Глава 6. Обещание

В Ирмели́н приехали к вечеру.

Два дня Дарри гнал коней, как сумасшедший. Его люди едва поспевали. Под конец Бёртон не выдержал, подъехав поближе, спросил, да так, чтобы другие не слышали:

– Капитан, нечто мы убили кого в Рокне? Чегой-то ты сдёрнул нас посреди ночи и куда мы летим, будто тати какие? Вроде как за нами никто не гонится! Что стряслось-то? Может скажешь наконец?

– Ничего. Просто надо спешить.

– Ай, капитан, я тебя триста лет знаю! С той поры, как ты влетел ко мне ночью в Рокне, как нетопырь, на тебе лица нет. Так, что стряслось-то?

– Послушай Бёртон, ничего не стряслось, или ты забыл, что нам ещё к таврачьей бабке успеть надо? – огрызнулся капитан.

– Дык, месяц ещё только народился.

– Народился – не народился! Какая теперь разница? Или ты в борделях всю память пропил и не помнишь, что в последний раз было в Брохе? Полнолуния ждать не будем. Нам надо поскорее поймать эту тварь!

– А какого рожна мы в Ирмелин-то припёрлись? Нам, вроде как, в другую сторону. Чегой-то ты темнишь, капитан!

– Бёртон, ты бы это… не совал нос, куда не следует, а то, как ты там сам любишь повторять: «Кошка скребёт на свой хребет», – скупо ответил Дарри.

Бёртон посмотрел на его хмурое лицо и пробубнил себе под нос:

– Видать, много я болтаю лишнего. Но как скажешь, капитан, чужой балаган не наше дело, конечно.

А Дарри думал о словах генерала, как он на прощание, уже в дверях, остановил его, расстроенного отказом, и, положив руку на плечо, сказал:

– Ты бы заехал к родным на обратном пути, мало ли как дальше сложится всё…

Он замолчал, но Дарри понял.

Увидеться в последний раз. Попрощаться.

Потому и сделал крюк, заехал в родной дом.

За́мок Абалейн стоял на холме, по склонам окружённый вишнёвыми садами. От моста вдоль дороги тянулась деревня, уходя вниз, к реке. Но Дарри не поехал по дороге, срезал напрямую через овраг, между сохнувшими возле овина снопами. Перемахнул покосившийся низенький плетень сыроварни и выехал прямо к воротам.

Его отряд отстал, и он был этому рад, хотелось побыть в одиночестве. Всю дорогу думал, ругая себя на все лады, и когда кто-то прерывал его мысли, был зол и огрызался.

Чем он только слушал? Веды сами выбирают себе мужей!

Почему он не признался ей? Видел же, как вспыхнули её глаза, когда он взял её за руку! Как она смущалась и краснела, теребя свои перчатки. Сказал бы! Она бы его и выбрала! Кого же ещё ей выбирать? И генерал согласился бы с её выбором. И ведь знал, что так и будет, потому и сослал его до рассвета из Рокны. А он тоже хорош, обиделся и поехал! Идиот! Болван! Дурень!

За всю дорогу он передумал много, но когда решился повернуть назад, понял, что уже опоздает. Осознание того, что он обидчивый тугодум, привело его в ярость и, взяв на привале саблю, Дарри пошёл и порубил в клочья заросли бузины. Но полегчать – не полегчало. Его люди делали вид, что не замечают, что с капитаном что-то происходит, и только Бёртон в очередной раз принялся его корить, пока никто не слышал.

Но после ужина в замке Абалейн, когда его люди, взяв по кружке, пошли на конюшню, чтобы нечаянным крепким словцом не оскорбить леди Абалейн и её дочерей, а сам Дарри сел с отцом у камина обсудить разное, он подумал: может, генерал был прав? Он смотрел на огонь и размышлял, слушая рассказ отца о том, сколько зерна собрали в этом году и как вырос долг перед казной, а что, если бы он сказал сейчас, что хочет жениться на веде? Отец стар, замок обветшал, ещё нужно выдать замуж двух сестёр, а, кроме него и старого отца, единственному мужчине в их семье всего-то восемь лет. Что будет, если Дарри погибнет на перевале? Привести сейчас жену-веду в этот дом и оставить её тут было бы глупостью. Но в груди саднило так, словно по сердцу прошлись когтями.

– Ты что-то задумчив, сынок, – отец смотрел на него и щурился – видел уже совсем плохо.

– Нет, просто устал с дороги, – ответил Дарри, пошевелив угли в камине.

От тепла и вина разморило совсем, три дня бешеной скачки и злости давали о себе знать. И вкусный ужин, семья, тишина и спокойствие понемногу расслабили капитана. Он вытянул ноги к огню и закрыл глаза…

– Я тут не хотел говорить при леди Абалейн и твоих сёстрах…

Было что-то в голосе отца такое, заставившее Дарри открыть глаза и повернуться.

– Знаешь… Ро́йгард погиб.

– Что?

Ройгард Ла́рдо – старший сын А́йгарда Лардо, князь Ястребиной Скалы, их сосед и друг Дарри.

– Когда?!

– Позавчера.

Дарри долго смотрел на огонь, вспоминая, как вместе с Ройгардом они впервые поймали в силки куропатку, как Айгард учил его стрелять по летящим уткам, как охотились на оленя, делили ирмелинских невест и подглядывали из кустов за купавшимися у водопадов девушками…

– Как это случилось?

– Говорят, медведь задрал.

– Медведь? Сейчас? Осенью?

– Так говорят, – отец покряхтел, закутывая пледом колени, – Айгард не выходит из дому и никого не принимает, леди Лардо слегла, а в Ястребиной Скале вчера весь день были храмовники. Я никому поэтому пока и не сказал – пусть все уляжется. Не хватало нам тут храмовников с их огнивом, мало чего им покажется – спалят всё, не задумываясь. Обождём. Но дело нечисто, сынок, всё держат втайне, никто ничего не говорит. Я и то всё это случайно от лекаря узнал, встретил на дороге, когда он ехал от леди Лардо.

– И что сказал лекарь? – нехорошее что-то ворочалось у Дарри внутри.

– Лекарь? Говорит, медведь. Но какой медведь и откуда здесь? Давно ли ты у нас тут медведей видел, да ещё по осени? И вот лекарь то ли был пьян, то ли… видел бы ты его глаза. И руки у него тряслись, когда расспрашивать стал. И объяснить толком ничего не смог, а как я понял, он и тела-то даже не видел – бормотал что-то непонятное.

– Где это случилось?

– Вроде как на реке, у заводи за водопадом, где вы любили охотиться на уток.

На заре, пока все спали, Дарри растолкал Бёртона и, шикнув, чтобы тот не разбудил остальных, вытолкал его на конюшню. Оседлали лошадей и поскакали к реке. Бёртон зевал и бормотал ругательства, но скакал вслед за капитаном.

Утро было промозглым и сырым. На востоке небо подёрнулось алым, чернота ночи растворялась, перетекая в серую мглу, а в долинах полосами лежал низовой туман. Пахло прелой листвой и дымом – в поместье уже топились печи. Они поехали вдоль реки по убранным полям и сенокосам. В тумане звуки глохли, и хотелось говорить тише, так, что Бёртон, поравнявшись с капитаном, спросил шёпотом:

– Куда едем-то?

– В одно место, – ответил тот коротко и только пришпорил коня.

Скакал смело, хоть и дороги почти не было видно, а Бёртон ехал за ним, бранясь и думая, что вот так вслепую и шею себе свернуть недолго. Ехали долго, туман поднялся выше и рассвело. Наконец, Дарри вскинув руку вверх, резко остановился, спрыгнул и протянул Бёртону поводья:

– Стой здесь.

Лошади потоптались на месте и принялись выщипывать из жухлой осенней травы редкие зелёные стебли. Справа шумела река, судя по звуку, натыкалась на пороги, на этот звук и пошёл Дарри. Остановился, опустившись на одно колено, потрогал траву, а после исчез в зарослях тальника. Вернулся спустя некоторое время с саблей в руках.

– Что стряслось? – спросил Бёртон, на капитане лица не было.

Дарри положил руки на луку седла и стоял, глядя на осиновую рощицу на другой стороне реки, будто и не слышал вопроса.

– Капитан?

– Зверь… Он был здесь, – ответил, наконец, хрипло.

– Да не может быть! Это же за столько от границы?!

– Может, Бёрт! Может! – Дарри запрыгнул на лошадь. – Он убил моего друга…

– Здесь?

– Да, – капитан посмотрел ещё раз в сторону леса, на небо и шумящую реку, и сглотнул, казалось, ему не хватало воздуха, а потом добавил: – И за это… нет Бёрт, я не буду его больше ловить. Я его убью. Сам. Обещаю.

Глава 7. Лучшая партия

…готовы, ваша милость, в обмен на вашу протекцию обеспечить большие поставки для нужд армии, не молод, конечно, но очень богат…

…племянника помочь продвинуть по службе, ваша милость…

…замолвить слово перед королевой, мальчишка же, дуэль-то глупость была, всё-таки старший сын, а младшенького готовы женить, он, правда, немного ко́сенький и прихрамывает, но надел земли обещают очень хороший…

Почтенная Маргаретта шептала генералу прямо в ухо. Она то исчезала в толпе, то внезапно появлялась с очередным кандидатом, представляя его генералу и Кайе.

Тот, который был «не молод», на самом деле оказался седым как лунь глубоким стариком, он и видел-то плохо и как будто и вовсе не интересовался невестой, а, скорее, тем, куда бы присесть – больные ноги его едва держали.

«Ко́сенький» оказался совсем юн и сильно приволакивал ногу, а его макушка оказалась где – то на уровне носа Кайи, и как только она представила их вместе в Храме, ей захотелось плакать. Было жаль и его, и себя.

Купец таращился на неё сначала, как на неведомого зверя, потом вынул пенсне из кармана красного парчового жилета, обтянувшего огромный живот, и, водрузив его на нос, принялся разглядывать будущую невесту внимательно, как тюк шёлка или шерстяной камзол. Наконец, расплылся в довольной улыбке и припал поцелуем к её руке так, что у Кайи даже холодок пополз по спине от отвращения – губы у него были огромные и мокрые, как те ужасные моллюски, которых здесь продавали на рынке в корзинах, и, казалось, мокрой стала даже её кружевная перчатка.

А Маргаретта всё приводила и приводила женихов, шепча без устали отцу на ухо подробности предложений. И хотя каждый из них, стоило ему увидеть Кайю, начинал глупо улыбаться, целовать руки и оговаривать танец, было понятно, что её молодость и красота всего лишь приятное дополнение к сделке, которую устраивала почтенная Маргаретта с генералом.

Отец привёз Кайе колье – большой изумруд в золотой оправе. На неё надели светло-зелёное платье – Маргаретта сказала, нужно подчеркнуть цвет глаз, раз уж больше нечем хвастать. Волосы уложили на шее валиком и украсили гарденией, завили две длинных прядки на висках. И затянули корсет так, что всё время кружилась голова.

Но Маргаретта сунула ей флакон солей в крохотную атласную сумочку на поясе со словами: «Настоящая леди никогда не расстаётся с ними и веером. Как только ты видишь, что мужчина допустил бестактность… – Кайя посмотрела непонимающе. – …О Боги! Ну схватил, тебя, к примеру, за зад… то леди может себе позволить в обморок упасть или понюхать солей. А если полезет с поцелуями, то тут веер в самый раз и пригодится. Не понимаю, чему вас только учили в этом монастыре!».

Делать вино, масло, порошок от ран и отравлений, коз доить, писать, считать, говорить на семи языках Коринтии и Побережья, много ещё чему. Да только всё это бессмысленно теперь.

Дворец Лирайе её удивил, как и предсказывала Маргаретта. Длинные мраморные лестницы, как распахнутые объятья, встречали всех и вели к большому залу с открытой террасой, где на столах, украшенных фигурами лебедей, стояли вино и закуски. Утопающие в цветах комнаты были полны нарядных гостей, между которыми туда-сюда сновали слуги в голубом шёлке. Фокусники и танцоры у фонтана веселили публику, а в большом зале оркестр играл изумительной красоты музыку на таких инструментах, каких Кайе видеть никогда не приходилось. Экипажи подъезжали один за другим, и глашатай едва успевал бить в гонг, объявляя имя очередного гостя, а девушки в белых туниках бросали гостям под ноги лепестки роз и серпантин.

Отец протянул Кайе бокал и велел выпить немного. А она выпила бы и больше, напилась бы до бесчувствия, чтобы не видеть всей этой вереницы «хороших партий», которую тащила за собой почтенная Маргаретта. Хромых, косых, старых и толстых, раздевающих её глазами, воняющих по́том и луком вперемешку с духами и ароматным маслом, которым все купцы тут зачем-то мазали волосы.

Первый танец ей пришлось танцевать со стариком из Скандры, страдающим отдышкой и подагрой. Он наступал на ноги ей, а она ему, и непонятно было, кто кого поддерживает. Он спросил её, далеко ли от Скандры дом, в котором она живёт, но Кайя даже не нашлась, что ответить. Сказать, что и дома у неё нет? Или что его и не было никогда? Подумала и ответила – далеко, на востоке. А в середине танца, сославшись на духоту, попросила отвести её на кушетку, и старик был этому только рад. Потом был купец, прижимавший её к своему большому животу с такой силой, что про духоту и придумывать не пришлось, она едва не потеряла сознание к концу танца. И даже нюхательные соли, которые впервые в жизни ей пригодились, показались ароматными в сравнении с духами и по́том купца.

Отказывать на Балу невест никому нельзя. И она танцевала с каждым, чувствуя только ужас и отчаянье, и в итоге пришла к мысли, что из всех кандидатов, она, пожалуй, выберет того «ко́сенького» юнца, о котором Маргаретта, правда, отзывалась пренебрежительно. Он хотя бы бить её не будет. Да и во время танца он спрашивал, на каких языках она умеет говорить, и, узнав, что на семи, был сильно впечатлён, а когда музыка стихла, вёл её к кушетке торжественно и очень долго и церемонно кланялся. И не важно, что она почти на голову выше него. Какая, в общем-то, разница…

Хотя вот Дарри бы над ней начал подшучивать…

От этих воспоминаний стало больно. Неужели он так на неё обиделся за то, что она убежала? Уехал, даже не простившись.

Она щёлкала веером и думала о том, что завтра будет ещё один день этого кошмара – маскарад. Сегодня смотрины невест и женихов – весь вечер и полночи свахи и родственники будут обмениваться предложениями, а уж на маскараде эти предложения нужно будет принимать или отклонять. Завтра обещали приезд самой королевы, говорили, это большая удача, что её величество посетят в этом году Бал невест.

Кайя вышла на террасу, постояла, глядя, как внизу среди кустов цветущих роз факельщик дышал огнём и вращал подвешенные на цепях плошки с горящим маслом. Отец разговаривал с важными людьми, Маргаретта, обмахиваясь веером, тащила за руку лысоватого мужчину в атласном жилете, белых бриджах и с большим шёлковым галстуком во всю грудь, какие носят банкиры. И Кайя отошла в тень оливковых деревьев в больших вазонах, отделявших залу от террасы.

Может, её и не заметят.

Обернулась, будто почувствовав чей – то взгляд.

Мужчина стоял у окна в окружении трёх прелестных дам в светлых платьях и что-то им говорил, а они смеялись. Но смотрел он поверх их голов на Кайю. Смотрел очень внимательно…

Она его не знала, ведь их не представляли друг другу. Но не запомнить его было нельзя. Облик мужчины был безупречен: тёмные волосы, строгий чёрный фрак и белоснежная рубашка с жёстким воротничком, схваченным атласной бабочкой, из-за которого едва ли можно было согнуть шею. Лаковые сапоги, широкий атласный кушак на стройной талии. Бледное лицо, чёрные брови. И глаза, которые невозможно забыть.

Гречишный мёд или тёмный янтарь. И смотрел он так, что сердце уходило в пятки.

Кайя смутилась и отвела взгляд.

Лучше не смотреть. Такой мужчина вряд ли ищет себе пару на этом балу. Да и она уже, в общем-то, приняла решение. Надо быстрее с этим покончить.

– Миледи, вот вы где! – цепкая рука Маргаретты поймала её запястье. – А я вас ищу везде! Мэтр Бра́ккай из Гидэльи́на, полгода как овдовевший, не знатен, конечно, но богат. Держит ссудный дом…

Она подтащила Кайю к тому месту, где стоял отец, но мэтра уже отодвинули в сторону – генералу церемонно кланялся тот самый мужчина во фраке.

– Ваша светлость, очень рад, – ответил голос низкий, напевный.

– И я весьма рад, – отец поклонился в ответ, – наслышан о вашей семье.

– Вы позволите следующий танец? – мужчина повернулся к Кайе.

– Но, а как же мэтр Браккай? – начала было почтенная Маргаретта, по правую руку которой стоял лысоватый мужчина в атласном жилете.

– Мэтр Браккай не будет против, так ведь? – с усмешкой произнёс мужчина, разглядывая ростовщика.

Тот почему-то не был против. Посмотрев на незнакомца, он как-то сразу потерял к Кайе интерес и отошёл в сторону.

– Кто он? – спросила Кайя шёпотом у Маргаретты. – Я не расслышала, когда его представляли отцу.