© Людмила Лапина, 2021

ISBN 978-5-0055-1184-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КРЫМСКАЯ ПРАКТИКА
Мистическая повесть

Крым, лето 1979 года

Ветер, налетевший из пропахшей полынью степи, бросил горсть пыли в лицо молодой практикантке. Она закашлялась и заморгала. Оказывается, история и в самом деле – пыльная наука. По окончании первого курса истфака ЛГУ студенты разъехались на летнюю практику. Карина Лаврецкая очень радовалась, что ее направили в Крым. Она мечтала, как вернется домой с роскошным крымским загаром, придающим коже золотистый оттенок. Можно загорать и в Ленинграде, на пляже у Петропавловки, или совсем близко от дома, на излучине Невы за Смольным монастырем, но ленинградский загар слишком темен, а с ее темными глазами и волосами становишься похожей на индианку Тиллотамму, о которой писал Ефремов в «Лезвии бритвы», или на Таис Афинскую из его же романа. Нет, у нашей Таис глаза серые. А француз Анатоль Франс в прошлом веке написал, что Таис была блондинкой с фиалковыми газами.

Вспоминая романы любимых авторов, девушка продолжала свое занятие: просеивала через решето отвалы земли с археологического раскопа. В конце июля студентка-практикантка одета в клетчатую рубашку с длинными рукавами и парусиновые штаны, сшитые ее мамой на швейной машинке «Зингер». Карина впервые уехала одна так далеко от дома, от мамы и деда, и скучала по ним. Но археологическая практика была очень интересна: теоретические знания, полученные на лекциях, подкреплялись находками, вырываемыми из древней крымской земли, и выстраивались в стройную систему научного мировоззрения. Житейские навыки Карины тоже пополнились: она научилась чистить зубы и умываться одной кружкой воды. Эту большую фаянсовую кружку с изображением Медного Всадника положила ей в рюкзак мама, собирая дочь в дальнюю дорогу. Оказалось, что вода в лагере археологов привозная. Старый, но еще крепкий дед Павло и его сонная лошадка в одинаковых соломенных шляпах привозили из ближайшего села на телеге ученым в понедельник и среду две бочки воды, а в пятницу – три. Разгружали их сам дед и молодые практиканты. Студентки, кто похрабрее, в это время гладили лошадку и угощали ее кусочками сахара. Профессор, руководитель практики, наблюдал за этими процессами. Потом они с дедом, присев в тенечке, беседовали, курили, профессор – трубку, дед – козью ножку, набитую махоркой, пили крепкий обжигающий чай и расставались, весьма довольные друг другом.

Ленинградка Карина, привыкшая мыться, когда захочет, и под душем, и в большой ванне, быстро наполняющейся голубой невской водой, представить не могла до этого года, какое же удовольствие – возможность, не экономя, расходовать воду. Девушка поняла это только здесь, в пыльной крымской степи. Еще можно было искупаться в мелкой степной речушке, но идти туда надо было километра три в одну сторону. Иногда, в выходные, практиканты во главе с профессором ходили на море за десять километров.

Карина полюбила море с первого взгляда – сначала мелкие воды Финского залива, с мягким шорохом выплескивающиеся на песчаные берега. В четыре года родители вывезли ее в Алушту. Здесь берег был галечным, и Карина в первый же день, выходя из моря, разбила обе коленки. Сразу и навсегда полюбила она Черное море. Оно завораживало переливами солнечных зайчиков на спокойной голубой поверхности, когда солнце стоит в зените, и перламутровым зеркалом воды в конце дня, когда солнце огненной каплей медленно сползает за горизонт. На рассвете и ночью Карина еще не бывала на море – в семье ее воспитали достаточно строго. Сияющая голубизна летнего крымского неба и мягкая синева моря жили в памяти Карины так же, как детское увлечение древними греками. Их мифы о богах и героях развивали ее воображение. Ей казалось странным и нелепым, что древние греки не видели синевы моря – им оно представлялось винно-красным, как рассказывал ей дед-фронтовик, читавший Гомера в переводах и в подлиннике. О том, что некоторые считают Гомера женщиной, дед пока не говорил внучке, оберегая ее неокрепшую душу.

Профессор Андрей Петрович, доктор исторических наук, казался Карине похожим на ее дорогого дедушку: среднего роста, широкоплечий, почти квадратный, он был очень силен. В археологической экспедиции он перестал бриться и зарос черной бородой, в которой уже пробивалась седина. Курчавой шевелюрой он походил на древнего грека, только греки не курили трубки, а Андрей Петрович дымил как паровоз. Впрочем, дед и отец Карины тоже курили, и девушка спокойно относилась к запаху табачного дыма.

В семье Карину ласково называли Корой. Дед ее, Иван Сергеевич, объяснил, что так древние римляне звали юную дочь богини плодородия, и ленинградка двадцатого века очень на нее похожа. Девушка молчаливо радовалась, что ее не назвали Аглаей – именем одной из трех греческих граций. Конечно, она с семьей посещала Эрмитаж, любовалась античными статуями и камеей Гонзага. Дедушка Иван знал об античном искусстве почти все, особенно восхищался он древними римлянами. Коре же больше по сердцу была солнечная Эллада, которую очень напоминает полуостров Крым.

Девушка отложила сито, сладко потянулась, взмахнув руками. От крымского солнца не спасали ни темные очки, ни широкополая шляпа. Голодный желудок издал слабое урчание. С радостью Кора услышала лязг поварешки по рельсу – наступил час обеда, и дежурный по кухне из числа практикантов созывал всех к столу. Студенты по очереди помогали поварихе бабе Наде, жене деда Павло, резать овощи на салаты, рагу и фрукты на компот. Баба Надя хвалила Кору – мама с малолетства научила ее готовить, и девушка охотно помогала на кухне, когда наступала ее очередь. Работали в тенечке – кухню и обеденный стол прикрывала добротно устроенная деревянная крыша.

Кора умылась вместе с товарищами у ряда рукомойников и зашла в палатку переодеться перед обедом. Раньше, читая дневники европейских путешественников по Африке, она всегда удивлялась, что они переодевались к обеду. Прожив две недели в походных условиях, девушка поняла, что это не прихоть слишком цивилизованных людей, а насущная необходимость. В своей палатке Кора скинула пропыленные штаны и рубашку, стащила туго завязанные кеды и переоделась в сарафан из небеленого холста, отделанный вологодским кружевом – еще одну работу своей мамы. Кора заняла место за обеденным столом рядом с однокурсницей Леночкой, красивой голубоглазой блондинкой.

Обед на свежем воздухе… Что может быть лучше? Кора уплетала за обе щеки наваристый борщ и пшенную кашу с курятиной, уже не стесняясь своего аппетита перед сокурсниками и преподавателем.

В конце обеда за вкуснейшим абрикосовым компотом Леночка отодвинула почти пустой стакан, подняла на профессора невинные голубые глаза и сладким голоском осведомилась:

– Андрей Петрович, а вы верите в загробную жизнь?

Профессор отставил стакан с компотом, вцепился в свою бороду и энергично сказал:

– Верю!

Студенты уставились на него во все глаза, повариха баба Надя ахнула, схватилась за сердце и опустилась на скамейку у плиты. Голос у Леночки громкий, пронзительный, её провокационный вопрос был хорошо слышен всем обедающим. Какая может быть загробная жизнь в Советском Союзе, атеистической стране? Дед Павло крякнул, затушил самокрутку каблуком сапога и присел рядом с женой. Над обеденным столом повисло напряженное молчание – все ждали от Андрея Петровича разъяснений его удивительного заявления. Профессор спокойно допил компот и продолжил свою мысль:

– Верю, потому что изучал древние культуры, с почтением относившиеся к загробному существованию. Взять хотя бы древнеегипетскую книгу мертвых, или Аид он же Гадес эллинов, в котором нашлось место и Тартару для грешников и Елисейским полями для заслуживших блаженство своей земной жизнью.

– А вы ещё, может быть, в бога верите? – пролепетала внезапно смутившаяся Леночка.

– В богов, особенно древних, – с тонкой улыбкой ответил профессор. – Давным-давно практиковались очень интересные религиозные культы, и христианство лишь одно из многих, манихейство и митраизм были более распространенными и сильными учениями.

Профессор обвел глазами потрясенные лица своих студентов, только в карих глазах Карины он заметил понимание – хотя бы названия некоторых религиозных учений ей знакомы.

– Мировые религии вы будете изучать на втором курсе, – сказал он. Окружающие потрясенно внимали ему и молчали. Андрей Петрович с мягкой улыбкой взглянул на своих подопечных. Баба Надя и дед Павло на своей скамейке украдкой взялись за руки. Карина сидела мрачная – она не любила обнаруживать свою некомпетентность в каком-нибудь ученом вопросе, хотя понимала, что ей это еще простительно, ведь она пока только учится. По навесу над обеденным столом застучали крупные капли дождя. Профессор поглядел в мрачное небо. На горизонте полыхали белые зарницы. Гроза на юге – страшное дело, что в горах, что в степи. Конечно, в раскопе сейчас делать нечего.

– Расскажите нам что-нибудь интересное, дорогой Андрей Петрович, – умильно попросила Леночка. Довольные затянувшимся перерывом, студенты обратились в слух, а пожилые супруги обнялись.

– Давайте разберем какое-нибудь стихотворение, подходящее нашему случаю, про юг и историю. Кто почитает? – и профессор вопрошающе взглянул на притихших студентов. – Вы же ленинградцы, мои дорогие, – значительно добавил он.

Студенты молчали. Гена стиснул голову большими ладонями. В памяти всплыло: «… под голубыми небесам великолепными коврами, блестя на солнце, снег лежит…» Гена мысленно застонал. Неужели он ничего сейчас не вспомнит, и серьезная умная Карина будет смеяться над ним вместе с легкомысленной Леночкой. Стихи вспоминались только Пушкина и только про зиму. Пушкин, мороз… А что является противоположностью морозу и холоду? Огонь! Конечно, огонь! Гена солидно откашлялся.

– Можно мне, Андрей Петрович?

– Слушаем тебя, Геннадий, – подбодрил его профессор. Молодой человек встал, прикрыл глаза, минуту помолчал и произнес:

 
Плещут воды Флегетона,
Своды Тартара дрожат
Кони бледного Плутона
Прямо к нимфам Пелиона
Из аида бога мчат.
 

– Спасибо, Геннадий, пока достаточно, садись, – сказал профессор, посмотрел, как молодой человек опустился на свое место, и произнес: – Ну-с, мои дорогие, давайте разбираться с первой строчкой. «Плещут воды Флегетона». Кто мне скажет, что такое Флегетон? – и он обвел своих студентов вопрошающим взглядом.

– Река, – робко пролепетала Леночка.

– Очень хорошо, а какая это река? – уточнил профессор. Леночка молчала.

– Адская, – солидно сказал Гена.

– Правильно, мой мальчик, но ад появился только в христианстве, а у эллинов был аид, – уточнил профессор. – И у Пушкина сказано: «из аида…», значит, Флегетон – река, текущая в аиде. А сколько рек, текущих в аиде, вы знаете?

– Стикс, Лета, – без запинки произнесла Кора.

– Очень хорошо. И это все? – спросил свою аудиторию Андрей Петрович.

– Разве их не две? – захлопала ресницами удивленная Кора.

– Их пять, моя дорогая, – важно сказал профессор. – Давайте считать: Стикс, Лета, Флегетон, Ахерон, Коцит.

Студенты молчали, потрясенные – как запомнить все эти сведения из древнегреческой мифологии?

– Стикс, мои дорогие, самая известная река царства Аида, подземного царства, – сказал Андрей Петрович. – И чем же она знаменита?

– Харон перевозит через нее души умерших, – помолчав, произнес Стас.

– Совершенно верно, – подхватил профессор. – Стикс – река страха, ненависти, мрака, она многократно огибает аид. А начало свое Стикс берет из Ахерона, реки боли и скорби. Это понятно?

Нестройный хор студентов подтвердил, что да, понятно.

– Конечно, Лета тоже известна – река забвения. Попавшие в аид души пьют из нее и забывают горести своей земной жизни, – профессор замолчал и улыбнулся своим мыслям. – Кстати, Лета не так далеко от нас, как вы думаете.

– Неужели она существует в действительности? – вскрикнула Леночка.

– Да, и здесь, в Крыму, – подтвердил профессор. Вскрикнули все его слушатели – и практиканты, и баба Надя, и дед Павло. И все изумленно уставились на профессора. Он продолжал:

– Да, говорят, что от Леты отделился извилистый Летийский ручей, и выходит