Цитаты из книги «Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало»

Собравшиеся же на светских званых вечерах дамы и девицы, вместо привычного коллективного, но весьма тоскливого вышивания золотом и жемчугом, теперь игрывали в колесико, то ловко его опуская, то поднимая на шнурочке, и любовались, как оно, крутясь, красиво искрилось самоцветами. Однако вскоре аристократки нашли себе другое занятие, придумав ему французское название «le parfilage de l’or», означающее «надерганные золотые нитки». И раньше экономные хозяйки осторожно подвергали пламени ставшие ветхими одежды, покрытые металлическим шитьем, чтобы пустить «выжечный» благородный металл на исполнение новых модных вещей. В первой же трети XIX века расчетливые прелестницы предпочитали аккуратно распускать драгоценные узоры, отделяя их от ткани, а на выручку от продажи полученной золотой нити покупать желанную обнову.

Что же после этого говорить о франтах, проводивших, как пушкинский Евгений Онегин, «три часа по крайней мере пред зеркалами», дабы выглядеть по последней парижской или лондонской моде, надевая соответствующие «панталоны, фрак, жилет». Ни в коем случае нельзя было перепутать цвет фрака, зависевший не только от времени дня, но и от возраста обладателя сей важной детали костюма. Отправляясь по делам или с визитами по утрам, следовало надевать зеленый фрак, причем старичкам приличествовали оттенки бутылочного стекла, вступающей в свет молодежи – цвет зеленого яблока, а у остальных петиметров яркость зелени ткани приглушал серый прицвет. К обеду приходилось переодеваться во фраки, сшитые из тканей всевозможных вариантов синего. Зато щеголи, облачаясь в черные фраки, не забывали о материале отворотов: атласные полагались в бальных нарядах, а шерстяные – в траурных.

Достойный внук мудрой Екатерины II хорошо помнил истину, что дорогие подарки делают сердца подданных благодарными, а щедрость государя, как и пышность его Двора должны внушать почтение и благоговейное почитание не только соотечественникам, но даже заезжим иноземцам.

Молодой монарх никогда не забывал о необходимой репрезентативности, однако решил по возможности резко сократить расходы, ибо так растрачивать деньги, как это делал покойный батюшка, грозило казне разорением. Павел I успел только с января по 10 марта 1801 года раздать угодившим ему персонам драгоценных подарков различной стоимости, поставленных Яковом Дювалем на сумму в 136 270 рублей, увеличившую и без того значительный долг «Собственному Императорскому ювелиру». Доклад же, поднесенный 22 марта 1801 года новому государю, не на шутку расстроил Александра I: расходы Кабинета превысили доходы на 1 339 509 рублей, что по тем временам было фантастической суммой.

Подстать Александру Павловичу была и его супруга, хотя она, судя по ее письмам к матери, к уборам из самоцветов относилась отнюдь не равнодушно, однако и не придавала им слишком большого значения. Потому-то, когда в октябре 1812 года всерьез опасались, что войско Наполеона прорвется к Петербургу, всех поразил и передавался из уст в уста ответ императрицы Елизаветы Алексеевны на вопрос о судьбе ее драгоценностей, из предосторожности отправленных в Олонецкую губернию: «На что мне они, если Александр лишится короны!»[34]. А много лет спустя, когда князь Петр Михайлович Волконский доложил ей, что она стала владелицей оцениваемых в миллион разных бриллиантов, находившихся в личной собственности покойного Александра I, августейшая вдова с горестью сказала: «На что мне алмазы? Что вы хотите, чтобы я из них сделала? Я столько потеряла с кончиной императора! Мне достаточно одного простого платья, у меня и без них чересчур богатое содержание»[35].

Зато «дражайшие половины» русских купцов поражали иностранцев своими нарядами. Англичанка Марта Вильмот, компаньонка княгини Екатерины Романовны Дашковой, удивлялась, как можно облачиться в июльскую жару «в затканную золотом кофту с корсажем, расшитым жемчугом», причем «головной убор из муслина украшен жемчугом, бриллиантами и жемчужной сеткой, и все сооружение достигает пол-ярда высоты; 20 ниток жемчуга обвивали шею, а на толстых руках» купчихи, вышедшей на гулянье в Петергофском парке, «красовались браслеты из двенадцати рядов жемчуга»[22]. В свете шушукались, что у жены Злобина, богатейшего откупщика карточного дела и именитого гражданина Санкт-Петербурга, бриллиантовых вещей так много, как ни у одной из аристократок, что вся одежда ее из золотой парчи и усыпана жемчугом, крупными бриллиантами и драгоценными камнями, а кокошник ее так велик, что его хозяйке всегда приходилось протискиваться в дверь боком.

Модницам уже было недостаточно, что все пальцы рук поверх перчаток унизывались перстнями с бриллиантами. Некоторые франтихи, являясь в открытых сандалиях, кокетливо демонстрировали зовущие к поцелуям пальчики своих очаровательных ножек, сверкающие роскошными кольцами.

Поскольку рукава платьев сделались совсем короткими, большую роль стали теперь играть браслеты. Чрезвычайно модны стали украшенные портретом близкого человека: их носили на левой руке как признак чувствительного сердца, отчего подобные браслеты называли по-французски «сантиман».

тнюдь не лишней оказывалась и маленькая книжечка-«карне» в оправе слоновой кости, куда прелестница записывала для памяти: кому и какой танец она обещала на грядущем балу, чтобы не дай Бог не перепутать кавалеров. Строгий свет расценил бы подобную невнимательность за «отпечаток кокетства», и провинившейся приходилось (дабы пропустить злополучный танец) притворяться, что на нее вдруг нахлынула неодолимая усталость[14]. Да и в середине меркантильного века, когда на левом плече модной красавицы обязательно пришпиливались цветы, в книжке о правилах хорошего тона высказывалось пожелание, «чтобы таблетки, привешиваемые на маленькой цепочке к букетьерке и служащие для записывания кадрилей, на которые дама ангажирована, вошли во всеобщее употребление»[15].