Девочке выделили одежду – всю на вырост, но старую она не выкинула, а постирала и подлатала, где можно было подлатать. Соня хотела, чтобы Мария сразу же, осенью, пошла в школу, но девочка упросила её дать немного привыкнуть к Киеву и к русскому языку. Чтобы Мария привыкла быстрее, каждый вечер Соня при свете керосинки читала ей из толстой книги стихи – Пушкина, Лермонтова и Тютчева. Пушкин Марии нравился больше всех, потому что писал смешные сказки. Соня сама читала трудно, медленно, так что девочке было удобно слушать, она успевала услышать и узнать слова.

Рождество Соня не праздновала из принципа, зато в годовщину революции и на первое мая они с Марией шли в гости к сониному жениху и там вкусно ели и громко пели с товарищами. Мария слов не знала и подпевала только мелодию про себя.

Ей нравилось у Сони, и особенно нравилось, что ей снова стали говорить, что она красивая и славная девочка. Волосы, когда отмылись, оказались по-прежнему светлыми и мягкими, Мария научилась заплетать их в косы. А в зеркальце над раковиной она каждое утро видела, что глаза у неё голубые, как и раньше.

Летом Соня вышла замуж. Сначала Сонин муж Август спал на полу, а потом сделал отдельный топчанчик для Марии, возле самой плиты, а Соня перегородила комнату занавеской.

В августе Соня с Августом решили записать Марию в школу, но тут оказалось, что в шкатулке, которую она принесла с собой в Киев, нет её документов – только бабушки Катри и бабушки Олеси. Тогда Соня и Август сделали Марии документы, и по ним Мария стала их дочкой. Так и стали жить.

Весной Марии прибавилось работы, потому что у Сони родился мальчик. Они втроём выбирали имя для ребёнка, и решили назвать Павликом, потому что Мария очень хотела, чтобы у неё был брат Павел. Мальчик получился очень похожим на Августа – беленьким, голубоглазым, – и Мария радовалась тому, что они с ним похожи на родных.

В школе она училась хорошо и завела подруг.

***

Павлик всегда ждал сестру после уроков, потому что ему нравилось идти с ней домой. Мария никогда не шла прямо по улицам, она проходила кругом, через парк. У неё образовалась такая привычка, когда ещё был жив Дурень. Он всегда ждал её во время занятий в парке. Потом он стал старый и умер, а Мария по прежнему ходила через парк.

Павлик был первоклассник, а его сестра ходила в школу последний год и дальше собиралась пойти работать днём и учиться на вечернем. Это значило, что со второго класса он будет идти один. Павлик не очень огорчался, потому что думал, что тогда будет взрослее и как-нибудь сможет доходить до дому сам. Ему только было жалко, что сестра не будет читать ему на ходу стихи. Ему очень нравилось, как Мария читает. Голос у неё был негромкий и как будто немножко треснутый, но от него по коже шли мурашки. Даже дома папа с мамой просили иногда Марию почитать. Книги со стихами девушка брала в библиотеке и всё, что ей попадалось, учила наизусть.

Мария вдруг встала на месте. Павлик посмотрел туда же, куда и она, и увидел, что там сидит высокий чернявый парень и читает книгу. Парень почувствовал взгляд и поднял глаза. Он осмотрел и Павлика, и Марию и широко улыбнулся; зубы у него были длинные и белые. Павлик рассердился, поняв, что улыбается парень Марии.

– Эй! Нечего скалиться! – крикнул мальчик и потянул Марию за рукав. Мария пошла, но теперь молчала.

– Бесстыжий какой, дивчине мимо пройти нельзя, – сердито сказал Павлик про парня. В этот момент сзади послышался топот. Чернявый нагнал Марию, забежал вперёд и пошёл перед ней, пятясь.

– Простите, только не подумайте плохого, но я очень хотел бы с вами познакомиться. Меня зовут Илья. И я – студент, учусь на инженера, – одним духом выпалил он.

Мария остановилась, а Павлик совсем рассвирепел.

– Иди отсюда, нахал! Она на улице не знакомится!

– Я вас очень хорошо помню, Илья, – сказала Мария. – А вы меня нет. Вы меня накормили селёдкой в двадцатом году. Здесь, в парке. Я тогда была бездомная и умирала с голоду. Павлик, не кричи на Илью, пожалуйста. Он спас мне жизнь.

Илья взъерошил волосы, вспоминая, что было восемь лет назад в этом парке.

– Значит, вам теперь восемнадцать… Маруся. И что же с вами было потом, после нашей встречи? А ваш пёс, куда он девался?

– Пёс умер, а меня удочерила комиссарка Соня, которая занималась детским вопросом. Это Павлик, её сын.

Мальчик не знал, что сестра ему не родная. Все кругом восхищались тому, как они похожи. А теперь оказалось, что мама Марию удочерила. Павлик поглядел на Марию и Илью как-то заново, по другому.

– Почему ты была бездомная? – спросил он.

– Война была, Павлик. Тогда много людей умерло. Моя семья тоже умерла, и мне пришлось оставить дом.

Павлик знал, что раньше была война, но у него никак не могло уложиться в голове, что Мария тоже видела войну, что она ходила без дома и без семьи и что её спас от смерти вот этот высокий нахальный парень. Ему вдруг захотелось показать, как он Илье благодарен, потому что он чётко почувствовал, что без Ильи у него бы не было сестры, той самой сестры, что воспитала его, мыла его с малолетства в жестяной ванночке, читала ему по вечерам стихи и штопала его чулки.

– Пойдёмте к нам чай пить, – сказал Павлик Илье, и всю дорогу стойко терпел, что Мария разговаривает только с чужим парнем, и тот шутит с ней и заглядывает ей в лицо. Павлик даже подумал, что Илья и Мария красиво смотрятся рядом – оба стройные, высокие, длинноногие и длиннорукие, один чёрненький, а другая беленькая.

Свадьбу сыграли в конце лета. Со стороны Ильи пришли только товарищи, потому что его семья отказалась от него, когда он отрёкся от иудейской веры и объявил себя атеистом и коммунистом. Из-за ссоры с семьёй Илья даже взял другую фамилию – Краснознамённый, и Мария теперь тоже стала Краснознамённая. Илье как молодому инженеру дали комнату в коммунальной квартире. Мария ушла с работы, потому что быстро забеременела и родила девочку, с такими же большими чёрными глазами, как у отца. Её назвали Аней. Потом, когда Ане было пять лет, Мария родила ещё Катю. Павлик любил приходить играть с малявками, ему нравилась мысль, что из-за них он теперь дядя.

В том же году, когда Павлик – ставший теперь долговязым парнем – пошёл в армию, на Августа напали бандиты и убили его на улице. Ему не было и пятидесяти. Соня и Мария решили ничего Павлику не говорить, пока он не приедет. Соня взяла себе Катю, чтобы не жить одна. Аня уже ходила в школу, а Мария пошла на работу, она стала секретарём в университете, её устроил туда Илья.

А потом война снова пришла. Ильи не было в городе, и это напугало Марию, потому что ей давно казалось, что все умирают тогда, когда она не смотрит. Она переждала бомбардировки, оделась с Аней, взяла немного вещей и пошла к Соне. Она хотела забрать приёмную мать и младшую дочь, чтобы пойти с ними на восток. Особенно важно было забрать дочь. Катя, как и Аня, была похожа на отца, любой понимал, глядя на девочек, что они – еврейского роду. Во время войны были еврейские погромы, Мария помнила это и хотела спрятать девочек ото всех.

Соня отказалась уходить в пригороды. Ей надо было оставаться на месте и спасать или уничтожать документы. Она собрала Катю и дала Марии с собой еды и денег.

Марии всё казалось, что город не выпустит их, но она с девочками прошла в пригороды, туда, где прошлым летом снимали дачи, и ничего не случилось. Ближе к вечеру из города на восток стали уезжать грузовики; Мария не глядела на них. Она дошла до дач, выбрала дом, где её мужа и дочерей ещё не видели, и договорилась с пожилой хозяйкой. Они с девочками сидели в комнате, даже когда совсем близко снова бомбили Киев, и выходили только ночами. Девочкам было скучно. Мария тихо читала им стихи, но стихи их отвлекали ненадолго. Тогда Мария рассказала им о войне – она не делала этого раньше – о том, как умирают от войны и как убивают на войне. Тогда девочки стали послушными.

Немцы взяли Киев. Еда у Марии скоро кончилась. Она потихоньку пошла в свою квартиру, чтобы взять вещи и обменять их на еду, но вещи уже кто-то взял, подумав, что Мария уехала совсем. Мария пошла к Соне. Сони не было, и, похоже, давно, но еда и вещи у неё оставались. Мария забрала всё, что смогла забрать, и с трудом, вся в страхе перед ограблением, донесла к ночи на дачу. Едой приходилось делиться с хозяйкой. Ели понемногу, стараясь растянуть на подольше, но уже было ясно, что придёт голод.

Иногда Мария думала о том, чтобы прийти к немцам и сказать им по-немецки: «Я – Мария из города Лемберга, я родилась в немецком городе, дайте мне работы и еды.» Она даже думала о том, чтобы спать с немецким офицером. Илья не вспоминался, как будто внутри она уже смирилась с тем, что он умер. Город, в котором он был в командировке, тоже был захвачен немцами.

Потом она услышала о расстрелах в Бабьем Яре и перестала думать о том, чтобы пойти к немцам. Девочкам она начисто сбрила волосы и смастерила мальчиковую одежду. Головы и лица она им плотно закутывала широкими самодельными бинтами, сквозь которые они еле могли видеть и дышать, и мазала эти бинты напротив рта и под глазами кровью, надрезав себе икру, чтобы взять крови. В таком виде они могли выходить на улицы днём. Шатаясь и двигаясь медленно, потому что бинты мешали смотреть, девочки искали дощечки, щепки и веточки. У хозяйки пока ещё было немного дров, но Мария знала, что потом дров не будет. Сама она по-прежнему ходила в город искать работу и, иногда, поменять вещь на еду. Так они вчетвером дожили до весны.

Весной хозяйка привезла от кумовьёв немного картошки и семян, и Мария с девочками стали сажать с хозяйкой огород. Мария думала о том, что сейчас, весной, они хозяйке нужны, потому что одной ей трудно справляться, а осенью станут лишними ртами, и бог знает, что тогда хозяйка сделает.

Летом ей удалось устроиться поломойкой у немцев. Мария заматывала голову и лицо платком, как иногда делали в степных сёлах, закутывала ноги плахтой и старалась, чтобы мужчины не замечали её. Ей везло. А может быть, в свои тридцать два года она подурнела от беспокойства и недоедания.

К забинтованным мальчикам, которых все звали Антоном и Костей, в пригородах привыкли, их никто не трогал, даже немцы и немецкие помощники. Мария глядела на своих всё ещё живых дочерей и понимала, что кем-то расплатилась за то, что они не умерли. Расплатилась Соней и, наверное, Ильёй. Расплатилась Павликом. Может быть, Август умер перед войной для того, чтобы его неродные внучки выжили. Жизнь не могла быть оставлена им забесплатно, потому что всё было против их жизни.

Кругом угоняли людей на запад. Стоял голод. Простудившись, умерла хозяйка дачи, но за домом никто не явился. Мария похоронила старуху и стала жить хозяйкой. Мыться было трудно, надо было натаскать воды и дров, надо было работать, так что мылись частями, над тазиком. Мария нещадно скребла бритвой головы девочкам, чтобы не лез наружу курчавый еврейский волос.

Подошли советские войска. Немцы стали жечь город, потом на опустевших улицах Киева завязались бои, и вдруг немцы ушли из города, ушли надолго или навсегда. Мария не знала, как ей теперь быть с работой, где искать еду, и всё же каждый раз находила что-нибудь. Её тело отощало, груди высохли и опали, и глаза приобрели полубезумное выражение загнанного зверя. Немцы ещё раз пошли на Киев и ушли. Следом за немцами ушли советские войска, и Мария поняла, что она и её дочери точно выжили. Она собрала девочек, и они пошли в Сонину комнату. Удивительно, но комната стояла по-прежнему пустая. Замок в двери был выломан, вынесены, видимо, на дрова топчаны, стол, стулья и полку с книгами. И плита, и жестяная ванночка, и даже керосиновая лампа остались, словно никто не догадался, что их можно менять на базаре или приспособить к хозяйству. В углу лежал альбом с фотокарточками, словно кто-то пожалел жечь человеческие лица.