© Людмила Лапина, 2019

ISBN 978-5-4496-8112-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Историческая повесть

1204 год. В темнеющее над Константинополем небо поднимались клубы черного дыма. Вторые сутки горела столица Восточной Римской империи. Натиск рыцарей-крестоносцев был страшен. Они ушли в Четвертый крестовый поход, но, вместо Иерусалима, обрушились на богатую столицу Восточной Римской империи. Венецианский дож Дандоло, некогда ослепленный в Константинополе, страшно отомстил его жителям за свой позор: город пал после нескольких месяцев осады. Ворвавшиеся на мощеные мрамором улицы великой столицы западноевропейские рыцари не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. Особую ярость католиков-франков вызывали православные церкви с бесценными мозаиками и фресками. Их золотые блики символизируют невещественный божественный свет, послание высшего мира. Стены и полы храмов

окрасились кровью священнослужителей и благочестивых прихожан.

Грабежу подвергся и Влахернский дворец – резиденция базилевса. Его последние защитники, варяжская стража, пали, задавленные численным превосходством голодных, обозленных богатствами Константинополя европейских воинов.

Один из них быстро шел по опустевшим коридорам дворца. Тонкие золотые узоры на разноцветных мраморных плитах почти не просматривались, скрытые лужами крови защитников и захватчиков дворца. Воин ступал легко, бесшумно, его мягкие сапоги не будили гулкое эхо в длинных коридорах императорской резиденции. Кольчуга из мелких колечек забрызгана кровью, зерцало со сложным гербом на груди потемнело. Правая ладонь в кольчужной рукавице сжимает рукоять обнаженной сабли. Светлое лезвие её затуманено быстро коричневеющими пятнами. Голову воина скрывал конический шлем без забрала, золоченая стрелка защищала прямой благородный нос. Глаза воина черные, пронзительные, под прямыми черными бровями, смотрели пристально и властно. Он двигался с хищной грацией барса, устремленного к добыче.

Но богатства дворца правителей Восточной Римской империи не привлекали его внимания – равнодушно проходил он мимо златотканых ковров и занавесей, сорванных с высоких застекленных окон. Не трудился поднять рассыпанные по великолепным мраморным полам золотые, серебряные монеты, оброненные торопливыми грабителями. Ожерелья, оплечья, браслеты, горящие драгоценными каменьями, воин перешагивал как досадные помехи. Видимо, его влекло что-то другое.

По следам первого воина двигались еще два, похожие на него, но с более грубыми лицами и в броне попроще.

Знатный воин вбежал в разоренную церковь дворца, освященную в честь Влахернской иконы Богоматери. Образ Ее сейчас пребывал на мраморном полу. Богохульные руки крестоносных грабителей сорвали драгоценный оклад и унесли его в неизвестном направлении. Воин страдальчески нахмурился, благоговейно поднял ограбленную икону и прислонил ее к невысокой – по пояс ему – алтарной преграде. Благоговейно перекрестившись, он растерянно оглядел разгромленную церковь. Литое золотое распятие, драгоценные сосуды с алтаря, кадила… все исчезло. Почему же внутреннее чувство, приведшее его сюда, кричало, что святыня все еще здесь? Воин приложил левую руку к солнечному сплетению и почувствовал жар даже сквозь кольчужную рукавицу. Он закрыл глаза, и сквозь радужные пятна под закрытыми веками затеплился нежнейший свет, подобный перламутровому сиянию отборного жемчуга из великих северных рек далекой Руси.

Не открывая глаз, он сделал несколько шагов и очнулся только у входа в церковь. «Мне нужно уйти? Зачем же я стремился сюда?» – растерянно подумал воин, покидая маленький храм. Но тут как будто его кто-то схватил за плечи и развернул в другую сторону. По левую руку от себя он увидел маленькую железную дверку. Он переложил саблю в левую руку, осенил себя православным крестом и распахнул маленькую дверь. Несколько ступеней мраморной лестницы привели его в крипту – подземный храм. Чем ниже он спускался, тем светлее становилось вокруг и у него на душе. Сияние исходило из-за невысокой алтарной преграды. По белому мрамору стен и потолка скользили серебристые блики, казавшиеся живыми. Воин, осторожно ступая по драгоценному порфировому полу, приблизился к алтарной преграде. Сердце его почти остановилось от восторга, как всякий раз, когда он любовался видом своих владений с крыши родного дома на вершине горы Феодоро. Сейчас он склонил голову и шагнул сквозь алтарную преграду, ожидая, что Господь вот-вот покарает его за дерзость.

Серебристое сияние заструилось ему навстречу из сердца храма – алтаря. Воин опустился на колени, шлем упал с его головы, сабля выскользнула из могучей руки, а глаза восторженно созерцали святыню, испускающую мягкое жемчужное сияние. На мраморной доске алтаря перед ним стоял сосуд, отлитый из золота. Какой же другой металл может сиять так мягко и завораживающе? Круглая ножка сосуда напоминала семиступенчатую лестницу, а сама чаша, окруженная нежным ореолом, походила на очертания колыбели. В таких женщины его народа укачивают своих младенцев. В такой много лет назад качала его мать-княгиня во дворце на вершине горы Феодоро.

– Золотая колыбель, – выдохнул воин, уронил на пол кольчужные рукавицы и протянул руки к святыне. Пальцы его стали прозрачно розовыми, когда жесткие широкие ладони обняли чашу.

Неся святыню в сложенных чашей руках, князь Алексий направился к выходу из подземной часовни. Он не ощущал своего тела, казалось, что он ступает по облакам. Чашу он нес благоговейно, страшась прижать к обтянутой кольчугой груди. Князь не мог допустить соприкосновения святыни, омытой кровью Христа, с металлом, созданным для войны.

Князь вышел из ограбленной церкви в коридор дворца. Даже здесь чаша светилась слабым жемчужным сиянием. Теперь добраться до корабля, стоящего в гавани, и можно плыть домой, в благословенную Таврику. Там, на горе Феодоро, святыня будет надежно скрыта. Князь шествовал по разгромленному дворцу, чудом избегая нежелательных встреч. Он повернул в очередной коридор, сквозь разбитые створки дворцовых ворот уже виднелось мрачное ночное небо. Навстречу вышли два воина в кольчугах, шлемах и с саблями в руках.

Князь застыл на месте. Он, благородный опытный воин, мог бы победить этих врагов и без сабли, и с незащищенной шлемом головой. Но тогда надо выпустить чашу из рук. Князь замер, подобно сжатой пружине. Зловещие отсветы пожаров и нежный жемчужный свет чаши струились по его кольчуге.

Воины остановились, как налетевшие на стену, сабли со звоном упали на драгоценный мраморный пол. Вид князя Алексия внушал благоговейный страх – его лицо, подсвеченное снизу, казалось бледным и одухотворенным, глаза сияли, как звезды.

– Господин, вы нашли… – сказал один воин, голос его пресекся, он, крестясь, упал на колени.

– Та самая чаша, – проговорил другой и тоже опустился на колени. Князь Алексий узнал своих ближних воинов даже во мраке темной южной ночи.

– Да, друзья мои, я нашел её, – ответил он, тело его незаметно приняло другое положение – в данный момент князю не надо опасаться нападения и волноваться за ценность величайшей христианской святыни. Скорей бы добраться домой!

– Корабль уже сутки готов к отплытию, ждали только вас, господин…

Они вышли из разоренного дворца и двинулись в порт. Телохранители шли впереди и позади своего князя. Он шагал медленно, величаво, ощущая себя престолом замечательной чаши. Темная ночь казалась светлее и теплее от её неяркого свечения. Воины княжества Феодоро двигались как в каком-то прозрачном коконе, отделявшем их от ужасной действительности разгромленного города. На всем неблизком пути до порта у них не произошло ни одной неприятной встречи, телохранителям не представилась возможность выказать доблесть перед своим князем.

В порт они добрались к рассвету. Восток едва зарозовел, когда феодориты вступили на длинный каменный мол, влажный от выпавшей росы. Их корабль, двухмачтовая шхуна «Мангуп», причален в конце мола. Князь Алексий с воинами прошли мол и поднялись на борт судна – кусочек милой родины.

Вся команда высыпала на палубу встречать своего князя – отношения среди феодоритов были простые, патриархальные – князь – отец народа, остальные – его дети.

Князь на вытянутых руках поднял чашу, и нежный жемчужный свет озарил лица его родных и друзей.

– Константинополь пал, – вымолвил князь. – Больше нам нечего здесь делать. Мы отвезем на нашу родину эту святыню.

Молча, благоговейно созерцали люди золотую чашу. На востоке разгоралась заря, серебристо-серая гладь моря окрасилась в нежно-розовый цвет.

По взмаху руки князя матросы втянули на судно трап и швартовочные тросы. Капитан взял курс на восток.

Князь спустился в свою каюту, чувствуя себя бодрым, полным сил после бессонной ночи, как будто это не он только что прошел по разгромленному городу, видя кровь, страдания, смерть.

Алексий поставил чашу на скромный стол – откинутую доску под иллюминатором в своей каюте. Макушкой он почти касался потолка – палубы шхуны.

Князь Алексий взял чистую рубашку, которую дала ему в дорогу мать, и бережно обернул священную чашу. Где же хранить такую драгоценность? Князь отстегнул от пояса кожаный кошель, вытряхнул его содержимое и уложил туда чашу. Реликвия будет с ним, пока он не принесет её домой, на гору Феодоро. Плавный ход быстрого судна внушал надежду, что феодориты быстро вернутся на родину.

Шхуна «Мангуп» день и ночь плыла на восток. Дарданеллы и Мраморное море миновали без происшествий. Легкая юркая шхуна птицей неслась по зеленым прозрачным волнам. Но при входе в Понт Эвксинский погода испортилась – небо затянули черные тяжелые тучи, разразилась гроза с блеском молний и ливнем, хлещущим поверхность взбаламученной воды. Паруса слетели с мачт и исчезли в пучине. Князь стоял на мостике вместе с капитаном, помогая удерживать рвущийся из рук деревянный штурвал. Остальная команда вычерпывала воду в трюме. Вот шхуна тяжело поднялась на очередную высокую волну, молния ударила рядом с левым бортом, морская и дождевая воды вскипели.

– Сейчас мы утонем, мой князь, – спокойно сказал капитан, руки его на рукоятях штурвала не дрожали, только костяшки пальцев побелели. Князь Алексий окинул взглядом разбушевавшееся море, страшное давящее небо и произнес:

– Такова, значит, воля Божья!

– Я не боюсь смерти, мой князь, – сказал капитан. – Но как наш народ выживет без нас?

Казалось, на лицо Алексия упал солнечный луч – таким светлым оно стало. Он бережно вынул святую чашу из кошеля на поясе, развернул рубашку, белой птицей вспорхнувшую с его руки. Охватив чашу ладонями, он поднял её над головой и воззвал:

– Господи, Святый Боже, охрани нашу родину!

Держа золотую чашу на вытянутых руках, князь молился за свою страну и народ, призывая благословение на поля, города, крепости феодоритов.

Под святые слова молитвы пальцы его стали прозрачно розовыми, теплый свет пробился сквозь них. Капитан застыл, твердо удерживая шхуну на выбранном курсе. Он молился вместе с князем, в благоговейном страхе разглядывая святыню. Казалось, над шхуной взошло маленькое солнышко. Его лучи согревали князя и капитана, разгоняли мглу непогоды. Небо над шхуной уже не было таким мрачным, волны вокруг становились меньше, и вскоре настоящее солнце с голубого неба осветило корабль феодоритов. Капитан приказал поднять на мачты запасные паруса. До самой гавани Каламиты – главного порта княжества Феодоро, его моряки, плывшие с князем Алексием, наслаждались прекрасной погодой. И в гавань Каламиты они прибыли очень быстро. Краем сознания князь Алексий отметил эту странность, сходя на берег. Ночь прибывшие из Константинополя провели в крепости Каламита.

Князь задержался в Каламите на один день, чтобы местные жители смогли поклониться константинопольской святыне, и на следующее утро выехал в свою столицу. Весть об его благополучном возвращении летела впереди него.

На закате следующего дня князь Алексий с телохранителями подъезжал к своей родовой крепости. Толпа радостно возбужденных феодоритов приветствовала его громкими криками. Тяжелые ворота крепости распахнулись, и князь вступил в свой дом. На серых ступенях донжона его ожидала семья – престарелая мать, молодая жена с маленьким сыном на руках, и старый священник, воспитавший его. Алексий спешился, взбежал по ступеням, обнял мать и супругу. Отстранив женщин, он стряхнул на землю кольчужные рукавицы, запустил руку за ворот кольчуги. Ласковое тепло побежало по руке князя, святыня покоилась у его сердца. Алексий поднял чашу на вытянутой руке и показал изумленному народу. Мягкий золотистый ореол окутал святыню, последние лучи заходящего солнца бросили на неё тревожные пурпурные тени.

Люди крестились, падали на колени, благоговейно созерцая чудо, привезенное из-за моря. Суровое лицо князя, стоящего у входа в донжон, сияло неземной красотой. Старик-священник громко читал благодарственную молитву. Когда он закончил, князь преклонил колено и подал ему чашу.

– Примите, отец!

– Нет, сын мой, сам отнеси это сокровище в нашу церковь, – ответил старик, поднимая его.

– Охотно, – вымолвил князь. Торжественным шагом, держа чашу высоко над головой, Алексий направился в храм, расположенный северо-западнее донжона. Священник и обе княгини двинулись за ним, а следом шли потрясенные феодориты.

В сгущающихся сумерках чаша сияла, как путеводная звезда. В базилике, посвященной памяти святых Константина и Елены, правителей Константинополя, предков князей Феодоро, Алексий прошел по гулкому каменному полу. Мягкий свет чаши раздвигал темноту в храме. Держа чашу обеими руками, князь приблизился к алтарю. Обе княгини в длинных покрывалах скромно остановились у алтарной преграды – женщинам вход в алтарь заказан. Священник торжественно распахнул алтарные врата. Князь вступил в святая святых храма и благоговейно опустил на алтарь свою бесценную ношу. Чаша встала прямо в центре старинного престола, и алтарь базилики приобрел гармоничную завершенность. Золотистые отблески побежали по потолку и стенам базилики. Князь Алексий перекрестился, поклонился святыне и спиной вперед вышел из алтаря. Священник взволнованным голосом начал благодарственный молебен. К нему присоединились все жители крепости Феодоро. Помолившись, люди подошли под благословение, и храм опустел.

Княжеская семья последней покинула базилику. Алексий шел по двору крепости, обнимая обеих княгинь. Старый священник стоял у портала базилики и благоговейно смотрел вслед своему воспитаннику. Золотая колыбель, некогда вывезенная из Иерусалима, спасенная из Константинополя, теперь будет пребывать здесь, на горе Феодоро! Старик не пытался отереть счастливые слезы. Сквозь них луна казалась какой-то странной. Поднявшаяся в восточной части неба, она освещала дорогу князю и княгиням, на западной стороне небосклона багровыми углями еще догорал закат.

В эту ночь луна была необыкновенно круглой и большой, как щит феодоритов. Её почти белый свет заливал окрестные горы, серые известняковые стены крепости казались серебряными в холодном лунном сиянии.

Княжеская семья подошла к ступеням донжона, почти скрытым густой тенью восточной стены. Алексий взял на руки сына, помог взойти по ступеням матери и жене. Обнимая спящего наследника, он сделал широкий шаг и скрылся в башне. Священник поднял руку, благословляя на ночь дорогих ему людей, и застыл от изумления. Показалось ли ему, что две тени упали от ног князя Алексия: одна угольно черная, другая – немного темнее серебристого лунного света?

1475 год. Золотая чаша сияла в руках священника. Князь Мануил принял святое причастие, склонился в земном поклоне и вышел из подземного храма, где святая чаша пребывала уже почти триста лет, с того дня, когда предок нынешнего князя Феодоро вывез её из горящего Константинополя.

Господь и сегодня даровал всем добрым христианам солнечный день. Князь остановился у крепостной стены и обозрел свои владения. Как всегда, с самого детства, у него сбилось дыхание от красоты, окружившей его столицу: золотые пшеничные поля, густые рощи, зеленые луга, серебристые речки раскинулись до самого горизонта, насколько могли видеть его глаза. И над этой мирной землей синеет яркое небо, того оттенка, какой бывает только на родине.

От любви к родной земле слёзы навернулись на глаза князя. Он быстро сморгнул их и во главе свиты, держа за руку младшего сына Алексия, поднялся в свой дворец. Они прошли прямоугольный портал, украшенный белоснежным паросским мрамором, пресекли внутренний двор с лепечущим фонтаном и вошли в огромный двухсветный зал Совета.

Князь Мануил занял свое место на бархатном троне во главе длинного дубового стола и уверенным жестом пригласил ближних советников рассаживаться. Им было что обсудить. Княжество Феодоро окружали злобные враги. Алчные генуэзцы, прибывшие из-за моря, строили свою крепость на побережье княжества Феодоро. Из Константинополя приходили дурные вести – великая православная империя пала под натиском нехристей-турок. Последний ромейский император Константин защищал свою столицу с мечом в руках и погиб на крепостной стене, отражая последний турецкий штурм. Его тело так и не нашли.

Такое уже было в начале страшного тринадцатого века, когда столица православной империи пала под натиском католиков-крестоносцев. Тогда блаженной памяти князь Алексий Феодорийский нашел в горящем городе сакральную чашу и привез её на родную гору. С тех пор золотая чаша хранится в алтаре базилики, храма, устроенного рядом с дворцом правителя. Это – главный храм княжества, вырытый в известняковой горе раньше, чем был построен княжеский дворец. Священная чаша, как золотая колыбель, хранит благополучие и счастье княжества Феодоро.

– Друзья мои, – раздался в зале голос правителя. – Мы должны сейчас решить важный вопрос. Посол наших недругов-генуэзцев просит принять его со свитой в нашем дворце.

Советники задумались, князь терпеливо ждал их высказываний, но решение принимать ему.

Князь Мануил во всем походил на своего легендарного предка – благородное лицо с прямым носом, большие черные византийские глаза, отличительная черта династии Гаврасов, чьи предки приходились родней династии Комнинов.

Юный княжич Алексий, носящий имя прославленного предка, сидел рядом с отцом. Уже сейчас он учится управлять государством, главой которого станет в будущем. Княжич только молился пресвятой чаше, золотой колыбели их народа, чтобы это случилось еще не скоро.

Поток солнечного света перетек из одного окна в другое, когда советники заговорили:

– Государь, никаких переговоров с врагами…

– Но надо же узнать, чего они хотят от нас!

– Наши воины сильны, неутомимы, веди нас на врагов, наш повелитель!