Алмазный венец Марины Мнишек

1956 год. Железяка с камушками.

Июнь, позднее утро, одиннадцатый час, но на узкой улочке народу не видно: здесь всегда мало прохожих, а проезжие и вовсе редкость. Улица одноэтажная, это даже не совсем улица, а ее отпочковавшийся придаток – небольшое ответвление деревянной, с частными домиками, улицы, загнанное почти к самому Днепру. Впрочем, домики стоят в два ряда, как положено, и перед каждым огороженный штакетником палисадник. Солнце уже припекает, две идущие по дороге девочки щурятся на солнце.

Той, что поменьше, лет семь. Ей недавно начали отпускать косы – в школу ведь скоро, пусть идет с косами. Толстые каштановые косички, еще совсем короткие, завязаны полинявшими и чуть помятыми атласными голубыми ленточками, все лицо девочки покрыто крупными веснушками. При ходьбе она размахивает эмалированным трехлитровым бидончиком, пока пустым. Девочку зовут Люба, ее отправили на край улицы, к Фирсихе, за молоком. Семья Фирсенковых держит корову и продает молоко соседям. Второй девочке, Ларисе, лет восемь, льняные волосики ее короткие, мягкие и торчат во все стороны – вряд ли она причесывалась сегодня, – веснушки у нее мелкие и только на носу. Эта несет облезлую дерматиновую сумку, хозяйственную, с двумя ручками, и тоже помахивает ею. Она послана за щавелем, который в больших количествах растет на дальнем, т.н. Посадском, лугу. В эту пору щавель еще сочный, свежий, и жители улицы часто собирают его для супа – посылают обычно детей. Посадский луг большой и очень красивый. Он принадлежит совхозу, и конный сторож (объездчик) гоняет собирателей, чтоб не топтали траву.

Обе девочки в поношенных ситцевых платьях, босые. Теплая дорожная пыль мягким ковром ложится им под ноги или, напротив, взметается крохотными фонтанчиками – это если специально топать. А они топают. Ух, как взметается, до самых коленок, эта пыль…

– А знаешь, почему такое название – Посадский? – спрашивает Люба. – Ей хочется похвастаться своим знанием перед старшей девочкой – ведь Лора уже ходит в школу.

– Это так неправильно называют, – отвечает она. Правильно Пасацкий – потому что там скот пасут!

– Да? – неуверенно переспрашивает Люба. – А папа говорил, что раньше были такие посады, вроде улицы, где люди тоже жили…

– Ну, кто ж знает, что раньше было… А сейчас коров пасут! Поэтому правильно – Пасацкий. – рассеянно отвечает Лариса. И переводит разговор на более интересную тему. – Вчера мамка меня с собой к полковничихе брала!

Ее мама ходит раз в неделю убирать в дом полковничихи, на соседнюю улицу. С собой она обычно берет одну из старших дочерей. Девочки помогают: протирают мебель, поливают цветы…. Поскольку полковничиха каждый раз дарит детям что-нибудь – то пряник, то конфетку, то подпаленный утюгом красивый кружевной воротничок – Лариса и ее сестра, Шура, соперничают между собой – каждая хочет пойти «убираться» к полковничихе. На этой неделе, значит, тетя Катя брала с собой Лариску.

– Подарила полковничиха что-нибудь? – с искренним любопытством спрашивает Люба.

– Скляночку! Смотри какую красивую…–Лариса достает из глубокого накладного кармана своего ситцевого платья «скляночку». Это кусок фарфоровой чайной чашки – с нежным рисунком, с золотой каемочкой по краю…

– Красивая! – восхищается Люба. Девочки останавливаются посреди дороги, разглядывают осколок.

– Вот тут цветок нарисован, только не весь виден – дальше листик начинается, но он развалился – показывает Лариса. – У полковничихи еще такие чашки есть.

– Ты разбила? – с ужасом спрашивает Люба.

–– Нет! Сам полковник. Утром, еще до нашего прихода. Мамка стала убирать, а я скляночку себе попросила. Полковничиха и дала.

Украшенные рисунком скляночки – ценность. Найдя осколок более-менее красивой посуды, дети его хранят, делают с ним «секретики» в песке, показывают друг другу, оценивают, у кого лучше… А эта скляночка необыкновенная: тонкая, фарфоровая, рисунок нежный и почти весь сохранился – повезло Ларихе.

Она осторожно прячет скляночку обратно в карман и обращается к Любе.

– Пойдем со мной за щавлем! К Фирсихе на обратном пути зайдем!

– Не, – возражает Люба. – бабушка ругаться будет. Мне одной не разрешают на Посадский луг ходить.

– А мы не пойдем далеко, я сама объездчика боюсь… Мы здесь, с краю пособираем, за Курчихиным двором… Там тоже щавля полно!

Люба колеблется: бабушка за долгое отсутствие не похвалит. Но все же желание прогуляться с Лариской на луг побеждает.

– Бабушке скажешь, что Фирсиха ждать заставила, пока процедит молоко, – скажешь – поздно сегодня корову доила! – добавляет Лариса, видя ее колебания.

Посадский луг огромный! Трава там высокая, сочная, девочкам, как они говорят, «по шейку», щавеля полно – крупного, отборного. Но собирать там опасно: объездчик, если увидит может и нагайкой хлестнуть, и щавель отберет, да еще вместе с сумкой… Чтобы не встретиться с объездчиком, многие предпочитают искать здесь, на самом краю луга, сразу за огородами. Люба тоже собирает в Ларискину сумку – домой принести щавель нельзя, бабушка будет ругать за самовольство. Прямо за Курчихиным огородом заросли лопуха и крапивы, среди них вросшие в землю обломки какого-то древнего фундамента, щавель там плохо растет – пробивается сквозь щебень, рядом с камнями… Все ж полсумки они набирают довольно быстро.

– Может, хватит? – сомневается Лариса.

– Смотри, королек! Сейчас поймаю! – Поставив на землю бидончик, Люба подкрадывается к бабочке, складывает ладони «домиком» … Взмах крыльев – яркая бабочка улетает, а девочка с размаху падает на землю, как раз не торчащие среди зарослей лопухов камни…

Лариса подбегает, помогает подняться.

– Коленку разбила?

Люба морщится, хнычет, на глазах появляются слезы.

– И коленку, и руку ободрала… – всхлипывает она, рассматривая большую царапину на руке. – Руку даже больше! – Она смотрит на руку, царапина глубокая, кровь течет. – Ого, как поцарапала!

– На что это ты напоролась? – Лариска, нахмурившись, осматривает шрам. – Это не кирпичом! Там бутылку, наверно, кто-то разбил!

Обе, согнувшись, осматривают под лопухами каменные остатки давнего строительства…

– Тут, смотри – железяка какая-то…. –Люба с трудом выдергивает и поднимает вдавленную между камнями железяку. Она погнутая, заржавленная – или это грязь? Девочки рассматривают царапину – глубокая! Неужели этой железякой?

– Как бы столбняка не случилось… – озабоченно бормочет Лора.– Промыть надо! В сажалке пойдем, промоем… Вот вытри пока, Любашка…. – она срывает лопух и протягивает подруге.

Люба морщится, осторожно обтирает кровь, разглядывает рану.. Глубокая… Как ножом полоснула! Что ж это такое острое, неужели такая острая железяка?… Она опять подбирает брошенную было железку, рассматривает ее внимательно.

– Это не железом распорото, это вот чем – камень тут в железяке… прямо врос в нее… А острый какой! – восклицает девочка. – Посмотри, Лариха!

Они внимательно разглядывают железку. По обе стороны большого камня обнаруживаются другие, поменьше. Те не острые, наоборот круглые. А этот, самый большой, острый, со сколом! Скол и царапается.

– Ишь, грязи на них сколько, – Вздыхает Лариса.– И в железку вросли!

Чтобы получше рассмотреть камни, Люба обтирает их лопухом. Они не простые, граненые на ощупь… Как же они попали в эту железку?

Возле сажалки, пока Лора шлепает босыми ногами по краю воды и гоняется среди береговой осоки за синими стрекозками, Люба обмывает раны на руке и ноге. Они саднят, девочке больно. Тем не менее она с любопытством поглядывает на лежащую в траве рядом с бидончиком находку.

Вот и до нее дошла очередь: Люба и ее в воде пополоскала, потерла осокой – грязь въелась сильно.

– Смотри, Лариха, – кричит девочка. – Смотри, как на солнце блестят!

Отмытые камешки и впрямь красиво блестят: солнце преломляется в их гранях…Большой, посредине железки, не такой ровный, но и от него отражаются солнечные блики..

– Об него и порезалась… – вздыхает Люба. – Острый какой, зараза! А железяку эту я себе возьму – красивая! Не сама, конечно, а камешки красивые – блестят!

– Да! – соглашается Лариска. И достает свою скляночку. – Смотри, если вместе они, как хорошо получается! – девочки рассматривают вдвоем. Скляночка тонкая, с нежным рисунком, железка тоже симпатичная – там, где грязь отмылась, поблескивает желтым, а камешки вообще ярко блестят. – Давай сделаем двойной секретик? Рядом их положим в песок и стеклышком прозрачным прикроем….

1606 год. Марина едет к мужу.

Дочка сандомирского воеводы Мнишка не то чтобы избалована, просто она знает себе цену. Марине недавно исполнилось семнадцать лет, а она уже московская царица! Ну, без пяти минут…

– Алмазный мой венец! – Марина произносит это, не оглядываясь на служанку – она смотрит в зеркало. Горделивая посадка головы оттеняет юное нежное лицо, каштановые волосы уже убраны и заколоты, как надо. Марина берет украшение из рук служанки и сама осторожно пристраивает на прическу эту узкую золотую полоску, усеянную алмазами: посреди очень крупный и вокруг него несколько помельче. Дочь сандомирского воеводы Ежи Мнишка любит драгоценные камни, алмазный венец подарил ей отец на пятнадцатилетие, в этом дорогом и нарядном уборе увидел ее впервые будущий супруг. И сразу влюбился! Почти два года назад, в доме отца, в Самборе… Марина улыбается, вспоминая ту встречу. Привезенный почти случайно в Самбор родственником Мнишков князем Вишневецким, опальный московский царевич был поражен ее красотой! С тех пор она находится в зоне всеобщего внимания… Про царевича тогда всякие слухи ходили, большинство считало его самозванцем, желающим войти на московский престол при помощи поляков, через женитьбу на Марине.

Глядящаяся в зеркало, девушка усмехается: эти слухи явная глупость. Даже она, совсем юная тогда, два года назад, смогла отличить истинную страсть. Московский царевич искренне и страстно признавался ей в любви, это было настоящее чувство. Он даже открылся ей – признался, что не царского происхождения. Но поклялся, что будет царем! Она ему поверила. И конечно, только человек знатного рода на такое чувство способен… Сказать правду, и родной отец, и отец духовный (а Марина богобоязненна), уговаривали ее согласиться на этот брак, твердили об ее особой миссии для процветания родной страны и католической веры. Однако, не случись того признания, в котором она услышала подлинное чувство московского «царевича», она, возможно, отказалась бы от брака с загадочным чужеземцем. И никто б гордую дочь воеводы Мнишка не заставил! Ни отец, ни Папа – никто.

Человек этот вызвал ее любопытство еще до знакомства. Старшая сестра Урсула, вышедшая не так давно замуж за князя Вишневецкого, вначале упоминала о нем в письмах как о забавной диковинке: муж, мол, поселил в своем поместье некоего московского пришельца, который рассказывает странные байки, «в духе Теренция». Ну прямо сказки – заслушаешься! Якобы он чудом оставшийся в живых сын московского царя Ивана… Но, кстати, образован неплохо… «Вначале мы, конечно, воспринимали его как потеху, смеялись над этим неизвестного происхождения москвитянином. Однако знаешь, Марина, в нем действительно чувствуется порода… – добавляла сестра. – Муж уже почти поверил ему».

А потом привезенный в Самбор Вишневецким странник, вызвал большой интерес отца Марины, Ежи Мнишка: держался москвитянин по-европейски, был образован, его рассказы о царском происхождении слушались с интересом… И, пожалуй, не так уж они невероятны… Да и неважно, в конце концов, кто этот человек на самом деле, но, если вступит на царство, от него может быть польза. Воевода нюхом почувствовал выгодную авантюру, открывающую ему возможность выпутаться из долга. Дело в том, что Ежи Мнишек сильно задолжал королю и не знал, как расплатиться – бывает… И главное – этот приезжий москвитянин (кто б он ни был, а ведь претендует на Московское царство!) страстно влюбился в пятнадцатилетнюю Марину.. Совершенно не скупясь, он обещал отдать за нее Смоленскую, Северскую, Новгородскую, Псковскую земли, привести Московию в католичество, озолотить Мнишков, помочь королю Сигизмунду в споре со Швецией… Щедрые обещания! Даже если половину исполнит… Воевода Мнишек был по натуре авантюрист и циник, за ним с молодости всякое водилось. Сейчас дела воеводы шли не слишком хорошо: и репутация подмочена, и долги большие. Мудреная, «в духе Теренция», история москвитянина заинтересовала его. А не так и глуп этот парень…

Разумеется, все это было вилами по воде писано…. Остро стояли вопросы: сядет ли на трон, да и сев, будет ли выполнять обещанное? Многоопытный канцлер Ян Замойский предостерегал воеводу: «Кость падает иногда недурно, но бросать ее, когда дело идет о важных предприятиях, не советуют». Тем не менее, находящийся в сложном материальном положении, склонный к авантюрам и нечистый на руку воевода Мнишек поставил на самозванца, а юная пани Марина поверила в счастливое будущее москвитянина: если и не царь, то, возможно, будет им… Она тоже была честолюбива, почему бы ей не стать московской царицей?!

Мнишек взялся помогать «московскому царевичу». Ему шли навстречу, хотя и с большим скрипом: помощь, которую путем интриг, выхлопотал Мнишек от короля Сигизмунда для нового друга, оказалась не слишком действенной. Однако повезло в другом: в Московии случилась смута. Семейство Годунова было низвержено самими московитами, при совсем малой помощи поляков, и вот, «царевич Дмитрий» на троне! Теперь он получил полное одобрение польской стороны. В Кракове состоялось его обручение с дочерью сандомирского воеводы.

Теперь Марина – без пяти минут супруга Московского царя – едет к нему при огромном сопровождении (более двух тысяч человек), которое царь Димитрий оплачивает очень щедро. Он торопит в письмах ее отца и в ответ на жалобы продающего дочь циника, шлет, шлет деньги и дорогие подарки…. Разве может женщина не ответить на столь безудержное чувство?! И почему гордой дочери польского воеводы не выйти замуж за царя Московии?!..

Уже полгода прошло с того счастливого дня, когда их обручили в Кракове, правда, жениха на обручении не было, его представлял московский посол. Все эти полгода царь Дмитрий писал письма новоявленному тестю, торопя с прибытием. Выбрались в путь не сразу, да и путь тяжел. Через Днепр под Оршей перебирались два дня: мосты сносило. Дальше шли по чужим землям, общались с новыми подданными. Обе стороны не понимали друг друга и не нравились друг другу… «Московиты» не нравились полякам неотесанностью и излишней открытостью, казались неразвитыми и навязчивыми. «Литва» представлялась русским спесивой, слишком требовательной и грубой.

Первую ночевку устроили в Красном (под Смоленском). Стояла апрельская распутица, гордым шляхтичам палатки ставили прямо по грязи, только царице была приготовлена новая изба. То же повторилось при второй ночевке. «Бедновато для первого раза…», – так высказались гости, и воевода Мнишек потребовал от зятя увеличения содержания. Тотчас было прислано – московский царь не скупился. На второй день Мнишков и свиту приветствовали царские посланники знатных родов, при тысячной охране. Для царицы были приготовлены пятьдесят четыре белые лошади и три кареты, обитые внутри соболями.

21 апреля свадебный поезд остановился в Смоленске.

Вернуть этот город, уже побывавший в предшествующем столетии польско-литовским, долго мечтала польская шляхта. Теперь мечта, кажется, сбывалась. Встречать новую царицу вышли десятки тысяч людей. Вышло смоленское духовенство с образами Пресвятой богородицы, вышел прочий знатный люд с хлебом-солью. Бояре устроили обед. Стол был обилен и непривычен для гостей. После пира Юрий Мнишек заболел. Из-за этого в Смоленске пришлось на несколько дней задержаться.

2016 год. Гибель Антона.

Беда пришла неожиданно. Стояло прекрасное июньское утро. Любовь Львовна Лопухова встала в тот день поздно. Ей было шестьдесят семь лет, уже четыре года она не работала. Зимой она, вместе с дочкой и внучкой, жила в своей двухкомнатной квартире в центре Смоленска, лето же проводила на окраине города, где у семьи имелся доставшийся от бабушки маленький домик. До недавних пор Любовь Львовна воспринимала этот домик с небольшим садиком как дачу – сажала там грядки, ухаживала за яблонями (их имелось целых три!)… Там и воздух лучше, и зелень кругом, как в деревне. Однако прошлой зимой ее внучка Наташа вышла замуж. Муж, хотя и старше Наташи на шесть лет (ему уже тридцатник стукнул) квартиры не имел. Но поселиться вместе с тещей и бабушкой молодой жены в их квартире не захотел. Тут-то и пригодилась полузаброшенная дачка на окраине. Любовь Львовна с дочерью Ольгой остались теперь в квартире вдвоем, однако летом довольно часто ходили к Наташе с Антоном – в саду покопаться, на воздухе побыть и вообще посмотреть, все ли благополучно у молодых.

Ольга, как когда-то и Любовь Львовна, работала в библиотеке. Как и Люба, ее дочь вышла замуж рано и по любви, но за человека с больным сердцем. Муж ее рано умер, дочку растила одна, мать помогала. Сейчас Ольге уже сорок пять и живет по-прежнему с матерью. Люба очень хотела бы выдать ее вновь замуж, но, видно, не судьба. Ухажеры за эти годы, конечно, находились, однако не складывалось. Поначалу были серьезные причины: и мужа не так легко забыть, и дочке маленькой не всякий в отчимы годится. А теперь уж, наверно, просто привередливая стала. Сегодня у Оли выходной, и она с раннего утра, часов в семь, пока не жарко, побежала к Наташе – помочь в огороде, тем более, молодые намечали большой ремонт.

А Любовь Львовна с ней не пошла. В последнее время она стала плохо спать. Вот и сегодня заснула под утро, поэтому вставать начала в одиннадцатом часу. И почти сразу зазвонил телефон. «Ольга» – высветилось на экране.

– Алло, Олюша, – Любовь Львовна поднесла телефон к уху, одновременно засовывая босые ноги в тапки. – Что там у вас?

– Мама, ты знаешь… Только не пугайся, пожалуйста… – голос дочки дрожал, так что Лопухова и впрямь испугалась.

– Что там случилось?! Не мямли! – закричала она, уже не думая, что босыми ногами на полу стоит. – Что с Наташей, Оля?!

– Мама… С Наташей ничего, она со мной… – Ольга опять запнулась. – Антон… Антон приболел, мама… Мы сейчас в Красном Кресте. Ты дома оставайся! Мы придем к тебе.

– Нет-нет, – Закричала Любовь Львовна. – Я сама к вам приду, в больницу! Ждите там! В каком он отделении?

– Он… Я тебя возле входа встречу! – И Ольга выключила мобильник.

До Красного Креста Люба дошла минут за двадцать, запыхалась сильно. Ольга стояла возле ворот, без Наташи.

– Наташа там с ним? Что такое случилось? – спросила Люба уже на ходу (они двигались к корпусам). Ольга опять начала мямлить.

– Понимаешь, Антон упал…

– Выпил, что ли, вчера?

– Нет, мама… – Ольга запнулась, помолчала. Потом заговорила еще более взволнованно, голос ее дрожал. – Это случай! Я даже не знаю, как тебе сказать, но это случай! Он упал с чердака, как папа. Тоже ночью. Как папа, пошел посмотреть… Когда я пришла, его уже скорая увезла, а полицейские Наташу допрашивали…

Люба, пораженная, села на удачно подвернувшуюся скамейку. Неужели так бывает? Чтобы второй раз? Тот ужас почти тридцатилетней давности, когда погиб ее муж Сережа, Ольгин отец, опять ожил в памяти. Сергей упал с чердака того самого дачного домика, где теперь Наташа жила. Ночью. Пошел посмотреть, потому что показалось, будто кто-то ходит… Теперь понятно, почему Ольга так боится ей сказать. Ольге тогда было шестнадцать. Ужасный случай! Но как такое могло повториться?

– Он жив? – собрав волю в кулак, спросила Любовь Львовна.

И Ольга отрицательно покачала головой.

1606 год. Спасение из огня и подарок.