Когда б мы жили без затей…

Вероника Долина

Часть I. 18 ноября 2004 года, четверг

Глава 1. Катерина

Все счастливые женщины похожи друг на друга, все несчастные несчастливы по-своему. Так, что ли, у классика? Нет, не так. Все несчастные женщины одинаковы, как рыбы в аквариуме. Марина Трофимова и чувствовала себя такой вот рыбой из аквариума, в котором забыли поменять воду. Хотя, причём тут рыба – всё гораздо проще и жёстче: старуха! Да ещё и у разбитого корыта.

Она представляла себя, пригорюнившуюся, на берегу синего моря, возле деревянного, надвое расколотого корыта, как на картинке в потрёпанной книжке; она и фамилию художника помнила – Конашевич. Милые, уютные картинки из счастливого детства… Впрочем, пушкинская старуха не такая уж и несчастная – она-то хотя бы у моря живёт. И у неё есть муж! А у Марины только дочки.

Всю жизнь она ждала чуда, ждала, что вот-вот случится что-то и придёт оно, счастье! На эскалаторе в метро, когда бывала в столице, вглядывалась в лица проплывавших мимо людей: а вдруг кто-то увидит её, обратит внимание и… произойдёт что-то, что изменит её судьбу! Как в песенке Алисы из Страны Чудес: «Чтоб кто-то куда-то меня пригласил, и там я увидела б что-то такое… Но что именно, право, не знаю!»

И что же? Ей уже сорок один, жизнь почти что прожита, а его, счастья, всё нет! Хотя бы промелькнуло, хоть какой-то проблеск бы оставило, – нет и нет!

– Матрёшка!! Мотечка, это ты?!

Она вздрогнула.

Её уже сто лет так никто не называл, для всех с детства она была Мариной, и только баба Оля – Баболя – ласково называла её Матрёшкой. Это бабушкино имя легко потрескивало на языке и пахло свежей липой – как пахнут пузатенькие деревянные куклы. Баболя и окрестила её Матрёной, в честь собственной бабушки – Марининой прапрабабушки – сначала в загсе, а потом и впрямь окрестила в церкви, а родители о крещенье и знать не знали – или не хотели знать. Но редкое имя в семье не прижилось. Родители его так и не приняли, – уж очень несовременным и неблагозвучным оно выглядело в век освоения космоса. Перед школой мама специально ходила договариваться с учительницей, чтобы девочку записали в классный журнал Мариной: опасалась, что к дочке приклеится обидное «тётя Мотя». Сама-то Марина ещё в подростковом возрасте твёрдо решила от ретро-имени избавиться. Поначалу думала сделать это в шестнадцать, когда пришла пора получать паспорт, – но тогда Баболя умолила её подождать. Внучка возмутилась было – чего ждать? – но бабушке уступила. Потом, когда на втором курсе Марина выскочила замуж и сменила фамилию, самое время было поменять и имя, но она снова уступила просьбам бабушки. А потом… Потом бабушка – любимая Баболечка – умерла, и Марина так и осталась по документам Матрёной, в память бабушки, – ей казалось это правильным.

Спустя время бабушкину эстафету неожиданно подхватил Стас. Как только в минуты нежности он не называл её: Матрёшка, Матрёнка, Матрусёк и даже Матроскин. Но Стаса давно не было, и сегодня мало кто знал её паспортное имя, да и кому вообще это надо, кроме табельщицы на работе?

– Матрёшка!! Мотечка, это ты?!

Тёплый душистый ураган налетел и закружил её; Марине пришлось немного отстраниться, чтобы разглядеть лицо стиснувшей её в объятьях женщины.

– Катька, ты, что ли?.. Катерина…

Катя была одной из немногих людей, кому нравилось называть её Матрёной, – а она и забыла! Сколько же они не виделись! Она вглядывалась в нарядную рыжеволосую женщину в короткой модной дублёнке и высоких ботфортах, узнавала и не узнавала её.

…Познакомились они в другой жизни, в другом веке, тысячелетии и даже стране. Им было тогда по одиннадцать лет, пионерский лагерь назывался «Юность», они оказались в одном отряде и влюбились в одного мальчика. На этой почве и сошлись, в молодости довольно тесно общались, потом перезванивались, а в последние годы как-то потеряли друг друга из виду. Катерина, невысокая подвижная хохотушка с пушистыми кудрями, распахнутыми золотисто-орехового цвета глазами и вздёрнутым веснушчатым носом, всегда была пухленькой, что, впрочем, нисколько её не портило. Сегодня же перед Мариной предстала стильная и неожиданно стройная – до худобы! – дама с модно уложенными волосами, и лишь их цвет да ямочки на щеках выдавали в ней прежнюю смешную девчонку. Марина помнила, что Катерина с мужем ведут небольшой семейный бизнес, и подумала, что дела их, по-видимому, обстоят вовсе не плохо.

– Какая ты стала красивая, Катя, настоящая бизнес-вумен!

– Да и тебе грех жаловаться, – радостно смеялась подруга, привычным жестом откидывая непослушную прядь со лба. – Ты же всегда была красоткой! – Она придирчиво оглядела Марину и удовлетворённо кивнула: красотка и есть!

– Какая красотка, Катька? Я рыба… И даже старуха!

– Почему это рыба? – смеялась колокольчиком Катерина. – И почему старуха? Рановато нам с тобой в старухи, до старух нам ещё пахать и пахать! Или ты уже бабушкой стала?

– Нет, что ты…

– А я стала, вообрази! Вася наш преподнёс сюрприз: женился в двадцать лет! Внучечка у нас, Алёнушка. Так что я теперь бабушка – но, заметь, не старушка! Представляешь, я тут на днях в автобусе стала место старушке уступать, говорю: «Садитесь, бабушка». А бабушка мне в ответ, грустно так: «Нет, милая, я не бабушка. Это звание ещё заслужить надо – внуками, – а у меня их нет, а теперь уж и не будет. Так что, я, милая моя, не бабушка, а просто старуха». И так мне её жалко стало!

На мгновение Катино сияющее лицо пригасила набежавшая тень, но оно вскоре вновь озарилось улыбкой.

– Ну вот. А я – совсем наоборот: бабушка, но не старушка! И это здорово! Ну, а ты? Что и как? Дети? Муж? И почему ты рыба?

– У меня всё плохо, Кать…

– Так уж и всё?..

Катерина осеклась на полуслове, предположив худшее. Впрочем, она знала: самое худшее в Мотиной жизни уже случилось, полтора десятка лет назад. Нет, здесь что-то другое…

– Что плохо-то, не темни! Развелись?

– Давно уже… Да и не в этом дело…

– А в чём?

– Во всём. Всё плохо, вообще.

Она не собиралась никому показывать свою слабость. Она много лет пыталась вырастить внутри себя сильную личность, железную леди, и у неё уже потихоньку начало что-то получаться! Но почему-то именно сейчас, в самый час пик и в самом людном месте города, стоя прямо посреди тротуара с подругой детства, она неожиданно для себя оказалась беспомощной, маленькой девочкой. Она не плакала, просто из её глаз стало вдруг вытекать очень много тёплой солёной воды, и она ничего не могла с этим поделать!

Катерина некоторое время растерянно молчала, затем лицо её приняло решительное выражение.

– Так… Ты сейчас куда? Домой? Отлично, я тоже, но это потом. А сейчас я позвоню, – это секунда – и мы с тобой сию же минуту отправимся в одно хорошее место! Это недалеко! Не волнуйся, я тебя подвезу потом, у меня тут машина рядом припаркована. Молчи, не возражай, стой!

Марина не возражала. В критических ситуациях её давняя подруга была крепка, как скала, и напориста, как танк.

***

– Я никому не нужна, Катюш! Баболя умерла, Петя из семьи ушёл, дочкам на меня наплевать: у Аськи давно своя жизнь, а с Машей… ещё хуже.

Торговый центр, куда они пришли, назывался «Смородинка» и пользовался большой популярностью в городе. Подруги сидели на третьем этаже, в маленьком кафе со смешным названием «Кастрюля». Посетителей было немного. Мягкие кожаные диванчики, приглушённый свет, ненавязчивая музыка действовали на Марину расслабляюще. Она перестала «держать лицо» и говорила, говорила – очень тихо и очень быстро, словно боялась, что её могут остановить.

– Родители в деревне – как на пенсию вышли, так к бабушке Лизе и переехали, – это папина мама, ей одной тяжеловато уже. А я тут, и я вообще не понимаю, зачем живу! Я как веник в углу, всем только мешаю…

– Ну, это ты зря, – машинально поправила подруга. – От веника в хозяйстве большая польза.

Катина незамысловатая реплика почему-то развеселила Марину. Женщина обладала удивительной способностью утешить одной-единственной фразой – порой даже самой пустяковой. Вспомнилось, как много лет назад они лежали вдвоём на русской печке и болтали обо всём на свете, но больше всего, конечно, о мальчике Саше, с которым расстались уже несколько месяцев назад, когда закончилась третья, августовская смена в «Юности». Катина семья жила в самом центре города в доме, который торцом упирался в здание областной филармонии, и вся местная детвора проводила свободное время в сквере перед концертным залом. Дом был старинный, двухэтажный, с диковинным печным отоплением. Катя, хихикая, рассказывала подруге прямо в ухо какой-то дурацкий анекдот, и в тот самый момент, когда положено было засмеяться, Марина, осознав вдруг с абсолютной очевидностью, что больше они с этим Сашей никогда не увидятся, разрыдалась, уткнувшись в Катькино плечо, а та совершенно серьёзно сказала: не плачь, хочешь, Бисера Кирова тебе подарю? Совершенно непостижимым образом это нелепое предложение успокоило Марину – она моментально перестала реветь и ответила, что нет, не хочет. Бисер Киров – это был их тогдашний кумир, неземной красоты певец из Болгарии, и его афиша висела над Катиным столом прямо напротив печки. Афишу Катя выпросила у администратора филармонии, когда артист завершил гастроли в городе, – и очень своей добычей гордилась.

Марина словно вновь вернулась на тридцать лет назад, ощутила спиной печное тепло и потрескивание берёзовых поленьев, уловила волнующий аромат пирожков с капустой, которыми угощала их Катина мама. Ей нравилось бывать в этом доме с высокими потолками и резной деревянной мебелью, он хранил особый колорит, словно берёг тайну многих живших в нём поколений. Позже, в восьмидесятые, дом расселили, реконструировали и присоединили к филармонии, устроив там камерный зал. Марина восприняла это тогда как личную потерю; бывая потом на концертах, всегда с нежностью вспоминала своё детство, подругу Катю и её гостеприимную семью.

– Матрёна, ты не права: как это никому не нужна? Что значит, дочкам наплевать? Сама подумай, куда они без тебя? Машке твоей сколько?