Ежемесячный литературно-художественный журнал

До 1943 г. журнал выходил под названиями “Вестник иностранной литературы”, “Литература мировой революции”, “Интернациональная литература”. С 1955 года – “Иностранная литература”.

Журнал выходит при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации, Министерства связи и массовых коммуникаций Российской Федерации и фонда “Президентский центр Б. Н. Ельцина”

© “Иностранная литература”, 2011

Антониу Лобу Антунеш

А мне что делать, когда все горит?
Фрагменты романа

Посвящается

Марисе Бланко за ее беспощадную дружбу

моему кузену Жузе Марии Лобу Антунешу Нолашку, сделавшему все для того, чтобы жизнь казалась мне медом

а также всем нам до боли родному и близкому поэту Франсишку Са де Миранде, который не поленился дойти до нас из шестнадцатого столетия, чтобы подарить название этой книге.

Я – ты, и ты – Я, и где ты, там и Я, и Я во всем, и где бы ты ни пожелал, собираешь ты Меня и, собирая Меня, собираешь и себя.

Св. Епифаний Кипрский

Панарий, или против ересей. 26:3

Перевод с португальского Екатерины Хованович

© 2001, Antonio Lobo Antunes е Publica^oes Dom Quixote

© Екатерина Хованович. Перевод, 2011

Я был уверен, что вижу все тот же вчерашний или позавчерашний сон

вчерашний

так что просыпаться не стал, просто думал во сне <…>

я чувствовал, в какой позе тело лежит на кровати, как нога больно придавила складку на простыне, а подушка

как всегда

провалилась в щель между матрасом и стеной, а пальцы

сами по себе, без моего участия

ищут ее, хватают, тащат ее назад, складывают вдвое под щекой, а щека склоняется на нее, какая часть меня – подушка, какая – щека, руки обнимают наволочку, а я наблюдая за ними

– Они мои

потрясенный тем, что они принадлежат мне, замечаю что один из платанов изгороди, смутная клякса на стекле ночью, отчетливый сейчас, входит в сон, приподнимая мне голову

только голову, ведь складка простыни все еще давит

и направляет мой взгляд в сторону окна, в сторону кабинета, где доктор то ли выписывает справку то ли составляет отчет

<…>

– Как зовут твою мать?

моя мать Жудит мой отец Карлуш почти ничего не чувствуют очень трудно помочь им снова почувствовать что бы то ни было

у меня нет матери, у меня две матери и Руй во втором гробу в церкви, люди на длинных скамьях, старичок с пуделем и я хохочущий прислонившись к бронзовым ручкам гроба, старый костюм мужа доны Элены с пастилками от кашля в кармане и пустой коробочкой от зубочисток

нет, одна-единственная зубочистка тук-тук

он был мне короток, они чистили его щеткой, капали мне на голову бриллиантин, отступали на шаг и отклонялись назад чтобы оценить как я выгляжу, довольные, забыв о похоронах, ровняли мне пробор

– Он тебе в самый раз надень его

меня поставили перед трюмо, муж доны Элены обошел вокруг, осмотрел меня, я отвернулся и спросил молча

– Хотите быть моим отцом?

почти ничего не чувствуют очень трудно помочь им снова почувствовать что бы то ни было

а он не ответил, он расправлял мне пиджак на плечах, он знал латинские названия деревьев, гладил стволы и деревья думаю отзывались ему с благодарностью

– Сеньор Коусейру

в армии он служил на Тиморе где получил пулю в бедро

– Японцы малыш день за днем в воде по горло на рисовых плантациях рядом с буйволами

не верю

когда он приходил за мной в полицейский участок, куда меня заносила волна героина, и каждая кишка дрейфовала по отдельности, я слышал стук его трости задолго до того как он войдет, я знал точно в какой момент он вытрет затылок платком, то и дело появлявшимся из кармана, скомканным от смущения, трость нащупывала меня между корней кустарника, между буйволиных рогов, среди трупов туземцев

– Японцы малыш

он совал платок в карман и помогал мне собрать в кучу желудок, легкое, руку, которая кажется собралась сделать благодарственный жест и невзначай зависла под потолком <…>

он здоровался с деревьями, вспоминал про японцев, он показал мне мундир капрала, выцветший от сырости на рисовых полях, три дня и три ночи по шею в воде и в конце концов им надоело ждать малыш, он смотрел на меня как мама смотрела на отца

– И ты это надеваешь Карлуш?

он не показывал, бедняга, как я его разочаровал, когда лампа светила ему в лицо у него не было зрачков, морщины сверху и снизу а вместо зрачков светящиеся кружки, дона Элена

обручальное кольцо доктора постукивало по колпачку авторучки

– Как зовут твою мать?

и никакой голубь не раскачивался на платане

<…>

моего отца зовут сеньор Коусейру, моя мать дона Элена, клоун, которого Руй считал моим отцом, мне уж точно не отец, я ничего о нем не знаю, я не знаком с ним, мой отец уехал или у меня вообще его не было или ладно пусть он растворился в воздухе и материализовался через несколько лет чтобы я мог прислониться к его гробу и хохотать, старичок с пуделем весь исходит негодованием

– Боже мой

клоун который мне не отец перебирая маникюрные наборы, бутылочки с силиконом, ватки

– Где конверт с деньгами Руй?

шаря на полке под блузками, отодвигая ленты, шляпки, мантильи, мой отец настоящий мужчина, он знает все о японцах, помнит латинские названия деревьев, он убивал буйволов на Тиморе, его зовут сеньор Коусейру

<…>

мы передавали деньги в окошечко никого не видя, ждали, потом забирали газету, на углу сторожил мулат складывая и раскрывая детский перочинный ножик, ладони мягче моих, розовые с черными линиями, я думал будет страшно но не было то есть было не так страшно как я думал, проверить порошок может это мел, может известка, как это делается Руй, покажи как это делается, муж моего

нет он не муж моего отца, он муж клоуна, они спали в одной постели значит поженились, до него были другие, Алси́деш, Фа́ушту

клоун

– Знакомься это Алсидеш знакомься это Фаушту

но те с ним по ночам не спали, уходили домой, Фаушту швырнул его на китайский сундук папа сел, согнулся, застонал слушай, сказал папа, я был неправ

– Вонючий педик

сорвал ему с шеи цепочку, сунул себе в штаны а клоун

– Прости

* * *

Когда я был маленьким они выставляли меня за дверь, поближе к лошадям и морю а сами оставались в доме так что волны гасили их голоса, и слава Богу я мог на час или на два забыть о них, папа у холодильника на котором стоял Белоснежкин гном все вертел и вертел гнома не видя его, а мама все спрашивала и спрашивала и шепот ее уносили сосны, и обязательно надо было достучаться до них колотя ладонями по шкафу или ломая машину с деревянными колесами как только мама

– Ну почему Карлуш?

и

– Ну почему Карлуш?

звучало не в гостиной, а перебегало с дерева на дерево по хвое вместе с пятнами света, Белоснежкин гном сам по себе вправо-влево на холодильнике вопрос мамы но без мамы

– Ну почему Карлуш?

тот же вопрос и сегодня

и вчера

тот же вопрос и сегодня в больнице пробегает вдоль ограды по платанам, посмотришь на стволы – вопрос в каждой ветке, слог за слогом, колотить ладонями по шкафу <…>

– Ну почему Карлуш?

невеста схватила Белоснежкиного гнома чтобы он перестал плясать, объяснить психологу который дал мне бумагу и карандаш что это не арбуз и не что-то вроде

– Это не арбуз и не что-то вроде

это Белоснежкин гном которого невеста отодвигает подальше

– Перестань его вертеть ты мне действуешь на нервы

она не разрешала мужу трогать, вот это муж, а это сын, а это машина с деревянными колесами, игрушка сына, у меня была большая машина, если вы не велите платанам замолчать я уйду <…>

там откуда не слышны голоса, душ тоже во дворе и всю ночь капли на цемент, лужица где осы в августе, открывается кран и мыло кладется на подоконник, то есть у моих родителей мыло лежало на подоконнике, у меня оно выдерживало одну секунду, а потом, ведь я был маленький и меня можно было не слушаться, соскальзывало на пол, схватить его скорее раньше чем осы, по воскресеньям они влетали в комнату через прореху в сетке натянутой на окно от которой волны становились в клеточку, а у папы кроме мыла

дезодорант, одеколон, мамин крем потихоньку, я подглядывал и папа переставал мылиться и смотрел на меня, что-то особенное в нарисованном человеке, не в папе, робость, стыд, страх как будто, психолог – овальную линию и стрелку, крем на ягодицах, на плечах, на груди

– Это твой отец?

сеньор Коусейру помог мне собрать чемодан, белье, тапочки, афиша где папа в вечернем платье о которой я и забыл что взял ее с собой сюда

– Ну почему Карлуш?

– Нет

– Ну почему папа?

сеньор Коусейру быстро свернул ее и засунул между рубашками, если я

– Ну почему папа?

папа нем как рыба, мне казалось, что он заговорит, но он нем

вы поговорите со мной папа скажите мне

я просыпался в Бику-да-Арейя от скрипа пружинного матраса за перегородкой, а потом мамина нога

потихоньку

ложилась на другую сонную ногу, бесконечная пауза и в это время лошади

море

сонная нога бесшумно отодвигалась, доска перегородки резко дергалась, голос моего отца

– Нет

– Ну почему папа?

и лошади и море или не море и не лошади, а шарканье маминых тапочек по полу после того, как пружины проскрипели снова, с досадой, я заметил, что она ушиблась о шкаф, мы все время ушибались о шкаф, наш дом то и дело на нас натыкался, поначалу удивленно, а потом и со злобой, обе руки хватались за колено, но прежде вырывалось

– У черт!

я слышал, как она спустилась с крыльца, руки на створке ворот, петли скрипят, ворота ходят туда-сюда, ни луны ни сосен, только чешуя прибоя, я заметил, что она странно дышит, ночная рубашка как-то съежилась, что-то белое колыхалось в воздухе и тогда я

– Не плачьте мама

это не море и не лошади, нос сморкается в рукав, руки обнимают и в то же время отталкивают меня

– Иди в дом простудишься дурашка

в конце концов все же обнимают, рубашка опять колышется, тело у нее такое теплое, чужие слезы становятся моими, не плачь Паулу не плачь, если бы дона Элена взяла меня на руки и унесла, если бы сеньор Коусейру поговорил со мной о Тиморе, если бы меня кормили с ложки джемом из гуаявы <…>

их шкаф никогда меня не ушибал, большое добродушное зеркало, в которое помещалась вся комната, а напротив другое зеркало на ножках, и доны Элены три и меня трое и сеньоров Коусейру трое, трое капралов на рисовых полях Тимора, не убирайте палец с моего лба, мне он не мешает, мне приятно, а дона Элена

– Смотри не напугай его

она разрешала мне дергать ее за сережки, менять местами шпильки в волосах, когда меня положили в больницу, врач – сеньору Коусейру, пока пожарные развязывали мне руки, колики оттого что организм требует героина, отец умер а меня разбирает смех

смех

объяснить им, что если бы я не смеялся, то не мог бы продолжать смеяться

– Мне ведь надо смеяться вы понимаете что мне надо смеяться доктор?

врач – сеньору Коусейру

– Это ваш внук?

Паулу облокотившись о гроб собственного отца какой ужас о гроб собственного отца то ли обнимая его то ли отталк

на крыше машины “скорой помощи” загоралась и гасла мигалка так что волны шли от стены к стене

– Паулу

я стащил деньги у доны Элены, и дона Элена ни слова полиции, взломал шкатулку для украшений и ни одной завалящей сережки, только шпильки и всякая металлическая мелочь, чтобы гремела и было слышно, если ее возьмут, просил в долг от ее имени в бакалее, бакалейщик схватился за метлу

не ударил

– Убирайся с глаз жулик

проделать новые дырки в ремне: брюки широки, а дона Элена – супчик, вино с хинином, микстуру

– Вот тебе укрепляющее Паулу

положите мне палец на лоб сеньор Коусейру, пока он у меня на лбу колики стихают, сколько отметин от иглы на руках, не руки а ветки, я куст дона Элена, десны становятся дряблыми, я губой прикрываю дырки на месте выпавших зубов, пепельница на столе у доктора в отчаянии, в нетерпении

– Ну разбей же меня

каждый раз как мигалка на крыше “скорой помощи” рождает ее из небытия, я продал настенные часы а дона Элена ни звука, и сеньор Коусейру

– Это ваш внук?

ни звука, одинокий гвоздь как свидетель обвинения, левее второй гвоздь, трость казалось собралась шевельнуться, беззлобно

ну ради вашего же здоровья выйдите из себя, накричите, рассердитесь на меня <…>

дона Элена на жестком стуле обитом вельветом из-за больного позвоночника, иногда я заставал ее на кухне и она наклеивала пластырь улыбки поверх гримасы боли

– Пройдет

улыбка маловата: уголки губ выглядывали из-под нее, когда ей казалось, что я ушел, улыбка исчезала, она делала шаг-другой опираясь на спинку скамьи

тостер тоже можно унести, и мясорубку, явиться к ним и указывая на гвоздь

– Это не я

нет

стрелиция в неразбитом кувшине, гвоздики

– Это я гоните меня из дому это я

два тюльпана

нет, изобразить возмущение, протянуть им пустые ладони в доказательство невиновности

– Меня ведь сегодня и дома не было как же я мог это сделать?

два тюльпана и герань, не отвечайте, не спорьте со мной пожалуйста, сеньор Коусейру знал латинские названия деревьев, он щекотал деревьям стволы и они отзывались, до чего же огромный гвоздь, а если попросить у того парня из Кабо-Верде, чтобы вернул часы

– Одолжите мне часы на недельку я их вам обязательно принесу

детский ножик раскрывается и складывается, сандалия пихает меня в бок

– Ты еще тут?

лабиринт переулков и все ведут в тупик, старые стены, щелястые окошки, но где же город, какой-то памятник, но чей памятник и на какой площади, по ночам папа, клоун в парике, на высоких каблуках в вечернем платье, искал Руя, поднимал его с земли, а меня будто и нет вовсе

– Руй

Руй из грязной лужи

– Говенный педик

а клоун, отец, вытирал ему ссадину, пачкая прозрачный палантин, це

я разве говорю целовал, мама?

целовал его, оба

простите

в одной постели, папа в платке, а меня будто и нет на свете, укладывал Руя в машину, укутывал одеялом, фары позвякивали на ухабах, а я оставался один в Шёлаш

на Принсипе-Реал темный пруд, деревья чьи названия знает сеньор Коусейру а я нет, ключ в замочной скважине изнутри так что мне не войти, машины-мусоросборщики собирают контейнеры с мусором, машины с мигалкой

с двумя

одна на крыше

только не синие а желтые

они то рисуют меня то стирают, то убегают, то возвращаются

и я то убегал то возвращался

<…>

свет на лестничной клетке на улице Анжуш, прежде чем я ступил на половик, дона Элена, спотыкающаяся, бессонная, облегченно вздыхающая, довольная

– Сынок

что видит меня, а я ненавижу ее и думаю только о том, как стащить еще и пылесос, бронзовую пепельницу, обручальные кольца свекра и свекрови на ватной подушечке, залезть в ящик с инструментами

– Вы что не видите что я терпеть вас не могу меня тошнит от вас я вас презираю?

и колотить молотком радио, по которому она слушала вечерний Розарий, повторяя за священником слова не выпуская из рук вязания, молясь за меня, сеньор Коусейру с веранды, откуда плывет запах липового чая

– Это наш мальчик Элена?

главное не слышать стука трости, он пожалеет если он с тростью, к счастью только шарканье домашних туфель по полу и старческий кашель, выкинуть вон чайник

все сжечь, все переломать, дона Элена

– Паулу

не сынок

– Паулу

я не ее сын, я никогда не был ее сыном, а у моего отца ключ в замочной скважине так что мне не войти, искусственная шиншилла на проволочных плечиках, муслин, веера, Руй и клоун играют в шашки и им на меня плевать, если дона Элена осмелится

– Сынок

разобью вдребезги супницу

– Вы мне не мать

сначала жар, потом холод, потом желание разбиться вдребезги самому, не знаю что значит умереть, но избавьте меня от тела, ускользающий смысл разговоров, пугала в халатах, приставляющие мне таз к груди

– Проблюйся

<…>

вороны не только на оконном стекле, вороны на кедре, на деревьях чьи названия знал сеньор Коусейру, вороны не плачьте мама, вороны иди в дом простудишься балда, вороны волны, вороны лошади, вороны больничные санитары, вороны врачи велевшие привязать меня к кровати

– Это ваш внук?

трость сеньора Коусейру сначала выписывает смутные арабески, а потом замахивается на японцев

– Нет, он мне не внук, он мне

если он назовет меня сыном тут же разобью вдребезги супницу

вороны четырежды семь, пятью семь, шестью семь, опять угодил за парту придурок, колики, рвота, холод в животе, ложка, спичка, не давайте мне лекарств и я не стану ломать машину с деревянными колесами, он мне не дедушка он мой отец, как теперь его успокоить, мой отец, клоун

– Ну почему Карлуш?

в парике с губной помадой вылезающей за края губ, бретельки платья сползли с плеч, в открытое окно

штора, люстра, оловянный каркас и несколько лампочек по кругу, три из них зажжены

сколько будет семью три?

остальные перегорели

– Возвращайся к доне Элене не буди соседей

голос совсем не похожий на тот, что пел со сцены, украшения блестящие только в свете софитов, ванны не было, умывальник из мраморной крошки и запах испанских духов вместо кошачьей вони, воду нагревали в кастрюлях, потом несли ее покачиваясь в облаке пара, держа тряпичными ухватками за обе ручки, клоун

– Я обожглась!

Руй лежа тянется за газетой

– Ты обожглась дорогая?

ярко-красное пятно покрывается волдырями, папа в поисках крема от ожогов, а под руки попадаются то лаванда, то ацетон, то портреты его – рыжей, его – блондинки, его – севильской танцовщицы с огромными кастаньетами и в пышной вуали, Руй, перелистывая страницу, проверяя на месте ли сигареты

– Ты не можешь найти крем дорогая?

<…>

* * *

Мне нравилось бывать на Принсипе-Реал по воскресеньям из-за шляпок, туфель, цилиндров с атласными лентами спадающими на спину, из-за шлемов с виду железных а на самом деле фетровых украшенных голубыми плюмажами, в Бику-да-Арейя был только шкаф с зеркалом в котором отражение ушибалось раньше чем мы, нам не больно но мы осматриваем колено потому что отражение его осматривает и мажем йодом видя что отражение мажет свое, почти пустой шкаф, какие-то тряпочки, несколько поясов, несколько шерстяных кофт, а дома у папы женская одежда занимала всю кухню, кладовку, сыпалась на диван раскинув рукава, оробевшая дона Элена раздвигая паутину из густого аромата духов ставила меня на пол, Руй

нет, тогда еще не Руй, Лусиану, Тадёу

мелькал где-то на заднем плане

кажется голышом

и ни тебе доброго утра ни здрасьте, помню как некий сеньор с проседью косясь на телефон засовывал под лампу бумажные деньги, папа

– Ты уверен, что твоя жена ничего не знает?

портмоне выныривает из кармана пиджака, две бумажки, три бумажки, папа успокаивает гостя накрывая телефон ладонью

– Не знает

сеньор Коусейру отчего-то смущенный когда я возвращался на улицу Анжуш хватал меня и отрывал на сантиметр или два от пола <…>

моя мать Жудит мой отец Карлуш я Паулу

моя мать полная дама, мой отец мужчина с тростью рисующий линии на клумбе и стирающий их, если бы я тогда догадался о человечках из газеты, о японцах, о деревьях <…>

колотить руками по дверце шкафа

<…>

* * *

Все потому что иначе я не умею, смеюсь когда должно быть не до смеха, издеваюсь над теми кто разочарован во мне

– Паулу

я мучил их потому что переживал за них и наказывал себя за это тем, что мучил их еще сильнее, хотел остановиться и не мог, пытался сказать

– Я тревожусь за вас значит это не я

сказать не так, не словами, показать как я переживаю оттого что заставляю их страдать не меньше чем страдаю сам

я не страдаю

ладно ты не страдаешь главное успокойся Паулу

я отталкивал дону Элену которая

– Сынок

презирая ее за то она волнуется за меня и желая

чтобы она волновалась за меня, когда я толкал ее это означало

– Мне нужно ваше внимание

и тем более означало

– Мне нужно ваше внимание

чем меньше она плакала и жаловалась

плачьте, ругайтесь, заставьте меня прекратить это безобразие, жалуйтесь на меня, почему вы не отказались жить со мной под одной крышей как моя мать, отец, брат моего отца, другие, те что оправдывались

– Нет времени

старались отделаться

– Хватит надоедать

гнали меня прочь

– Ты мне здесь не нужен слышишь ты что не понял ты мне здесь не нужен

а я спускаясь по лестнице

– Простите

ну а дона Элена не оправдывалась, не старалась отделаться, не гнала меня прочь, разрешала засыпать при свете, пыталась взять меня на руки и отнести в спальню, а я

– Отстаньте

сеньор Коусейру

– У тебя же артрит Элена

тайком давала мне денег, лгала из-за меня в банке

– Тут пришло платежное поручение сеньора

а она

– Почерк возможно не похож но чек подписала я

и так из-за меня расстраивалась что клерк проникался к ней жалостью, просила кредит чтобы оплатить счет, управляющий тихо в мою сторону

– Мерзавец