The first Russian language edition published by Hyperion P. H.
© Издательский Дом «Гиперион», 2024
13 сентября 1982 года я еще не появилась на свет. И все же о той дате у меня сохранились удивительно красочные воспоминания – именно от нее отталкивались старшие сестры, когда рассказывали обо мне; отец поступал так же. Словно мое рождение, которое произошло через день, было напрямую связано с этой датой.
Приближался полдень, солнце сияло во всей своей красе.
У сычуаньцев[1] есть песенка, которая начинается такими словами: «Солнышко взошло, ура, и душа ликует!» Подобную же привязанность и любовь к солнцу испытывают и крестьяне из горных районов провинции Гуйчжоу. На моей родине, в Шэньсяньдине, сентябрь – самый чудесный сезон. В этот период здесь, помимо зеленого, наконец-то можно увидеть и другой цвет, а именно золотисто-желтый. Зелень приятна глазу многих, но если бо́льшую часть года вы практически не видите никаких других оттенков, то вся эта зелень непременно начинает угнетать – вы чувствуете себя не иначе как пленником в зеленой клетке. В вас рождается отчаяние – сродни тому, которое испытывает выброшенный на крошечный островок бедолага, окруженный синевой необъятных морских просторов.
Шэньсяньдин – это название местности и в то же время небольшой деревушки в несколько десятков дворов. У деревни оно появилось вперед или у места – теперь уж никто и не скажет.
Название местечка говорит само за себя – Шэньсяньдин[2] находится на самой макушке горы. Эта гора не самая высокая, почти все горы, что ее окружают, выше. Вершина горы Шэньсяньдин представляет собой ровное место размером с футбольное поле. Из-за этого туда постепенно потянулись люди. Когда же людей стало много, местечко назвали деревней. С тех пор как страна взяла курс на коллективизацию, оно получило имя Вторая производственная бригада. Поэтому будь то Шэньсяньдин или Вторая бригада – оба эти названия указывают на одно и то же место. Верхушки всех прочих гор в округе плоских вершин не имеют, соответственно, и людей на них нет. Эта деревня располагается на самой окраине уезда, подобных поселений нигде в горах больше не встретишь. Если пройти буквально двадцать ли[3] с небольшим, то можно попасть в другой уезд.
«Пройти» – всего лишь фигура речи. Никаких дорог здесь не водилось, так что никто туда не ходил, и уж тем более никто не взбирался ни на какие пики, высящиеся вокруг.
Наступил август, большая поляна на вершине, а точнее – умещавшееся на ней рисовое поле, из зеленого цвета окрасилось в желтый. Когда же минуло десятое сентября и плоская вершина целиком превратилась в гладкий, золотисто-яркий ковер, местные жители, глядя на нее, не могли нарадоваться. Их домики, стоявшие по периметру, все как один крохотные, наполовину были сделаны из камня, наполовину – из цельных бамбуковых стеблей. По нынешним понятиям больше всего к такой постройке подошло бы слово «шалаш». Однако в те времена жителей гор мало волновали вопросы быта, можно даже сказать, что никаких притязаний на эту тему у них не имелось вовсе; гораздо больше их заботило, чем бы набить брюхо. Никто не осмелился бы взять и отгрохать на этом клочке более-менее приличный дом – занимать малейший кусочек пахотной земли запрещалось строжайше. Все прекрасно понимали это, так что претензии тут были делом десятым.
К счастью, в сентябре, который славился как погожий и солнечный сезон, жители Шэньсяньдина наконец проникались благодарностью к природе и наслаждались ясными деньками. То, что практически весь сентябрь в Шэньсяньдине стоит прекрасная погода, – совершенная правда. Как и то, что у жителей Шэньсяньдина развито обостренное чувство благодарности – за солнце, за урожай, за ослепительно-золотую желтизну, дарованную ровной вершиной.
С точки зрения шэньсяньдинцев, любой цветок достоин стать предметом любования; тем не менее никто из местных цветов не выращивал. Разводить цветы считалось неприличным, из-за этого на всех цветоводов, что на мужчин, что на женщин, смотрели как на людей безответственных. Из-за плотного населения и нехватки земли каждый выращивал у себя исключительно овощи, пусть даже в разбитых горшках – отношение к земле как к величайшей драгоценности превратилось у здешнего народа в своего рода болезнь, которая к тому же оказалась чрезвычайно заразной, из поколения в поколение она передавалась от взрослых к детям. Так что никаких декоративных деревьев здесь не произрастало. Когда-то давно они тут имелись, но принадлежали сразу всем – если не бригаде, то коммуне, деревне или всей стране. Хотя цветочные деревья и назывались деревьями, пользы от них, кроме любования, было ноль, поэтому постепенно их вырубали, распиливали на куски и распределяли между дворами, используя для топки в зимний период. Тем, у кого в семьях имелись дети, старики или больные, по обыкновению доставалось больше, в этом проявлялась забота со стороны производственной бригады, которая играла роль большой семьи. Не имея возможности разводить растения для красоты, здешний народ с большим трепетом относился к полевым цветам. Доведись где-то распуститься цветку, как он тотчас становился темой для разговоров. Тот, кто замечал цветок первым, рассказывал о нем тому, кто его еще не видел, а собеседник при первой же возможности спешил поглядеть на него, прихватывая с собой и ребятишек, чтобы те тоже восхитились чудом природы. Такого рода любовь к красоте цветов также рождала у жителей искреннюю благодарность к природе, что говорит о том, насколько же глубоко в сердцах людей сидит тяга к прекрасному.
Взрослые часто наказывали своим детям: «Ни в коем случае не срывай цветок, не то тебя заругают. Куда лучше, когда цветком любуются все, а не кто-то один».
Благодаря наставлениям и личному примеру дети в Шэньсяньдине прекрасно понимали, что рвать полевые цветы и приносить их домой нехорошо.
13 сентября 1982 года, когда день близился к полудню, обе мои сестры собирали рис на своем поле. Старшую сестру звали Хэ Сяоцинь, ей уже исполнилось семнадцать, в Шэньсяньдине она считалась первой красавицей. Вторую сестру звали Хэ Сяоцзюй, ей в том году исполнилось пятнадцать, внешне она ничем особым не выделялась и по красоте не годилась старшей даже в подметки, по уму и сообразительности она также ей уступала. Говоря начистоту, она была глупой, даже, можно сказать, туповатой. Потом она сама мне признавалась, что во многом походила на маму.
Вторая сестрица несколько утомилась.
Отбросив серп, она уперлась руками в колени и, глядя на блистающую золотом желтизну, произнесла:
– Как жалко все это срезать, такая красота.
– Чего тут красивого? – принялась наставлять ее старшая. – Каждый год одно и то же. Работай давай! Закончим этот кусочек и пойдем домой обедать, я уже проголодалась.
Правды в ее словах заключалось куда больше.
Будь то пшеница или рис, едва пожелтев, они радовали глаз «золотым блеском» лишь на короткий период, да и то лишь под яркими лучами солнца. Когда же наступала пора жатвы, золото заметно блекло и теперь уже напоминало старый размокший картон.
Вторая сестра пропустила слова старшей мимо ушей.
Решительно уперев руки в боки, она распрямила поясницу и задрала голову.
Спину ее ломило, шея затекла.
Пока она стояла в такой позе, в поле ее зрения попало нечто доселе невиданное – с неба медленно спускался парашют.
– Сестра, глянь туда! – закричала она.
Старшая сестра тоже распрямилась и, глядя в небо, произнесла:
– Это десантник.
– Вот бы выйти замуж за десантника! – сказала вторая сестра.
– Размечталась! – одернула ее старшая. – Недаром за глаза тебя дурой кличут. Как может десантник жениться на ком-то из нашей деревни? Неужто в Китае не найти девушек получше?
Пока они так переговаривались, парашют спланировал прямо на наше рисовое поле. Сестры видели, что у парашютиста не имелось никакого намерения приземляться на крестьянском поле; он изо всех сил старался поменять направление, но было совершенно очевидно, что парашют отказался его слушаться и опустился аккурат на наше поле. Более того, своим куполом он накрыл и десантника, и моих сестер. Первым делом парашютист освободился от ремней, и хотя, приземляясь, подвернул себе ногу, все же помог обеим моим сестрам выбраться из-под парашюта.
Спустя двадцать шесть лет вторая сестра мне призналась, что на самом деле с удовольствием осталась бы под тем парашютом подольше.
Именно тогда я впервые оказалась со второй сестрой один на один и между нами состоялся задушевный разговор – так что про тот случай, который произошел 13 сентября 1982 года, я узнала преимущественно от нее.
– Почему? – спросила я.
– Это так напоминало паланкин.
– Какой еще паланкин? – удивилась я.
– Свадебный, какой же еще, – ответила она.
Дальше произошло то, что и должно было произойти, – вторая сестра побежала за подмогой, а десантник – нет, правильнее будет назвать его «братец-десантник» – уселся на землю и принялся пошагово инструктировать старшую сестру, как правильно собрать и упаковать парашют.
Вторая сестра обмолвилась, что он был очень хорош собой.
Он свалился на моих сестер прямо с неба, ни дать ни взять сестричка Линь[4], из-за чего вторая сестра, вспоминая тот случай, еще долгое время пребывала в радостном возбуждении. Никогда в ее жизни не происходило ничего более смешного.
А вот для старшей сестры это событие превратилось в злоключение – но братец-десантник совершенно в том не виноват, потому как ни о чем не подозревал.
Вторая сестра вернулась вместе с партсекретарем Хэ Гуантаем и несколькими мужиками, которые на створке двери перенесли братца-десантника в наш в дом.
Мой отец Хэ Юнван был крестьянином, мать, Хэ Хуа, – тоже. В Шэньсяньдине фамилия Хэ – самая распространенная, у многих родители связаны родственными узами и супружеские пары состоят в двойном родстве, поэтому дети в любом случае наследуют фамилию Хэ, кому бы она ни принадлежала – отцу или матери. Плюс таких браков состоит в том, что супруги в них живут дружно, но минусом становится рождение следующего поколения с умственными отклонениями, вроде тех, что у моей второй сестры.
Старшая сестра в этом плане – исключение.
По рассказам предков, в последние годы династии Цин[5] в главном городе нашей провинции проживало знатное семейство по фамилии Хэ. Но из-за того, что в их семье появился вождь «повстанцев», хозяин семейства, опасаясь уничтожения рода, вместе со всеми домочадцами и прислугой под покровом ночи убежал в глухие горы и осел в Шэньсяньдине. Ну а жители Шэньсяньдина, у которых сейчас другие фамилии, по большей части являются потомками слуг, бежавших за своим хозяином.
– То, что у нас фамилия Хэ, – заметила вторая сестра, – говорит о том, что у нас троих благородная кровь.
Произнося эту фразу, она промывала куриные кишки. В те годы большинство жители китайских деревень, забив курицу, старались сохранить даже ее кишки, которые шли на приготовление самых разных блюд. Промывка кишок – занятие трудоемкое и кропотливое: сперва их нарезают на кусочки, каждый из которых тщательно промывают. Сын сестры, то есть мой племянник Чжао Кай, в это время мыл кусочек доуфу[6]. Это лакомство они специально купили у подножия горы на рынке за день до моего приезда. Из-за жары, чтобы доуфу за ночь не испортился, его закопали в золу. В деревнях свежая зола из очага считается чуть ли не стерильной, ее используют как консервант или антисептик. Стоит кому-то сильно пораниться, а под рукой нет лекарства, достаточно тут же насыпать на рану горсть золы, и кровь останавливается.
Тогда на дворе стоял 2008 год, второй сестре исполнилось сорок один, и она была матерью двоих детей – мальчика и девочки. Старшую сестрицу Чжао Кая звали Чжао Цзюнь, она уже вышла замуж и жила в другой семье. Много-много лет моя вторая сестра и Чжао Цзюнь уехали на заработки в другие края, но поскольку я задумала приехать из Шэньчжэня в Шэньсяньдин, чтобы навестить отца, они специально поспешили вернуться.
Я не ожидала, что вторая сестра вдруг возьмет и скажет нечто подобное. Чжао Цзюнь, которая рядом мыла овощи, тоже оторопела, поэтому, как и я, подняла голову и выразительно посмотрела на мать. Несколько секунд она глядела ей прямо в лицо, после чего медленно повернулась ко мне с вопрошающим взглядом: мол, тетя, а что мама хотела этим сказать?
Откуда мне знать, что именно она хотела этим сказать? Нет, ну догадаться-то я могла, чего тут непонятного, просто-напросто она имела в виду, что наша семья Хэ может похвастать очень даже неплохим происхождением. В ее словах звучали нотки самоублажения, но вместе с тем и кое-что еще.
Чжао Цзюнь как раз и не понимала, чего в них заключалось еще.
Я же, поскольку давно знала, что вторая сестра с детства не блещет интеллектом, была уверена: никакого подтекста она в свои слова не вкладывает – просто ляпнула, не подумав.
Высказавшись, она продолжила тщательно промывать кишки, словно ничего и не говорила.
На момент 2008 года у меня, двадцатишестилетней, уже имелась прописка в Шэньчжэне, и я стала самой что ни есть горожанкой. Вдобавок к этому я получала больше семи тысяч юаней в месяц, так что среди трех сестер оказалась самой перспективной и была единственной, кто мог вытащить из бедности три поколения нашей семьи Хэ. Все мои родственники, включая отца и мужей моих сестер, теперь смотрели на меня другими глазами. Если бы не все это, вторая сестрица вряд ли бы столь тщательно намывала передо мной куриные кишки. Как по мне, так они уже были промыты чище некуда.
В ответ я промолчала.
Поскольку с языка сестры сорвалось невесть что, я прониклась к ней еще большим сочувствием. Вместе с тем в моей голове всплыло уже другое слово, связанное с темой крови и происхождения, а именно «судьба». Я тут же вспомнила и про «судьбу» старшей сестры, и про свою собственную, и меня невольно переполнила грусть.
Однако виду я не подала.
Я уже привыкла к такому и даже преуспела в умении скрывать перед родными разного рода печали и тревоги. Другого выхода просто не имелось, ведь в глазах родственников я являлась спасительницей. Догадайся они, что меня что-то гложет, это бы вызвало у них беспокойство.
Чжао Цзюнь и Чжао Каю я тоже ничего не говорила.
Что, собственно, я могла рассказать этому молодняку?
Я лишь посмеялась, хотя на душе у меня скребли кошки. Вдруг зазвонил мобильник Чжао Цзюнь. Она прекратила мыть овощи и отправилась в дом, чтобы принять звонок…
В 1982 году в Шэньсяньдине еще не имелось ни электричества, ни телефонной связи. В этом самом 1982 году в китайских деревнях такая ситуация была практически повсеместно, особенно если они находились в горах.
Когда в Шэньсяньдине приземлился парашютист, для местных это выглядело как чудо из чудес. В тот день все в нашей семье пребывали в небывалом возбуждении, к нам прибегали и взрослые, и дети, чтобы собственными глазами увидеть, что же из себя представляет десантник.
В плане военной дисциплины десантник оказался непоколебим: как именно он оказался в Шэньсяньдине, он объяснил исключительно одному человеку – секретарю партячейки Хэ Гуантаю. Оказалось, что вместе с другими разведчиками этот десантник находился на борту разведывательного самолета, который взлетел с военного аэродрома в Куньмине. Согласно первоначальному плану, подлетая к границе провинций Юньнань и Гуйчжоу, десантники должны были выпрыгнуть из кабины, после чего на земле, а точнее сказать, в горном лесу, их предстояло отыскать поисковому отряду сухопутных войск, дислоцированных в Гуйчжоу…
Две провинции организовали обычные учения для воздушно-десантных и сухопутных войск, никакой важной военной направленности они не несли. Куда же военным без тренировок? Но поскольку самолет попал в воздушный поток иного направления, то его отнесло чуть дальше от границы провинций; в итоге все разведчики спустились на территории провинции Гуйчжоу. Наш парашютист покидал самолет последним и никак не ожидал, что приземлится у нас в Шэньсяньдине…
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Я и моя судьба», автора Лян Сяошэна. Данная книга имеет возрастное ограничение 16+, относится к жанру «Современная зарубежная литература». Произведение затрагивает такие темы, как «китайская литература», «жизненные ценности». Книга «Я и моя судьба» была написана в 2021 и издана в 2024 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке