Глава 8. Навь

Через некоторое время в реанимационное отделение, где в отдельной палате лежала Настя, вошла Саша с заведующим отделения.

– Это совсем не по правилам, – ворчливо вещал он, – По закону только близкие родственники могут находиться в палате. Но все равно это мешает работе врачей. А теперь вообще не знаю. Мало того, что в палате постоянно находится кто-то из родственников, так теперь еще вы будете иметь свободный доступ. Это же клиника, а не проходной двор.

– Простите, доктор, но мне надо быть рядом с вашей пациенткой. Обещаю вам не надоедать.

– Ну ладно, брат еще нормально. И то – раскладушку поставили, живет там. Если бы не просьба Елены Дмитриевны…

– Мне раскладушка не нужна. Я на стуле посижу. Или на полу, в крайнем случае, – Саша доверительно улыбнулась заведующему.

– Ну что вы, в самом деле, – смягчился тот, – уж стул я вам достану.

– Вот и замечательно, доктор. Извините за хлопоты. Вы же понимаете – у вас своя работа, у меня своя.

– Ладно-ладно, проходите сюда, пожалуйста. Вот наша пациентка. А это ее брат. Надеюсь, сами с ним объяснитесь. А мне бежать надо, извините.

Доктор ушел и оставил Сашу и Глеба в палате вместе с Настей.

Саша кивнула Глебу и подошла к Насте, чтобы внимательно осмотреть ее. Настя была похожа на свою фотографию, только выглядела исхудалой и бледной. Под глазами синева, губы почти обескровлены. Глеб с жалостью смотрел на сестру.

– Саш, врач сказала мне, что сегодня Насте стало хуже. Даже была временная остановка сердца.

– Правда? В какое время?

– Вечером, незадолго до нашего прихода.

– А кто был с Настей?

– Врач сказал, что к этому моменту Наташка уже ушла. Кажется, Настя была одна.

– Ладно, разберемся. Я договорилась с врачами. Они разрешили мне дежурить вместе с тобой в Настиной палате.

– Не знаю, как ты этого добилась. Снимаю шляпу.

– Все просто.

Саша рассказала Глебу, как она искала Настю в институте и какую версию изложила ее одногруппникам.

– Конечно, детали пришлось несколько изменить, а остроту ситуации усугубить. Но, в общем, те же яйца, только в профиль. Кстати, мы работаем с тобой тоже согласно этой версии. Я официальное лицо.

– Ну вот, а я думал тебя своей девушкой объявить. Тогда можно официально тебя обнимать и целовать.

– Перебьешься.

– Жаль, жаль. Ну ладно.

Глеб растянулся на раскладушке и с усмешкой наблюдал за Сашей, которая прошлась по палате, разглядывая все вокруг, а потом подошла к окну и постаралась его открыть.

– Окно не открывается. Я пробовал.

Саша с укоризной взглянула на Глеба.

– Слушай, ты, несостоявшийся бойфренд. Ты бы, что ли, мне стул нашел. Или ты так и будешь лежать, а я стоять?

Глеб вскочил.

– Блин, извини. Я и в самом деле еще тот мужлан. Правду Леха говорил.

Глеб вышел из палаты и вскоре вернулся с креслом.

– Ваш трон, сударыня. Итак, что делать-то будем? До ночи еще уйма времени. Потом, как джентльмен, могу уступить свое ложе. Или присоединяйся, – Глеб подмигнул.

– Перебьешься. Спать будем по очереди, – отрезала Саша, – вернее, большую часть ночи буду караулить я, но если не справлюсь, разбужу тебя.

– Лады. А сейчас, знаешь, что? Давай в карты, что ли?

Глеб оказался запасливым. У него оказались и карты, и миниатюрные шашки с нардами. Саша с Глебом увлеклись игрой и не заметили, как стемнело.

В палату заглянула сестра и потребовала выключить свет. Глеб выключил свет и лег на раскладушку.

– Слушай, мне как-то неудобно. Ты так и будешь сидеть всю ночь?

– Если я лягу, я точно засну. Так что все нормально. Постарайся сам заснуть. Может, я попрошу сменить меня через некоторое время.

– Тогда ладно. Хотя как заснуть, если рядом сидит обаятельная девушка и таращится на тебя.

– Я не буду на тебя таращиться. И кстати, в палате даже две девушки.

– Настька не девушка. Она сестра.

– А я тоже не девушка. Я партнер. И кстати, я реально хорошо владею боевыми искусствами. Я не шучу.

– Предлагаешь побороться?

– Ага. Конечно. Прямо здесь, в палате реанимации. Глеб, мне с тобой меряться сам знаешь чем не резон. Мы в разных весовых категориях. Я просто предупредила.

– Да, ну теперь я точно не засну. Как заснуть, если на тебя таращится девушка, владеющая боевыми приемами. От одних фантазий уже сон пропадает.

– Глеб, я тебя правда стукну, если не заткнешься. В больнице уже отбой. Должно быть тихо.

Глеб сердито заскрипел раскладушкой, устраиваясь. Вообще-то, он умел засыпать в любой обстановке, даже в боевой. Но тут почему-то сон никак не шел к нему. Прозрачные ветреные сумерки сменились густым ночным мраком. Под окном больницы шелестела листва, и ее шелест не давал успокоиться. Глеб крутился на своем прокрустовом ложе, но заснуть никак не мог.

– Саш, – позвал он шепотом, – ты в кресле замерзнешь. Садись рядом на раскладушку. Я одеялом поделюсь. Приставать не буду – честное скаутское.

Саша бесшумно скользнула и забралась с ногами на раскладушку. Она села, прислонившись к стене. Глеб присел рядом.

Некоторое время они сидели молча. По больнице ходили медсестры и врачи. В коридоре слышались приглушенные голоса. Каждый раз, когда шаги приближались к двери палаты, Глеб и Саша замирали. Но шаги удалялись.

– Саш, извини, а можно спросить? – шепотом продолжил разговор Глеб.

– Да, конечно, – чуть слышно ответила Саша.

– А по твоему мнению, кто мог с Настькой такое сотворить?

Саша немного помолчала. Потом неохотно начала говорить.

– Вариантов может быть много. Прежде всего, в голову, конечно, приходит ведьма. Ведьма может подбросить человеку заговоренную вещь, которая нанесет вред, может свести в могилу. Поэтому завтра мы поедем домой к Насте и поищем колдовской мешочек.

– Что?

– Ну, это такой магический предмет, на котором лежат злые чары. Хотя… Вот Насте сегодня стало хуже. А никаких подозрительных предметов в палате я не заметила. Но ведьма может колдовать и отдаленно. Так что, конечно, попытка не пытка, но большой ставки я на это не делаю.

В темноте Глеб не видел Сашиного лица, только белый овал. Он сидел, закутавшись, и слушал писк приборов.

– Еще одно, что напоминает ведьму, – продолжала Саша, – это видения Насти. Ей виделись различные невероятные вещи. Ведьма способна на это. Она часто морочит человека, отводит ему глаза, заставляет видеть то, чего нет на самом деле, и наоборот, не замечать существующее. Так что это тоже укладывается в мою версию. Но! Не может же ведьма ходить с Настей целыми сутками. А вот что совсем не укладывается в эту версию… Вернее, о чем я вообще слышу в первый раз…

– Что?

– Я никогда не слышала о том, чтобы видения появлялись из снов. То есть, получается, что сны постепенно начали заменять реальность у Насти. Конечно, если все ее письма правда, и она никого не обманывала.

– Зачем бы ей это?

– Вот и я так думаю. А о таком я никогда не слышала. Вроде. Ведьмы так себя не ведут. Так что, на ведьму это не похоже.

– А при чем тут вообще сны?

– Как тебе сказать, Глеб, сон – это особенное состояние человека. Если интересуешься, почитай медицинские статьи. Очень, очень интересно.

– Предположим. А при чем тут магия и все такое?

– Во-первых, во сне реализуются все мечты и желания человека, о которых он думал и даже не думал. И также воплощаются в жизнь кошмары, все его затаенные дремучие страхи, гнездящиеся в подсознании. Так что сон – это уже целый мир, созданный человеком. А, кроме того, сон – это мост между этим миром и миром нави.

– Нави?

– Да, миром не упокоенных мертвых. Так называемые ходячие покойники не видимы нам и не могут контактировать с живыми напрямую. Вернее, могут, но это только в отдельных случаях.

– Привидения?

– Хм-м. На самом деле, все люди не сразу покидают этот мир. Это, наверное, тяжело сразу бросить все, что любил, и всех, кого любил. Для этого надо время.

– Поэтому считается, что покойник находится в доме до сорока дней?

– Может, меньше, может, больше. Все зависит от конкретной ситуации. Считается, что тяжелее всего уходить тем, о ком сильно плачут и страдают.

– Так что, не плакать, что ли? А если это любимый ребенок, любимая жена или муж? Как можно вообще не страдать?

– Я не говорю, что не надо. Разумеется, живым тяжело. Но, наверное, и мертвым тяжело, если по ним слишком грустят. Это их мучает, и они не могут уйти. Болтаются между мирами, а их не отпускают.

– А как понять, что умершему плохо и ты держишь его?

– Вот для этого и используется мост между навью и живыми. Они приходят во сне, чтобы поговорить, пожаловаться и попрощаться. Такие сны обычно очень живые, они запоминаются навсегда.

Повисло молчание.

– А ты знаешь, – сказал Глеб через некоторое время, – ты права. У меня тоже были такие сны.

– Да?

– Ага. И я их до сих пор отчетливо помню: их настроение, лица близких, о чем говорили, даже краски и погоду.

– А кто тебе снился?

– Сначала мне приснился дед. Он был очень больным. Участвовал в войне, был ранен осколком, сильно болел и рано умер. Сердце.

– Сочувствую.

– Дурацкая смерть. Ты помнишь начало девяностых? Когда продукты пропали, все по карточкам, огромные очереди, ничего нет. Вот и он тоже стоял в такой очереди, не помню, за чем, писали списки какие-то, отмечались. А тут пришли другие, со своими списками. Дед крайне нетерпелив был к несправедливости, стал кричать, порвал эти левые списки, перенервничал. Тут же в толпе инфаркт. Мгновенная смерть.

Саша сочувственно смотрела на Глеба. Он видел в темноте блеск ее глаз. Помолчал немного, продолжил.

– Не могу сказать, чтобы я так уж сильно переживал его смерть. Молод был еще да глуп. Это, повзрослев, мы начинаем иначе относиться к смерти близких, по-другому ее чувствовать и больше страдать. А пока мы молоды, так это не чувствуется. Вот и его смерть я перенес относительно легко. Только иногда вспоминал его. А потом, на войне, я вдруг стал часто о нем думать. Конечно, и война другая и все другое, но все же… Стал жалеть, что мало его спрашивал о той войне, о том, как он пережил ее. Вообще стал жалеть о многом, – Глеб поворочался, устраиваясь на раскладушке по-другому, вытянул ноги и продолжил, – Может, я просто повзрослел. А потом он приснился мне. Как будто я бегу по весенней солнечной улице. Небо голубое, зелень вокруг. Стоит такая погода, что просто блеск. И вдруг он мне навстречу попадается. Страшно обрадовался, кричу ему: «Дед! Дед!» А он поворачивается ко мне. Лицо такое светлое, чуть ли не молодое, в глазах радость жизни, весь такой торопится куда-то. «Привет, Глебка! – говорит, – Как жизнь? Все хорошо?» А я стою, и в горле ком слез, понимаю, что я, оказывается, так скучал по нему, что просто слов нет. А что сказать, и не знаю. Стою перед ним дурак дураком. Повторяю: «Дед! Дед!» Он, видимо, все понял, улыбнулся мне так светло, так радостно, по плечу потрепал. «Ладно, Глебка, не горюй, все перемелется. А мне пора, ждут меня. Все, давай, спешу я». И тут же побежал по улице, куда-то скрылся в толпе. А я стою и сдвинуться не могу. И так мне остро его не хватает, и обидно, что у него какие-то свои важные дела, помимо меня, есть, и рад за него, что он весь такой прямо светится от счастья, – Глеб снова замолчал, потом слегка прокашлялся, – Так ты не поверишь, Саша, я потом долго его в толпе искал. Кажется, что вот же он, такой похожий старичок, догоню, а это не он.

Саша благоразумно молчала.

– Так зачем он приходил-то ко мне, как ты думаешь?

– Этого лучше тебя никто понять не сможешь. Он ведь к тебе приходил. Так что твое сердце тебе лучший ответчик.

Глеб кивнул.

– А еще раз мне бабушка приснилась. Было это уже, когда я взрослым стал. Любил ее ну очень сильно. До сих пор по ней скучаю. Бабушка была такая сильная, справедливая, очень ее все знакомые уважали и ценили. Видишь, ее давно нет, а я этим пользуюсь. Вон как в больнице ко мне относятся. Хотя и умерла она давно.

– Людские добрые поступки срока давности не имеют.

– Ну да. В старости она от разных болячек очень сильно сдала. Маленькая такая стала, жалкая, все болело у нее, слышать стала плохо. Смотрела на меня такой извиняющейся улыбкой провинившегося ребенка. А в моем детстве я ее помню властной, сильной, очень уверенной в себе энергичной женщиной. Умерла она тихо. До сих пор жалею, что не был с ней в ее последние часы. Я в это время спокойно спал в постели. И ничего не шевельнулось во мне, ничего не почувствовал. А она тихо, как свечка, в больнице ночью сгасла. Так и не смог я с ней попрощаться. Ни за что себе этого не прощу.

Глеб долго молчал. Саша тоже ничего не говорила. В коридоре послышались шаги. Они на секунду остановились у двери, но потом снова зазвучали дальше по коридору. Саша с Глебом выдохнули.

– Короче, по бабушке я скучал гораздо больше, чем по деду. Как попадется что-то в квартире, ее руками сделанное: ну, там, какая-нибудь вышивка или салфеточка вязаная, так прямо укол в сердце. А потом она мне приснилась. Было это буквально через пару месяцев после ее смерти. Я сразу понял, что пришла она ко мне, потому что я скучал по ней сильно. И снова в моем сне она была не такая, как в старости, а такая, как в молодости. Дело не в лице, а в глазах. Они такие властные, такие уверенные в себе, смотрела на меня с каким-то даже триумфом во взгляде. А я так обрадовался, и так грустно мне стало – повалился перед ней на колени, ноги ее обнял и ну плакать. Извинялся перед нею, говорил, что люблю ее сильно, что скучаю по ней. А она меня по голове гладила, тоже что-то говорила, жалела меня, утешала. И больше не являлась. Они оба больше не приходили. Так что, Саша, они ушли в другой мир, успокоились?

– Да, я думаю, что им там хорошо, раз они такие светлые были, радостные. И тебе не надо из-за них так сильно расстраиваться.

– Да хотелось бы, – сказал Глеб с кривой усмешкой, – но, не знаю, получится ли. А если еще и Настька…

– Глеб, мы постараемся с тобой для нее все сделать, что возможно, правда?

Глеб кивнул.

– Слушай, можно еще спросить тебя?

– Конечно. Спрашивай.

– Так навь во сне приходит, чтобы попрощаться?

– Да по-разному. Иногда попрощаться, чтобы близкий не страдал, не скучал выше меры. Мы ведь всегда испытываем перед умершими вину. Особенно, если это близкие. Что не успели что-то сделать, выполнить свое обещание, побольше побыть с ними, лишний раз выразить свою любовь и ласку. И вина эта никуда не денется, искупить ее перед умершими уже возможности нет. Вот и гнетет она, эта вина. Поэтому и приходили к тебе бабушка и дедушка, чтобы утешить тебя, наверное.

– А другие зачем приходят?

– И за этим, и за другим. Бывает, нужно что-то покойнику. Беспокоит что-то его. Может, какое-то дело осталось незаконченное, может, наоборот, что-то ему не дали. Вон много случаев бывает, когда не положили в гроб покойнику нужной ему вещи или любимую одежду не надели. Тогда приходит, жалуется.

– Слушай, ну точно. Мне бабка тоже такую историю рассказывала. Про свою сестру младшую. Сестра у нее умерла молодой, это после войны было. Не помню, от чего она умерла, только была она незамужней. И как водится, положили ее в гроб в одежде невесты: в белом платье, в фате, а на ноги ей надели белые туфли на каблуках. Она их как раз незадолго до этого купила себе. И вот проходит какое-то время после похорон, и прабабка моя бабке моей, то есть дочери своей, говорит: «Не знаю прям, что делать. Дунька-то мне вторую ночь подряд все снится и снится. Жалуется, что похоронили мы ее в этих туфлях на каблуках. А ей на том свете ходить в них неудобно. Говорит, поезжай, мол, мать, в город. Там в магазине таком-то и таком-то продаются тапочки удобные. Так ты мне их передай, а то мочи нет, как мучаюсь я. Чего делать-то, Клав?» Моя бабка говорит: «Раз просит, надо сделать. Я, мать, съезжу и куплю. Ты не волнуйся. Только как я ей тапки-то эти передам?» – «А она говорит, что надо поехать в село такое-то и найти там зеленый дом под высокой крышей. Наличники на нем белые с голубым, а перед домом береза растет. Надо там через Михаила какого-то ей тапочки эти передать». Бабка немало удивилась, конечно, но назвался груздем – полезай в кузов. Короче, после работы поехала она в магазин, какой во сне сестра называла. Купила там тапочки эти белого цвета. Действительно, продавались они там. На другой день, была ни была, поехала она в село это. Приехала, а что дальше делать, и не знает. Походила она по селу – и правда, в самом центре дом стоит, про какой Дунька во сне говорила. Зеленый с белыми наличниками. И береза тоже есть. Стоит бабка около этого дома, а зайти не может. Неудобно ей: как объяснить людям странность такую. А тут из дома женщина выходит. Ну бабка осмелилась, к ней и подошла. Извините, говорит, а у вас есть в доме Михаил? Женщина эта в слезы. Оказалось, что Михаил этот – сын ее. И он умер как раз два дня назад. Скоро похороны должны быть. Бабка прямо обомлела. А потом рассказала ей все про сестру свою и про просьбу ее. Как она снилась и просила тапочки ей через Михаила передать. Та женщина тоже поплакала, потом говорит: «Конечно, я все сделаю, тапочки я эти в гроб к сыну положу. Он, видимо, ей их и передать должен на том свете». Бабка ее поблагодарила, тапки оставила и уехала. Такая вот история. Только я раньше думал, что это все брехня, сказка такая. А теперь не знаю, что и думать.

– Мы не знаем, что для них может быть важным, а что нет.

– Слушай, если из-за такой малости они приходят, то что же, если какое-то серьезное дело осталось?

– Да, тогда бывает, надолго задерживаются и живых беспокоить начинают. Всякое бывает.

– А ты с таким сталкивалась?

– С агрессивным призраком? Да, не раз бывало.

– А рассказать можешь?

– Ты знаешь, Глеб, мне не хотелось бы этого делать. Это обычно очень личные дела. Ты же не думаешь, что если человек умер, то он не имеет право на приватность?

– Что, врачебная этика?

– Скорее тайна последней исповеди, – улыбнулась Саша.

– Понимаю.

– Слушай, Глеб, ты все-таки попробуй поспать. Завтра у нас трудный день. Надо многое сделать. Ты спи, а потом меня сменишь.

Саша выскользнула из-под одеяла. Глеб улегся и растянулся на раскладушке.

– Тогда спокойной ночи. И приятных снов.

– И тебе приятных снов. Желательно, без неприятных гостей.

Глеб улыбнулся и вскоре действительно заснул.