Из-за него! Что теперь будет? Как он там, мой любимый? Я его подвела. Через месяц была бы у нас свадьба, а теперь я умираю».

Лена умерла с мыслями о том брюнете, который сидел за столиком у фонтана. Умерла, так и не осознав, что он ее и убил: хладнокровно послал на верную смерть.

А она его очень любила – любила его детскую улыбку, его ямочки на щеках, его задорно сморщенный нос…

«Задорно сморщенный нос…»

С этой мыслью она и угасла на глазах изумленного Дорофа.

А на следующий день в газетах появилось сенсационное сообщение: «… в Алжире состоялось покушение на миллиардера Майкла Дорофа, да вот незадача: террористка погибла и пострадал двойник, а сам Дороф, лица которого по-прежнему никто не видел, наслаждался красотами недавно приобретенного им острова в водах Тихого океана».

Глава 1

С мужчинами с детства Валерии не везло. Самый первый ее любимый мужчина – отец – оказался предателем.

«Дочка, я обидел маму, а не тебя», – говорил он, и Валерия ему верила.

Верила целый год, но когда увидела как он целует жалкий сморщенный и очень крикливый комочек, укутанный в розовое, пенящееся кружевами одеяло, Валерия поняла, что предал отец и ее.

«Папа, я тебе уже не нужна,» – сказала она, и отец исчез из ее жизни – больше они никогда не виделись.

Они не виделись, но маленькая Валерия еще долго ждала его и любила. Но он жил с тем жалким комочком, пеленал его и кутал в розовое одеяльце. Мать говорила, что это совсем не комочек, а сводная сестра, но Валерия до сих пор не могла считать сестрой ту, которая отобрала у нее отца.

Порой она думала: «Если бы не предательство отца, жизнь была бы совсем другой – светлой и счастливой, а теперь – одиночество и тоска».

Казалось, редкие удачи посланы лишь для того, чтобы усилить серый жизненный фон: тоску и одиночество.

Внешне отец был так себе: неприметный щуплый голубоглазый белокожий блондин среднего роста, неуверенный в себе, застенчивый и смешливый. Впоследствии Валерии нравились только такие…

Нет, вообще-то нравились разные (и шатены, и рыжие, и брюнеты), но серьезные отношения завязывались только с такими: с неприметными щуплыми голубоглазыми белокожими блондинами среднего роста, стеснительными и смешливыми.

И не было бы в том большой трагедии, если бы не комплекция Валерии. Валерия оказывалась выше своих избранников едва ли не на голову, в самом прямом, а не переносном смысле. Избранников разница в росте не волновала, но Валерия стыдилась своей долговязости и переживала. Тем более, что подруга ее, Елизавета Крылова, подливала масла в огонь, хронически недоумевая.

– Ты же красавица, Лерка, – твердила она, – так почему выбираешь уродов?

Как говорится, на вкус и цвет товарищей нет: возможно, Валерия красавицей и была, но строгая мамаша, наградившая ее гренадерским ростом, слишком часто сокрушалась вслух, что дочка растет каланча, и жениха ей ввек не сыскать.

Мать-то ладно, родилась она раньше своего времени. В годы ее молодости в моде были озорные пампушки, а про таких, как она, действительно говорили «длинная» и «каланча». Но если бы только мать. С детских лет белобрысая голова Валерии возвышалась над головами сверстников. Естественно, ее дразнили верзилой. С мальчишками отношения складывались чисто мужские.

Но однажды ей почти повезло. Когда Валерии было пятнадцать, у нее наклевывался роман с мальчишкой из соседнего двора. Он как-то рискнул за ней поухаживать, но все закончилось чрезвычайно трагично. Для Валерии трагично, потому что для окружающих как раз наоборот: история эта выглядела весьма комично и потом еще долго над ней всем двором потешались на горе несчастной Валерии.

А было вот что. Однажды, после милой прогулки по городу под луной, молодые люди забрели во двор Валерии. Там было шумно по причине выходного дня. Естественно, каланча-Валерия сразу обратила на себя всеобщее внимание. Ухажера тоже рассматривали с пристальным любопытством – кто он, отважный герой? Он же повел себя независимо: уверенно расположился на лавке под фонарем и нетерпеливыми жестами приглашал присоединиться к нему и Валерию. Под насмешливыми взглядами соседей она смутилась, растерялась и стояла, нервно теребя свою косу. Кто-то возьми и крикни:

– Куда зовешь ее, дурачина? Эта дылда нам лавку развалит!

Услышав такое, Валерия возьми и на лавку присядь, рядом с молодым человеком, а лавка возьми и развались. И никого уже не интересовало, что старая лавка давно на ладан дышала. Смеху было…

Молодой человек сломал ногу и потерял к Валерии интерес. Она же отделалась легкой физической травмой и тяжелейшей душевной. Издевательский хохот соседей еще долго мучил ее в ночных кошмарах и преследовал днем шумами в ушах. Мать даже водила дочку к врачу и даже диагноз был страшный: невроз!

Впрочем, Валерию не слишком лечили – прошло все само, но после той лавки она окончательно поняла, что обречена на горькую женскую долю – на несчастливую бабью судьбу.

Пытаясь найти поддержку у матери, Валерия поделилась с ней опасениями и тут же пожалела об этом. Мать согласилась с дочкой охотно и от себя еще много такого добавила, что Валерия зарыдала.

С тех пор Валерия уже осознанно боялась мужчин. Уверовав в опыт матери, она теперь знала: мужикам нравятся только карманные женщины – они терпеть не могут верзил. Валерия жутко страдала.

Мамаша видела ее страдания и страшно по этому поводу переживала, не скрывая тяжелейших переживаний своих от бедной дочери. Валерия прятала свой рост, старательно сутулилась, как черт от ладана, шарахалась от парней и с потрясающей частотой падала с лавок, скамеек и стульев…

Однажды под ней развалился даже диван!

Короче, жизнь ее не шла, как у других, а катилась кубарем с тех предметов, на которых обычно сидят.

Разумеется, в таких невозможных условиях трудно было отыскать заветную генеральную линию защиты и нападения, прозванную в народе женским кокетством. Линия эта каждую женщину по жизни не просто ведет, а порой проникать помогает и в тесные щели сердец настоящих хозяев жизни – царей природы.

Но начисто лишенная кокетства Валерия ни о каких царях не помышляла. Пока подруга-Елизавета сама выбирала то, что ей по сердцу, Валерия, стыдливо опустив глаза, ждала когда найдется тот, кто совсем ни на что не гож и окончательно никому не нужен. Он-то и рискнет ее выбрать – полагала она.

И находились такие: неприметные щуплые голубоглазые белокожие блондины среднего роста, очень неуверенные в себе, стеснительные и смешливые. Им-то Валерия и была словно сиропом намазана, они-то и слетались к ней, будто пчелы на мед.

Разумеется, и Валерии хорошо с ними было, но лишь вдали от людских глаз: там, где никто не мог видеть карикатурности их дуэта. О том, что она выше своего избранника ростом, Валерия не забывала ни на секунду и переживала…

В конце концов переживания съедали любовь, коротышка исчезал из ее жизни и… вскоре появлялся новый: неприметный щуплый голубоглазый белокожий блондин среднего роста, жутко неуверенный в себе, стеснительный и смешливый.

Елизавета Крылова ужасно злилась. Она была нацелена на карьеру и отношения с мужчинами причисляла к развлечениям, приятным и полезным.

– Чего ты хочешь? – время от времени спрашивала она подругу.

Валерия отвечала:

– Выйти замуж по любви. По большой любви. Хочу рожать и растить детей, быть заботливой матерью и верной женой. – Подумав, она добавляла: – И чтобы муж был значительно выше меня.

Елизавета закатывала глаза, хваталась за голову и долго-долго Валерию убеждала, что она безбожно от жизни отстала.