Есть в доме хозяин, а дом на холме.

«Придите сироты, придите ко мне!»

В ночи холод лютый крепчал и крепчал,

А голос всё слаще, призывней, звучал:

«Есть хлеб и есть мясо, вино есть и мёд.

Пускай нынче ночью никто не умрёт.»

Учёный будь отрок, будь вор иль циркач

На плату, поверь, не скупится богач.

«Приди же скорее и хлеб преломи!

И следом за мною исчезнешь в тени…»

Себе на беду ты явился на зов.

Смелей постучи – и откинут засов.

«И всех я приму, и я каждому рад!

Лишь кровь чуть уйми из трепещущих ран…

Разверсты однажды, по сей день саднят,

Но чистые души мне боль утолят.»

Приходят с надеждой, едят и молчат…

А нежные души их кровоточат.

И в сердце холодном надежда живёт,

Что рана да к ране – а вдруг прирастет?

И течь будет кровь одна в них двоих,

Как в прежние дни… Он ведь помнит своих.

Накрыт в доме стол, отодвинут засов.

«Придите сироты под мой тёмный кров!

Есть хлеб и есть мясо, вино есть и мёд.

Пускай нынче ночью никто не умрёт.

Приди же скорее и хлеб преломи!

И следом за мною исчезнешь в тени…»

05.12.19

© Любовь {Leo} Паршина, 2022

ISBN 978-5-0059-1346-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бархатное сердце

III место в номинации «Малая проза» в конкурсе «Трансильвания 2020. Семейные узы»

1

– Передай моим добрым братьям, что шутка их удалась на славу, – сказал Деметреш, вкладывая серебряную монету в ладонь блудницы.

Блудница взглянула на монету, пожала плечами, поклонилась и ушла.

Разочарована.

И ей не удалось растопить ледяное сердце и расшевелить омертвевшее, как все сказывали, тело. Она была дорогая, неприлично было бы заплатить ей меньше цельного серебряка.

На прошлой седмице присылали девицу попроще, даже не куртизанку, а просто веселую, страстную, искренне готовую услужить.

Нет.

Деметреш желал. О, кто бы знал, какие восхитительные, порочные грёзы терзали его ночами, особенно при полной Луне.

Он всегда плохо спал ночами…

Но он запретил себе даже мыслить о том, чтобы претворить грёзы в жизнь.

Однажды он зашел слишком далеко. Счастье, что братья так и не узнали. Они бы так не шутили. Они бы сожгли его.

Деметреш, один из четырех Старших братьев, любимый сын покойного ныне Великого отца, вставал раньше всех в Ордене. Ему, как Старшему брату, полагалась личная прислуга, но у Деметреша был лишь один старенький слуга Альтци.

У прочих имелась целая свита, включая весёлых приветливых служанок, но и все они вкупе не хранили такого груза тайны, как Деметреш с Альтци.

Альтци проводил блудницу тайным коридором, затем заглянул на кухню и от парной туши быка отсек несколько тонких ломтиков свежего мяса. Деметреш тем временем умылся, сам облачился в сутану, причесал свои длинные тёмные волосы, уже тронутые проседью, и сел к столу. Как раз явился Альтци с кубком чистой воды и свежим мясом.

Деметреш скоро разделался с мясом, орудуя ножом и двузубой вилкой, выпил половину кубка воды.

После такого завтрака он выдержит и трапезу с братьями.

Надевая на плечи хозяина чёрную с багрянцем мантию с длинными рукавами и серебристой опушкой, Альтци обронил:

– Случайно ли братья прислали столь дорогую женщину именно сегодня? Об этой слышал даже я…

– Случайно, – отрезал Деметреш.

Слава светлым богам! Они не представляют, что на самом деле значит этот день. Деметреш только удивился, что, ни секунды не раздумывая, сам вспомнил об этом.

Наконец, Альтци надел ему на шею тяжёлую серебряную цепь с фиалом, полным воды из священного источника. Деметреш преодолел спазм в желудке, перевел дыхание и вышагнул из своих покоев в коридоры замка.

Как человек шагает в ледяную воду или в парную, наполненную жаром.

2

Альтци был стар, Деметреш привык к нему. Присутствие Альтци сделалось переносимым. Непереносимым бывало его ворчание… Но это уже другое.

Присутствие иных людей было пыткой, к которой Деметреш привык. Привыкает ведь калека хромать.

Так и Деметреш уже привычно чувствовал жар и дрожь, когда люди проходили мимо. Они были прекрасны и желанны, все до единого. Зато концентрация на этом ужасе помогала Деметрешу сохранить логику мысли. Часто он замечал такие тонкости дел, которые укрывались от братьев. Его считали чрезмерно разумным и дотошным, временами посмеиваясь.

Деметреш вошёл в трапезную, как и обыкновенно, через малую деревянную дверь за колонной. Эта дверь вела прямо на возвышение, где стоял стол для четырёх Старших братьев Ордена. Пятью ступенями ниже простиралась остальная зала, где вкушали пищу братья младшие.

Остальные трое Старших уже были здесь.

Низкорослый крысоподобный Горш. Карающий брат.

Пухлый, оплывший Ольгольд. Обличающий брат.

И Корвилл. Мудрый брат. Будто высеченный из серого гранита, столь похожий на усопшего Великого отца, что люди поговаривали – это его единственный родной сын.

Бледный, сутулый и сухой Деметреш вошел и занял свое место среди них. Добрый брат.

Когда десять лет назад не стало Великого отца, братья решили, что отныне они все четверо будут равны и никто не сделается новым Великим отцом над своими братьями. Однако слово Корвилла имело больший вес. Именно с его благословения и проповеди начинался каждый день, если только он не желал уступить эту честь кому-либо из братьев. В этот раз не пожелал.

Когда Деметреш занял своё место, Корвилл выждал немного, затем поднялся и взошел на кафедру. В уже полном людьми зале настала тишина.

– Милостью светлых богов и богинь стоит наш мир. Непрестанно столпы его точат твари, насылаемые тёмными. Да будет воля наша тверда!

– Да будет воля наша тверда! – отозвался зал.

Корвилл продолжил:

– Вспомним братья, благодаря чему мы сегодня проснулись, встретили рассвет нового дня и можем наслаждаться пищей. Этот день, сто сорок третий день от начала года, день посвящённый Ткачихам судеб, несет на себе печать славы наших братьев и отцов. В году пятьсот пятом от Расселения народов в северных землях, Орден заявил о себе королю Оделлу Первому и потребовал для себя права самостоятельно разыскивать и карать посланцев тёмных богов. В семьсот двадцать пятом году было найдено и вычищено первое крупное гнездовье в Межных горах. В году тысяча тридцать пятом Орден судил, приговорил и казнил королеву Греттерлль. Процесс над королевой позволил вскрыть потаенные до этого, тёмные рода среди знати. Наконец, тридцать лет назад, в году одна тысяча семьсот восьмидесятом, был уничтожен последний темный род в наших землях – род Черовитов. Нашему Ордену предстоит ещё много славных дел, братья. Приумножим же славу отцов и братьев, послужим делу светлых богов! Да будет воля наша тверда!

– Да будет воля наша тверда! – отозвался зал, уже менее стройно, чем в первый раз.

Братья приступили к трапезе. Причмокивая вымоченным зерном, толстый Ольгельд поинтересовался у Деметреша:

– Понравился ли тебе мой подарок, брат?

– Как я понял, это была самая дорогая и прекрасная женщина в городе? Я польщён. Благодарю. Она оказалась довольно умна, мы провели ночь в беседе о милости светлых богов.

Братья переглянулись, усмехаясь. Даже Корвилл. Он обычно не участвовал в забавах братьев, но не препятствовал и с любопытством наблюдал. Тоже надеялся увидеть, как даст слабину самый воздержанный и скромный брат Ордена. Деметреш даже слыхал, что младшие братья делают ставки. Они тоже знают. Все всё знают…

«На самом деле они не знают», – подумалось Деметрешу, и его губы тронула улыбка. Будто против его воли. Он даже вздрогнул.

– Нет-нет, – прошептал он. К счастью, именно в этот момент к столу поднесли блюдо с томленой говядиной.

– Мы знаем, что ты не ешь мясо брат, – отмахнулся Горш.

Завтрак в Ордене всегда был плотным, ведь братьям предстоял день, полный трудов, волнений и забот.

3

Шло дознание по делу юной баронессы. Шло непросто, уже несколько дней. Дело осложнялось тем, что муж баронессы, старый барон, был дальним родственником короля.

Взял себе женушку из древнего рода, происходящего откуда-то из предгорий Межных гор, и некоторое время спустя заподозрил, что жена его может быть ведьмой или происходить из иной, гораздо более худшей, – из тёмный породы.

Ещё на простых допросах выяснилось, что баронесса была неверна своему супругу, занималась гаданием, куда-то пропадала по ночам и хранила довольно странные для юной женщины книги – например, о свойствах камней и их способности влиять на человеческое состояние и настроение.

Доставили баронессу в замок Ордена ещё совсем свежей, гордой и красивой, будто новая кукла. Теперь, несколько дней спустя, баронесса несколько изменилась – как внешне, так и внутренне.

В зале суда были низкие своды и не имелось ни одного окна, чтобы ни дневной, ни лунный свет не проникали сюда и чтобы темные подсудимые не могли таким образом понять, полна ли сейчас сила их повелителей…

За длинным дубовым столом вновь заняли свои места четверо Старших братьев. Светильники были расположены так, чтобы лица братьев оставались в тени…

Ввели баронессу.

Ее голова клонилась вбок, золотистые волосы сбились в колтун, ноги от холода и постоянной боли, причиняемой оковами, стали тяжелыми как колоды.

Разодранные одежды колыхались вокруг тощего тела.

– Ранна… – мягко позвал ее Ольгельд.

Баронесса дернула головой, но взгляда на Старших братьев так и не подняла.

– Ранна, – позвал ее уже Корвилл. – Это ведь твое имя, женщина? Им тебя нарекли пред лицом светлых богов?

– Как скажете, – коротко и хрипло сказала баронесса, глядя в сторону.

– Но ты признаешь, что это твое имя?

– Как скажете…

– Назови себя!

– Я – Ранна, – почти выкрикнула женщина, словно ей вновь причинили боль.

Деметрешу было жаль ее. Но он понимал, что иначе нельзя, что она сейчас не человек, но врата тьмы. И то кошмарное состояние, в котором она пребывает сейчас – следствие зла, которое она подпустила к себе. Здесь оно было над ней не властно и стало видно, что оно оставило после себя…

Это была уже седьмая беседа. Деметреш чувствовал, что смертельно устал. Ведьма была упряма…

Вот и сегодня она отчаянно отказывалась повторить то, в чем призналась сама в прошлый раз.

Она отплевывалась все теми же ответами «Да!», «Как скажете!», «Как вам угодно…».

Так прошел, должно быть, час. Горш и его лучшие подручные снова взялись за свои средства – крючья под потолком и веревки.

Подвесить ведьму как следует не удалось – она не выдержала и потеряла сознание от боли, уже когда ее руки завели за спину и крепко связали.

– Суставы совсем испорчены… – вздохнул Ольгельд. И стал давать распоряжение прислужникам – какие снадобья и средства следует принести.

Ведьму надо было разговорить. Если не пыткой, то пусть зельем.

Старшим братьям пока подали разбавленного вина.

– Что если она уже лишилась рассудка? – предположил Деметреш. – Тогда мы просто теряем время…

– Считаешь, ее разум угас от боли или от того, что ее оставили темные покровители?

– А вот это нужно выяснить…

– Она морочит нас! – фыркнул Горш.

– Узнаем, когда подействуют снадобья, – заверил Ольгельд. – Они не дадут ей солгать.

Горш не унимался.

– Если ей не помогают темные боги.

– Что ты! Она уже лишена всяких связей с ними. Как и сил, которыми могла бы воспользоваться…

– Если она человек, а не какая-то мутная, грязная порода.

– Нет-нет! Ее же проверяли перед тем, как взять замуж. Она чистокровный человек.

– Темные силы могут дремать…

– Не настолько же долго. Ей скоро двадцать пять. Успокойся. А то я и тебе дам каких-нибудь капель…

Полчаса спустя баронесса пришла в себя.

Она рассказывала то же, что и вчера – о том, что читала в запретных книгах, и о тех непотребствах, которые творила со слугами и служанками, о том, что замышляла сделать со своим добрым мужем…

Как казалось Деметрешу, она откровенно бредила.

Об этом он шепотом заметил Корвиллу. Тот усмехнулся.

– Всё проверим.

Далее Старшие братья вновь удалились на перерыв. С делом ведьмы-баронессы хотели покончить сегодня. Оставалось только получить внятное последнее признание…

Снова смочив горло разбавленным вином, Корвилл велел слугам сообщить, есть ли какие-то известия.

Известий оказалось два.

Первое: какой-то горожанин передумал доносить и пытался взломать ящик для доносов. Его схватили и хорошенько высекли. Старшие братья от души посмеялись.

Второе: в городе объявились бродячие циркачи. Разномастный сброд…

– Ерунда, конечно… – поморщился Корвилл. – Но нельзя позволять им так запросто вытворять в нашем городе, что вздумается.

– Да к чему нам вообще на них отвлекаться? – лениво поинтересовался Ольгельд. – Ну и пусть в народе шепчутся, что их пляски это подобие месс темным богам. На самом-то деле это давно не так…

– Пусть не так. Но пока в народе шепчутся… В общем, я хочу, чтобы город был чистым от этой дряни.

– Позволь я пойду, – устало попросил Деметреш. – Обвинительную грамоту я подпишу. А формально мое присутствие уже не требуется.

– Отправляйся, – согласился Корвилл. – Возьми с собой небольшой отряд. Не слишком усердствуйте. Просто покажите, что этому нет места у нас под боком…

4

Деметреш был рад вырваться прочь из душного подземелья на свежий вечерний воздух.

Ему не хотелось даже думать о том, что было бы, останься он там. Ему было даже немного жаль Корвилла, который не мог покинуть процесс.

Ведьму… Ведьму было не жаль. Отец был добр, но был и справедлив. Он учил его, что так устроен мир, что все должно оказаться на своих местах.

Место ведьмы в клетке, а после – в костре.

Если кто-то невиновен или недостаточно виноват, он будет освобожден.

Деметреш знал это как никто другой.

Он хорошо помнил сильные руки отца, которые подхватили его, вытащив из темноты под родительской кроватью на свет, и унесли прочь. Он едва успел заметить обезглавленные тела на багряных от крови перинах.

Он долго не помнил их вообще. Пока Альтци не заставил его вспомнить.

Деметрешу было десять, когда этот старик поступил к нему в услужение. До того дня Альтци просто жил в Ордене, выполнял любую, даже самую грязную работу. Он был старателен, числился на хорошем счету. Несколько раз он будто бы случайно повстречался с совсем юным Деметрешем, выручил его или просто развеселил шуткой. В детстве Деметреш порой смеялся…

Потом старенький слуга, приставленный Великим отцом к нему, умер. Деметреш долго не думал над тем, кем его заменить. Он мало с кем сошелся в Ордене, лицо Альтци к тому же казалось ему таким родным и знакомым…

Потом не стало Великого отца.

Деметреш, четырнадцати лет от роду, тогда уже был одним из Старших братьев, самый младший из них.

Уже тогда все знали что Деметреш – любимый сын Великого отца, спасённый из одного из очищенных гнезд.

Большего не знал даже сам Деметреш.

Великий отец не успел ему рассказать. Он умер так внезапно, что до сих пор многие были уверены, что его забрал яд или тёмное колдовство.

Когда все юноши находили себе дам сердца и заводили тайные романы, Деметреш познал жар иного желания.

Настолько сильного, что стал бояться даже приближаться к людям.

Не понимая, что происходит, Деметреш думал: «Неужели я настолько развратен?».

И вскоре братья впервые подослали к нему блудницу. Она была красива и молода, чуть старше самого Деметреша. Надеясь хотя бы понять, что с ним происходит, он лег с ней в постель, обнял её… и чуть не убил. Он не решился сделать то, к чему стремилось его естество, но был жесток с девушкой – обнимал ее так крепко, что, кажется, сломал несколько ребер. Он рассматривал её очень внимательно, словно пытаясь высмотреть источник излучаемого ею жара. Потом сжал ее запястье и сломал его, как гнилую палку. Наконец, Деметреш схватил девушку за горло… Она вырывалась, кричала. Никто не пришёл бы ей на помощь, даже Альтци, сидящий в соседней комнате.

Над ней сжалился сам Деметреш. Из последних сил он выпустил её, сам выполз из кровати, а девушка в одной разорванной рубахе убежала с воем.

Вошел растерянный Альтци.

– Почему вы отпустили её, господин?

Он успокоил своего юного хозяина, дал ему крепкой настойки. И стал рассказывать…

Как нянчил его совсем ребенком, как служил его отцу, как горд был служить столь древнему и доблестному роду… Рассказывал, что и тёмные могут быть благородными и что его, Деметреша, род был именно таким, великим и славным.

Пока не пришёл Орден.

– Почему я жив? – спросил Деметреш.

– Этого мне неизвестно, господин… Знаю только, что этот Великий каратель унёс вас…

– Потому что Великий отец добр и справедлив. И я не стану следовать тёмный природе своих предков.

– Но ваша жизнь превратится в страдание, господин!..

– Пусть. Так я заплачу за грехи своего рода. И не смей более говорить со мной об этом!

Альтци оказался очень хорошим слугой. С той ночи он неизменно молчал.