Бессмертие не приговор.

Повторяй себе это каждый раз, детка, когда умирает твой смертный возлюбленный. Когда уходит за радугу твой еще совсем крошечный кот. Когда увядает дурацкий цветок в горшке. Не приговор, но постоянное разочарование.

Сначала ты думаешь, будто вечная жизнь это вечное развитие и познание мира, ждешь, что преисполнишься всеми знаниями вселенной, и равных тебе не будет. На самом деле всё, что ты чувствуешь, это как ты тупеешь с каждым новым столетием.

Поди догони это развивающееся человечество, ещё вчера они не умели писать, а сегодня летают в небо и болтают друг с другом, глядя глаза в глаза, но находясь при этом на разных концах Земли.

А ты тупеешь и лишаешься чувств. Первый уход смертного друга это страшный удар. Сотый – всё ещё больно, но ты уже давно знаешь, как это будет. Потом уже не торопишься заводить знакомства – для них это целая жизнь, а для тебя как пятиминутная серия телесериала, не успеваешь втянуться, как всё кончается, и никакие тысячи прожитых лет не помогают принять утрату.

К черту, всех к черту. Надоело.

Но спасибо человечеству за Нетфликс.

Глава первая. Лёля

Девочке было четырнадцать лет, одиннадцать месяцев и семь дней. Ей нравилось отсчитывать свой возраст именно так, пока она еще не превратилась в совершеннолетнюю старуху с этой их унылой взрослой жизнью, обязательствами, замужеством и прочей серьезной чушью. Несерьезная чушь ровесников её, правда, тоже не увлекала. Не то чтобы девочка была зазнайкой, развитой не по годам, подростки в свои компании её просто не принимали. Не больно-то и хотелось.

Девочке пришлось переехать в Москву к матери после того, как её бабка отдала богу душу. Прошло уже два года этой новой жизни, один в один похожей на старую, только возраст нетрезвых гостей стал чуть меньше. Зато число их прибавилось, ежедневными стали пьяные посиделки, а места, где девочка могла побыть в тишине и одиночестве, не осталось. Иногда девочка даже думала, не сдаться ли ей в детдом и хоть изредка спать в собственной постели без страха, что посреди ночи на нее навалится очередное пьяное тело. Но мать и бабка запугивали её органами опеки, жуткими подростками и дедовщиной приютов, так что всё, что оставалось девочке – это терпеть.

Друзей у неё тоже не было. Девочку перевели в новую школу в тот самый мерзкий период взросления, когда дети уже сбиваются в стаи и с готовностью травят любого, кто хоть сколько-нибудь на них не похож. Особенно чужака. Особенно слабого. Добавить в этот коктейль отсутствие денег, дорогой одежды и гаджетов, и вот уже его можно поджечь и бросить в толпу. Иногда – в тайне – девочке этого очень хотелось.

Её звали Лёля.

"Как крысу моей двоюродной тётки", – ляпнула её новая одноклассница, и все засмеялись. Так и звали потом всем классом девочку нищей крысой, упиваясь собственным превосходством. Те же, кто не подыгрывал стае, считали Лёлю слишком тупой для их маленького сообщества высокодуховных и обходили её стороной. Так девочка осталась одна.

Лёля привыкла. Бесконечные гости бабки и матери научили её сливаться со стенами и не попадаться никому на глаза, быть незаметной и тихой мышкой. Крыской. Не важно.

Был вечер пятницы. Друзья матери уже стягивались в квартиру для бурных проводов рабочей недели, как будто хоть кто-то из них усердно работал. Лёля тихонько выскользнула из дома и устроилась во дворе на качелях. Майский вечер был томным и жарким, солнце обещало греть до ночи, и дотемна можно было не беспокоиться о ночлеге. Потом девочка переберется в подъезд, а ближе к утру, если повезет, и мамины друзья разойдутся, то и в квартире можно будет доспать. А если нет – всегда есть открытый чердак, его Лёля освоила в первые же пару дней переезда.

Из открытых окон во двор стекались запахи чужих ужинов, верхние ноты жареного лука, картошки и мяса, ноты сердца тушеной капусты со шлейфом из курицы гриль. Никакие цветущие яблони или дым сигарет не могли перебить этот изысканный аромат для девочки, последний раз евшей утром в школьной столовой. Лёля закрывала глаза и представляла себя в ресторане, где ей как в кино одно блюдо подают за другим, одно вкуснее другого. Склоняются официанты в белых фартуках, заботливо спрашивая, всё ли нравится гостье, и чего бы ещё ей хотелось. Ещё Лёле хотелось бы торт. Но её глаза открывались в разморенный майский двор, исчезали добрые официанты, тарелки с едой, и не было абсолютно никакого торта, оставалось одно только разочарование.

В ленивые гастрономические грезы девочки ворвался кошачий мяв. Лёля не сразу сообразила, что кот, в отличие от всего воображенного ею, был вполне настоящим. Рыжий, толстый и явно немолодой, кот спрятался за железную урну. Прижимался к земле и боязливо оглядывался по сторонам, пытаясь понять, из какого вывалился окна. По двору тем временем гуляли медленные летние люди с собаками, пугающими оконного прыгуна и не дающими сообразить, в какой стороне его дом. Кот растерянно крутил головой и мяукал тонко, отрывисто, будто звал свою кошачью мать, но она не приходила. Девочке это было знакомо.

Лёля любила животных, по умолчанию считая их лучше людей. Но бездомных любила особенно, находя в них что-то слишком близкое и понятное.

Девочка медленно подошла к коту и опустилась на землю с ним рядом, стараясь не напугать. Протянула руку. Кот понюхал ладонь и уставился на девочку круглыми желтыми глазами. Немая сцена затягивалась, и тут Лёле показалось, что она видела именно этого кота в окне их соседки, как раз такого огромного, рыжего, гревшего на солнце бока. Соседку она не знала и никогда лично не видела, хоть они и жили дверь в дверь. Но замечала тень её силуэта в окнах так же, как и её котов. Похоже, она была эталонной старой затворницей из баек про сорок кошек, возможно невменяемой и сумасшедшей. Но как бы то ни было, коту требовалось помочь.

– Давай вернем тебя домой.

Лёля взяла толстяка на руки, тяжелого, мягкого и очень теплого. Прижала его к себе, впитывая живое тепло, представляя, что это её собственный кот. Чувство было очень приятным, и ей хотелось бы простоять так до темноты, просто вобнимку с котом. Но Лёля поднялась на ноги и отправилась в знакомый подъезд. Главное не попасться на глаза ни матери, ни её нетрезвым приятелям.

Перед дверью девочка снова замешкалась. Ей стало казаться, что, как только соседка увидит кота в чужих руках, она устроит скандал, обвинит её в краже, и тогда придётся объясняться перед пьяной матерью. Возможно уворачиваться от затрещин. Она перевела дух, стараясь отогнать эти мысли, и всё-таки позвонила в звонок.

Дверь распахнулась как будто ещё до того, как Лёля отняла палец от кнопки. Кот заёрзал у неё на руках, вывернулся, спрыгнул и тут же скрылся в квартире. Лёля уже открыла рот для заготовленного "здрасьте", но за дверью никого не было, только темнота, шорохи… и сносящий с ног аромат горячих блинов. Голодный желудок сжался и отчаянно заурчал, так громко, что его могли бы услышать с самого верхнего этажа. И точно услышали в глубине открытой квартиры.

– Ну что ты стоишь, улицу греешь, давай заходи! – донесся из темноты командный старческий голос.

Прежде чем Лёля успела сообразить, ноги уже внесли её в квартиру. Дверь захлопнулась сама собой, а мимо девочки юркнули две серые тени, мазнув её голые щиколотки шерстяными боками.

Как только дверь закрылась, стало понятно, что темнота в квартире скорее была полумраком. В глубине виднелся желтый электрический отблеск, и поскольку аромат блинов исходил оттуда же, Лёля пошла на свет.

Коридор был плотно заставлен коробками и стеллажами, с полок выпирали и свешивались, цепляясь за одежду, пучки засушенных трав, углы книг, какие-то посудины и вовсе не опознаваемые в тусклом свете предметы. Отовсюду слышались шорохи, будто за стеллажами пряталось целое семейство мышей. Девочка так сосредоточилась на том, чтобы пройти осторожно и ничего не задеть, что не заметила, как добралась до входа на кухню. Лицо обдало жаром плиты и шипящей сковородки, запах ванили и блинного теста окружил Лёлю и немедленно впитался ей в волосы. А следом она заметила хозяйку квартиры.

Невысокая и очень худая старушка в длинном оранжевом балахоне из тех, что продают в индийских лавках. Подпоясанная сразу несколькими цветными ремнями и фартуком поверх, она суетилась на свободном пятачке кухни, ловко перекидывая свежеиспеченные блины в высокую стопку и заливая в сковороду новую порцию теста. Лёля завороженно смотрела, как старушка раскатывает его тонким слоем, переворачивает, как блин покрывается кружевной сеткой румянца и отправляется к таким же горячим собратьям.

– Сядь там, ну… Там вон есть стул.

Не обернувшись, хозяйка махнула рукой в дальний угол, где из-за стола и ящиков с тыквой и луком действительно выглядывал стул. Пока Лёля пробиралась к нему, с сидения, уступая нагретое место, спрыгнул недовольный кот. Не рыжий прыгун, а другой, серо-полосатый и не толстый, но более крупный. Он скользнул под ноги хозяйке и тут же исчез в мельтешении её цветного подола.

– Ты, значит, рыжего принесла? Вот он балбес, конечно, сам гулять никогда не выходит, а тут вывалился… Ты как поняла, куда его нужно нести?

Старушка так резко обернулась на Лёлю, что та подпрыгнула прямо на стуле.

– Я… я в окне у вас его видела.

Девочка смутилась и сжалась, надеясь стать невидимкой.

– Значит, в окне…

Старушка вернулась к блинам, плошки в её руках будто бы танцевали.

– Там на столе варенье смородиновое и сгущёнка, блины сами себя не съедят.

Пока Лёля боролась со стеснением, на стол запрыгнул третий кот, мелкий кошачий подросток, белый в рыжих подпалинах. Он уверенно сунул морду в миску сгущенки, не оставляя девочке выбора. За ним к столу начали стягиваться другие местные жители: две серые кошечки, уже знакомый рыжий толстяк, старая, невероятно лохматая белая кошка с обрубленным хвостом, ткнувшаяся Лёле в ноги, и черный котенок с мордочкой, неестественно скошенной набок.

Старушка сняла со сковороды последний блин, свернула его и еще горячим сунула себе в рот. Плюхнулась на табурет, который стремительно вытащила откуда-то из глубин подстолья, раскинула подол платья по полу. Когда кошки её окружили, старушка привычным движением нарвала блин на кусочки и вложила по одному в каждый открытый рот.

Отрывистым цоканьем женщина призвала зазевавшихся животных к столу, и пока Лёля гадала, сколько еще кошек здесь может скрываться, по платью старушки на стол взобрались три пятнистые крысы. С абсолютно невозмутимым лицом старушка выдала им по кусочку блина, а последний, самый большой, протянула куда-то в угол кухни, где бесформенной грудой лежала не то старая белая шуба, не то покрывало, изрядно побитое временем.

Покрывало зашевелилось, учуяв кусок, заворочалось и подняло огромную лохматую собачью голову. Слепо ткнулось в руку хозяйки, слизало блин и вернулось в прежнее состояние мятой шубы.

Лёля на всё это представление смотрела широко распахнутыми глазами. Изумленная и перепуганная, есть она так и не начала.

– Тебе я тоже должна прямо в рот кусок положить?

Старушка по-птичьи склонила голову на бок и уставилась на Лёлю.

– Ты соседка моя, так?

– Так. Простите…

Девочка потупилась, наконец поборола неловкость и взяла из тающей стопки румяный блин. Ей ужасно хотелось есть, но всё вокруг было настолько странным и страшным, что руки не слушались. Однако стоило сделать первый укус, и она поняла, что не сможет остановиться, пока тарелка не опустеет. Даже если за последние крошки ей придётся драться с котами.

Пока стопка блинов уменьшалась, старушка изучала свою нелепую гостью. Совсем ребенок, соседская девочка, которая во дворе бывает чаще, чем дома. Растрепанные русые волосы, светлые глаза в поллица, болезненно бледная тонкая кожа, на которой румянец казался особенно ярким и проступал пятнами от любого волнения. Узкие плечи и тонкие руки обгорели на солнце, худые коленки все в ссадинах и синяках. Последним штрихом к образу беспризорницы стали заношенные майка и шорты, не хватило только таблички с просьбой о помощи голодающим.

– Не боишься моих зверей?

Старушка почесала одну из крыс под подбородком, и та незамедлительно взобралась по её руке на плечо.

Лёля впервые улыбнулась, вытирая рукой перепачканные вареньем губы. И поняла, что ей больше не страшно.

– Чего их бояться? Звери классные. Даже крысы вот, у вас они милые. Пушистые, толстенькие.

Вторая крыса подобралась ближе к Лёле и внимательно принюхалась к её рукам, давая себя погладить.

– Животные лучше людей. Я поэтому и кота принесла вам, его же нельзя было оставить на улице. Он так плакал…

– Ты плакал, мой мальчик.

Старушка опустила руку под стол и нащупала бочок рыжего прыгуна, спрятавшегося в ящике среди тыкв.

– Я только не поняла, сколько у вас всего кошек, – смущенно улыбнулась девочка.

Белый кот, вылакавший всю сгущенку и отдыхавший прямо там на столе между тарелок и банок, непонимающе на неё посмотрел. Вот дурёха, считать не умеет?

– Да я и сама путаюсь. Кошачий поток непредсказуем, моя дорогая. Кто-то приходит, кто-то уходит за радугу. Вот новенький у нас, например – это Косой, – старушка кивнула на пригревшегося у плиты чёрного котёнка, – он прибился к дверям месяц назад. Его перекосило, видимо, при рождении, и никто такого не хотел себе брать. А у меня семья большая, всем рады…

Котёнок выглядел вполне довольным, сопел и жмурился от тепла ещё не остывшей кухни и явно не планировал менять место жительства.

– А там в углу у вас кто? – набравшись смелости, спросила Лёля. Живая мятая шуба с собачьей головой не давала ей покоя.

– О…

Старушка встала из-за стола и потянулась к груде белого меха, опустилась рядом с ней на пол. Груда снова подняла голову, но только чтобы переложить её на колени хозяйке.

– Это Марфа. Она собака, если у тебя есть сомнения в её видовой принадлежности. Самая лучшая собака на свете.

Женщина запустила сухие тонкие пальцы в спутанную шерсть и принялась бережно прочесывать. Марфа шумно вздохнула.

– Она не то чтобы живчик. Боюсь, что скоро её дни подойдут к концу, и, честно говоря, не знаю, что буду делать, когда это случится…

Лёля не совсем поняла старушку, но тоска, с которой та произнесла последнюю фразу, пронзила девочке сердце.

– Что с ней? Она болеет?

– О, милая… Да, это ужасная болезнь, от которой никто так и не придумал лекарства. Её поразило время…

Старушка крепко обняла сопящую собаку, спрятав лицо в её шерсти.

– Ничего нельзя сделать? Есть же ветеринарки, таблетки… Давайте покажем её врачу!

Женщина подняла глаза на Лёлю, пытаясь отыскать среди детской наивности хотя бы тень сарказма, но быстро убедилась в абсолютной чистоте Лёлиных мыслей. Девочка не понимала.

– Нет такого врача на этом свете, милая.

Старушка вскочила на ноги и схватила Лёлю за руку.

– А хочешь, познакомлю тебя с другими жильцами квартиры?

И потащила её прочь с кухни, не дожидаясь ответа.

В смежной комнате света было совсем мало, и исходил он от двух огромных аквариумов у стены. В них проживали змеи: два серых ужика, которых по виду Лёля еще смогла опознать, и две более крупные, красивые и пугающие, черная и белая, отселенные в отдельный аквариум.

Рептилии не обратили на девочку никакого внимания. Они покоились на извилистых корягах и замшелых камнях внутри стеклянного дома, сытые и довольные.

– Хочешь их погладить? Они ничего тебе не сделают.

Старушка протянула руку к чёрной змее, та подняла голову с блестящими круглыми глазками и невесомо коснулась пальцев кончиком носа.

– Ну кроме вот этой. Её зовут Навь, и её укус тебе не понравится.

Лёля предпочла воздержаться. Её больше взволновало другое:

– А как же крысы? Если змеи сбегут из аквариума, они крыс не съедят?

– В этом доме, милая, звери гораздо умнее людей. Они научились жить мирно.

– Завидую…

Лёля тут же вспомнила о бушующей где-то за стенами пьянке, и миром там как обычно даже не пахло. Но раз уж вспомнила, Лёля решила, что уже загостилась, и ей пора бы домой. Или на чердак.

– Вы извините, что отвлекаю вас тут, я пойду. Мне пора… – девочка спрятала глаза и направилась было к выходу. – И спасибо за блины!

– Милая, ты заходи, если что.

Старушка не стала её останавливать, она замерла возле аквариумов, молча прикрыв глаза. Чёрная змея лентой струилась вверх по её плечу.

Лёля бросила взгляд на ленивых кошек и белый мех Марфы, протиснулась сквозь стеллажи коридора и вышла за дверь.

Не прошло и двух часов, как в квартире старушки снова раздался звонок.

В этот раз она открыла сама, ничуть не удивившись пришедшей.

– Проходи, детка. Я постелю тебе в комнате. Зовут тебя как?

Лёле хватило пары секунд у дверей маминой квартиры, чтобы понять – её там никто не ждёт. Изнутри доносились крики и громкая музыка, звон стекла, кто-то пел, кто-то дрался. Заходить и проверять не хотелось.

Девочка постояла, уткнувшись лбом в холодное железо двери и замедляя дыхание, чтобы успокоить тревогу. Не помогло. Вздохнув, она поднялась на последний этаж под самую крышу и к ужасу своему увидела чердак опечатанным и запертым на замок. Как же некстати…

Однако подоконники ещё никто не сумел запереть. Лёля приземлилась у окна рядом с полуживым кактусом, никогда не видавшим полива и из всех удобрений познавшим только окурки.

Двор сверху казался игрушечным и не таким запущенным, каким был на деле. Пышные цветущие яблони скрывали большую часть непотребства – облезлые лавки с нетрезвыми местными жителями, грязные урны, разбитый асфальт. Сверху и в полумраке всё выглядело чище и лучше.

А Лёлю нестерпимо тянуло вернуться в квартиру соседки. Что-то было до того приятное и спокойное среди этих тесных стен и мохнатых боков, что хотелось ощутить это снова.

Около часа Лёля пыталась бороться с собой, убеждая, что навязываться посторонним неприлично до жути. И ещё более жутко признаться, что твою мать нисколько не интересует, где ты и с кем ты, лишь бы пить не мешала.

Её не оставляла мысль, что слова "Семья большая, всем рады" относилась не только к котятам.

– Лёля. То есть, Оля, но все зовут меня Лёля.

Девочка всё ещё переминалась в дверях, хотя хозяйка уже прошла вглубь квартиры, едва заметно дернувшись от звука знакомого имени.

Тут ей навстречу вывалился хорошо знакомый рыжий прыгун, отерся о её ноги и буквально втолкнул гостью в прихожую, разве что дверь за ней не закрыл. Лёля выдохнула с облегчением, словно кот принял решение за неё.

– Бабушка, а вас как зовут?

Только сейчас до неё дошло, что она до сих пор не спросила имя соседки.

– Зови меня бабушкой, милая, так всем будет проще, – старушка с чайником в руках показалась из кухни. – Сейчас я напою тебя чаем, а ты мне расскажешь, отчего ночуешь на чердаках.

Что-то такое звучало в голосе милой женщины, вроде бы и не строгое, и не пугающее, но перечить ей не хотелось.

Чай был терпким, наполненным запахом трав и мёда, успокаивал и убаюкивал. С первых глотков Лёля почувствовала себя словно под одеялом, расслабленной, тёплой, и слова сами полились из неё.