Рассказы под стук колес

«Пока Мишаня все это рассказывал под стук колес Ольге Васильне»…

Вся новеллистика Лидии Девушкиной-Соммэ написана словно под звук колес, в пути, неторопливо. Едут люди в одном купе, совершенно незнакомые. Начинается разговор. И все. Случайные соседи становятся ближе.

Похожее получилось и у меня самой. Я не так давно познакомилась с творчеством писательницы, но кажется, что это рассказывает мне одной моя близкая подруга. А я очень ценю умение писать так, словно это делается для одного единственного читателя, именно для меня. Наверное – это и есть мастерство рассказчика.

Далеко от центра, т. е. от Парижа (глубинка и во Франции – глубинка) живет Ольга Васильна. Она замужняя одинокая женщина (и во Франции бывают такие). И чтобы сбежать от одиночества, она ведет активную жизнь. Общается с земляками, возглавляет русский литературный клуб.

Герои Лидии не оторваны от действительности. У окружающих свои проблемы. Кто-то удачно вышел замуж. Кого-то подозревают в сотрудничестве со спецслужбами. Люди живут в реальном мире. Пишут книги, ездят по Европе, пиаря свою священную особу. Каждый герой не похож на остальных, его образ четко прорисован, и за ним угадывается прототип.

Передо мной люди. Их судьбы. Их не так уж много. Но и у главной героини не так уж много знакомых. А судьбы яркие и запоминающиеся.

Молодой человек Мишаня: сложные отношения в семье. Сложный характер юноши. Тянется к главной героине, подсознательно угадывая в ней женщину-мать.

Русская женщина Марина и ее каталонец-муж Мишенька. Ее жизнь. И испытание страшной болезнью.

Следующий рассказ, вернее серия рассказов, связана одним сюжетом и продолжает собой первый, уже осмысленный мною. Читаю, словно переписку со своей старой подругой.

Вот героиня в гостях у земляка, тоже эмигранта. Они празднуют и во Франции день Победы (сколько информации – сразу и вроде бы, между делом, штрихами). Люди на вечеринке. Люди в литклубе. И опять мелочи и детали. Взаимоотношения русских и французов. Театральная постановка в русском литклубе, и девушки в красных галстуках. Выступление героини в платье, которое она нашла на своем балконе. Это ли не детали, те самые штришки, которые делают полотно живым и объемным.

И вот героиня в Москве. В надежде найти своего издателя. А встречает старичка-писателя. У нее карма такая – попадать в различные истории. Вот и сейчас доверчивая женщина приняла приглашение, а как же, мастер пообещал дать свою книгу с автографом. И опять всё жизненно настолько, что мороз по коже. Словно там я или моя лучшая подруга. Сочувствие. Обсуждение. И слушаешь, и киваешь, затаив дыхание.

Рита, героиня рассказа «Тяжелая наследственность», – не вписывается в общий фон. И сам рассказ о ней стоит особняком. Хоть он, по моему мнению, самый значимый в сборнике. Очень психологически точное повествование о жизни и о любви. Любовь переплетена с жизнью, она целиком зависит от быта, как писали в начале прошлого века. И написан рассказ немного в другом стиле: меньше внешнего, больше чувств.

Вообще о стиле Лидии Девушкиной-Соммэ нужно поговорить отдельно. Ритм задушевного неторопливого рассказа достигается особым построением предложений, их длиной и минимальным количеством сказуемых. В этом и есть секрет простоты общения с читателем. Но в целом же присутствует модный сейчас среди современных литераторов и так не любимый крупными издательствами микст. Сюжетная линия у Лидии – это нить, на которую нанизаны бусинки историй, вплетенных в общую канву. Такой современный узор из бисера, картина в стиле арт-модерна.

Произведения Лидии не для всех. Это скорее женское чтиво. Мужчины их тоже читают (знаю), но чтобы лучше понять своих любимых. Женщины же, особенно оторванные от трудового коллектива – по разным причинам оторванные, но нуждающиеся в задушевной беседе, – это та читательская аудитория, которая целиком и полностью принадлежит писательнице.

Татьяна Рубцова,

пресс-менеджер интернет-портала

«Литературная Галактика»

I) Неделя русской книги. Далеко от Парижа

«Жизнь чаще похожа на роман,

чем наши романы на жизнь».

Жорж Санд

В уездный французский город В* * * на ежегодную ярмарку книг впервые за всю его историю пригласили русских писателей, да не одного, а то ли восемь, то ли все десять. Примерно на неделю. Неужели, правда, на неделю? У французов свои представления о времени. Неделя у них буквально называется «восемь дней», а две недели почему-то «пятнадцать». Так что точнее, типа официально, это было обозначено как дни: с 29 мая по 2 июня. Совпадает с тем временем, которое называется «пора прелестных облаков». Так его именовал в своих произведениях некто Иван Алексеевич Бунин, иногда обитавший тоже на юге Франции, но уже давно. И не у себя дома, а на съемной даче. Потом эту съемную дачу выкупила некая парижская ассоциация, состоящая из одних французов, чтобы создать в ней музей Бунина. А местных русских эта дача вообще не интересовала, даже тех, кто ходил в литературный клуб. Местные русские решили подождать, когда этот музей откроют.

Все-таки не ближний свет туда ехать – километров 400 от В* * *. Даже если музей наконец откроют. Одного бензина сколько уйдет! Можно бы, конечно, пойти с шапкой по кругу и скинуться на бензин и даже на входной билет на эту дачу, но исторически эта форма материальной поддержки во Франции как-то так не привилась, то есть, знаете ли, собирать деньги на русских писателей, да еще в их отсутствие… Даже на очень знаменитых. Например, на Надежду Тэффи русские тоже хотели в свое время скинуться, и не где-нибудь, а в богатой Америке. Пока она во Франции страдала от безденежья и болезней. И собрали – несколько центов. Правда, дело было во Вторую мировую войну. Что русских не оправдывает, но немножко извиняет.

Коли уж зашел разговор о сложном отношении французов к своим деньгам и своему времени, то надо отметить, что французы – это вообще-то не немцы. Ты французу, допустим, назначил рандеву у фонтана «Три звезды» на 16.00. А он придет только через час и обязательно к ресторану «Пять звезд», который находится не в центре В* * *, а совсем далеко, 7 остановок на трамвае. Поэтому русские, даже очень деловые, на французской земле тоже начинают опаздывать. Особенно когда выяснят, что «5 звезд» – это все-таки очень дорого.

На главной площади В* * *, как раз напротив вот этого живописного и премиленького фонтана «Три звезды», загодя раскидывались многочисленные разнокалиберные шатры, где размещались книги разных авторов из разных стран. То есть была отработана на века (если книги будут существовать века – дай-то Бог) вот такая схема. Авторы сидели тут же, при книжках, будто бы с отсутствующим, незаинтересованным видом, иногда робко оглядываясь по сторонам, словно бы кого-то высматривая. И вот в этот, 2007 г., главной приглашенной страной была Россия. Русским писателям была предоставлена зеленая улица, особые места для встреч с читателями: концертные залы, кафе, летние эстрады. Французский читатель дружно хороводился на этих встречах, придирчиво разглядывая лица и фигуры гостей и задавая через переводчиков наводящие вопросы. Приглашены были писатели, по многу раз переведенные на французский, но вроде бы только один из них – Сырцов – свободно говорил на французском и даже его понимал. Французы любят русский акцент, французов вообще подсознательно влечет к русским и наоборот, хотя всегда отношения были сложными. Один Наполеон чего стоит! Но ведь были же и есть, и будут дальше развиваться, эти отношения, даже супружеские!

В одном из таких залов должны были заранее встретиться три давних закадычных друга. Все трое были русскими. Давние по эмигрантским понятиям друзья – это те, которые продружили уже несколько месяцев и ни разу не поссорились и не повздорили между собой. Что было здесь крайне редко. Недаром писала та же Надежда Тэффи в 19-забытом году: русские живут во Франции, как собаки на Сене.

Первым должен был прибыть Мишаня из своего отдаленного за 100 с лишним километров маленького городка N* * *, где он в качестве соискателя политического убежища жил почти что за решеткой, в лагере для беженцев. Окружающие его там русскоязычные беженцы были почти сплошь беженцы-изиды из Армении, малопонятный ему народ, с очень плохим русским, состоящий из многопоколенньгх семей, снующий днем и ночью якобы по важным делам. Некоторые сновали даже до Испании и обратно, спекулируя сигаретами, что было запрещено. Впрочем, как понял Мишаня, запреты играли чисто техническую роль. Кроме этих мелких проржавленных гаечек-запретов, вообще всюду крутились какие-то более мощные и не столь очевидные социальные механизмы.

Мишане 25 лет. Переходный возраст. Серо-зеленые глаза еще ярко блестят и смотрят на окружающий мир с восторгом, предвкушая счастье в труде и успехи в личной жизни скоро и сразу, вон за тем поворотом, но через минуту те же глаза могут закосить мрачно и настороженно, ожидая подвоха и неприятностей от любой страны, будь то родная Россия, Франция, и вообще, иди далее по карте в любом направлении.

Тем более Мишаня был вундеркиндом, в 15 лет окончил российскую школу с медалью, после чего получил еще два российских вузовских диплома, кстати, с отличием. А у вундеркиндов жизнь еще более неровная, после горячих восторгов окружающих на голову капает ледяной душ. Ну не могут люди долго восхищаться кем бы то ни было, даже вундеркиндами!

Следующей прибывающей фигурой должна была бы стать Ольга Васильна, пышнотелая блондинка 46 лет, красивая нетривиальной поздней красотой. Она сама была не чужда литературе: организовала на местном человеческом материале литературный клуб, писала стихи, но вслух читать их не могла: при декламации запиналась на каждом слове, а куда их послать для печати, не знала, мысленно аттестуя себя отсталым элементом. Кроме того, она писала еще маленькие пьесы, но решалась их показать только одному писателю в Москве – старому и вконец спившемуся. По имени Мефодий Борисыч. Писатель приглашал ее к себе домой каждое лето, когда она была проездом в Москве, и даже на дачу под Калугой – свое родовое имение – на самом деле крошечную избушку-развалюху на берегу очень красивой речки, где любили размещать свои удочки и лыжи внуки Борисыча. Последний постоянно обещал «протолкнуть» ее вещи в Москве и взамен просил ее сделать то же самое с его творениями во Франции, но предварительно их переведя на французский. Потом старик виртуально исчезал на целый год, потому что не мог пользоваться электронкой – он был почти слепой. А звонить ему Ольга не могла. Он плохо слышал, но дело даже не в этом. Ольгин муж Алексей Олегович Кручинин обычно никуда ее не пускает, велит сидеть дома, а не светиться по тусовкам. Любые встречи людей, даже в церкви на службе, Алик презрительно называет тусовками. Но сегодня ему вдруг надумалось поехать в близлежащий город А* * * на конференцию. «Знаем мы эти конференции», – смекнула Ольга. В глубине душе она подозревала своего Алика в изменах, но боялась даже об этом и думать, тем более отец Василиу из румынской церкви, нынешний ее духовник, с амвона запрещал своим прихожанам всякие подозрения как основу для последующего злословия. А к процессу злословия и вражды Ольга потеряла интерес. «Буду злиться – заболею сразу же», – рассуждала наша героиня. А заболев, она не справится с домашними обязанностями, а в России – еще и с профессиональными (правда, их уже проехали). Домочадцы были сложны, мелко деспотичны, требовательны, а профессиональные обязанности вообще в идеале должны совершаться в условиях постоянного сосредоточения. Перед французским ПМЖ Ольга работала бухгалтером в маленькой фирмочке и по совместительству читала курс бухучета в частном томском вузе. Но теперь об этом, наверное, стоило уже забыть, или на всякий случай все-таки помнить?

Третьим прибывающим должна была стать Марина – стройно-высокая, с интересной бледностью тоже весьма привлекательная, но еще довольно молодая женщина 36 лет, ожидающая ребенка. Ее муж – каталонец Мануэль, видом пухлый добродушный медвежонок, мог прибыть вместе с ней, а мог и не прибыть. Русский он начал изучать совсем недавно и русских немного робел. Особенно его смущали их бесконечные шуточки и приколы, непонятные ему. От них он уставал, ему казалось, что слегка издеваются над ним, пусть и невинно. С Мариной он говорил по-испански. Оба раньше работали на виноградных плантациях под Барселоной, где и познакомились. Марина тогда работала и жила нелегально. Она прибыла с Украины, окончив Харьковский институт искусств, факультет искусствоведения, и поработав на Украине художником-оформителем. В свободное от винограда время она пела в греко-православной церкви Барселоны, даже одно время была там регентом, а также рисовала маслом и гуашью, «чтобы рука не забыла». Потом они даже немного рисовали вместе с Мануэлем портреты на Рамбле, но там все было поделено, и рэкетиры снимали с них стружки, как, смеясь, рассказывала Марина. Она всегда была ровна в обращении, приветлива, слегка смешлива, хотя иногда строга, по-тихому авторитарна и слегка придирчива. «Как все украинки», – говорила она. На свадьбе в порядке живой очереди украинские соотечественники и особенно соотечественницы серьезно, хоть и шепотом, предупреждали Мануэля, поднося к его носу сжатый кулак или грозя ему пальцем: «Украинская жена – это во!»

Прожив в Барселоне немало лет, супруги зачали долгожданного ребенка – in vitro. И предпочли приехать на ПМЖ к Мануэлевым родителям в В* * *. Там его сразу поставили на учет по безработице, стали платить пособие и даже послали на двухгодичные курсы коммерции. А сейчас ему предстояло сдавать экзамены сразу за 2 года. Коммерцию он не понимал и не любил, особенно бухучет. Он, как и Марина, тоже закончил институт искусств, но во Франции, и с работой по специальности ему не везло. Безработица Франции даже и в те – докризисные времена – была хорошо известна миру. А рисовать прохожим портреты за деньги? Да здесь, во Франции, этим ничего не заработаешь.

Супруги были веселы, дружелюбны, гостеприимны, что было несколько нетипично. Мишаня вторую ночь должен был ночевать у них, а предыдущую, еще до пресс-конференции писателей, собирался провести у Ольги Васильны. Ольга Васильна хотела познакомить Мишаню со своей младшей дочкой Катюшей, 17 лет.

«Пусть выйдет за него замуж, даже пусть так рано, – наивно рассуждала про себя Ольга Васильна. – Вообще русские должны жениться на русских. Педиатры не в восторге от этих детей – «половинок», полуфранцузов-полурусских. У таких детей более ранимая психика. Они более возбудимы. У них хуже иммунитет. А тут готовый русский парень, очень неглупый. Чего нельзя еще пока сказать о Катюше. В ней видится жесткая поверхностность всех суждений, взгляд на других, особенно на маму, как на слуг своих, лень по дому и по учению. Она – это папочка родимый без его гениальности. Может быть, такую юную особу умница Мишаня будет мягко корректировать. Если они родят (никаких абортов, кстати, – это абсолютно исключается!), я буду нянчить малыша, все будут думать, что я его мама. Это лучше, чем бесконечные пробы пера – переборка и ощупывание, как на базаре, мальчиков, глотание контрацептивов, бросания – расставания, чужие постели, не дай Бог покушения на самоубийство…». Правильно выразилась Валерия Новодворская в каком-то интервью: «Секс – это скучно. Я читала». Умная женщина, недаром партию возглавила, только какую, не помню. Зрит в корень, – мысленно похвалила ее Ольга. И рожать вообще лучше пораньше, не в 36 лет и не пробирочного ребенка, как некоторые. Хотя теперь это сплошь и рядом. Мишаня прибыл в В* * * с вечера, с поезда ринулся на трамвай и на пороге нежно и радостно расцеловал Ольгу Васильну в обе щечки. Коварная Катюша загодя укатила на трамвае домой к подружке Вике с целью ее поддержать: у той мама не ночует дома, ухаживает за каким-то стариком-сердечником, по очереди с кем-то держит его всю ночь за руку. Старик боится умереть во сне, особенно в жару. А почему-де никто за Вику не волнуется, ведь она ночью тоже одна, без мамы? Ладно, время еще есть, не будем форсировать события, успокаивает себя Ольга Васильна, да мне самой интересно понять, что за птица сей Мишаня, каков он вообще.

– Дорогой Миша, меня волнует один вопрос, – ловко и быстро подкладывая в тарелку Мишане домашние разносолы, певучим голосом рассуждает Ольга Васильна. Голос ее вновь стал нежным и незаикающимся, как в юности: она стала ходить на русский хор благодаря Марине.

А Марина с удовольствием руководит хором. В нем всего-то пять человек. Из них четыре француза. – Хорошо, что я нашла в вашем лице еще и русского врача. Мне бы по-русски поговорить хоть с каким-либо врачом.

– Да какой я, в самом деле, врач! Я по медицине только-только в аспирантуре стал учиться… И, поди же ты, ввязался в эту легкомысленную авантюру с переездом во Францию. Потрясающее, непростительное юношество. Инфантилизм.

– Вы на эту тему скоро все разложите в своем сознании, Мишаня! Не торопитесь пока! – Ольга Васильна, как могла, успокаивала Мишаню. Она не считала себя вправе судить его, хотя в ее среде с политбеженцами предпочитали не знаться. – В данном случае это вообще неважно. Вас же учили психиатрии. Мне кажется, у Катюши маниакально-депрессивный синдром. Посмотрите, она же не владеет темпом речи, глотает слова. Это первый признак. – Ольга Васильна неделю назад подговорила Мишаню прийти на урок в русскую школу, куда ходили Катюша и Вика, и послушать Катю.

– Владеет-владеет! Она у вас хорошо говорит.

Таков был вердикт Мишани. Катюша тогда практически не замечала Мишаню, а лишь болтала весь урок с Викой.

Мишаня скромно откушал всего и даже стал убирать со стола и мыть посуду. Ольга Васильна для разрядки попросила Мишаню прощупать их крольчиху-карлика. Контакт с Викиным мини-кроликом (с целью потомства) произошел уже 25 дней назад, теперь крольчиха стала усиленно вить гнездо из подручных материалов, даже обдирала с самой себя пух, но животик был по-прежнему плоский. Мишаня ловкими руками врача быстро, без излишних церемоний, общупал крольчиху, перекатывая маленький шарик внутри ее животика.

– Возможно, у нее только один фетус. Так бывает. Кажется, вот он. Voila. Все-таки это искусственно выведенная порода. У моих крыс-альбиносов дома тоже иногда было по одному крысенку. Хотя крысы-то в общем случае размножаются ой-ой-ой как!

На короткое время оставив Ольгу Васильну в покое и предоставив ей похлопотать по дому, Мишаня глубоко погрузился в изучение книжного шкафа.

* * *

В 1981 г. в СССР прошла всесоюзная премьера фильма «Асса». В преддверии первомайских праздников дружный коллектив неврологического отделения Томской горбольницы N 3 решил сходить в культпоход на вечерний сеанс в летний кинотеатр «Родина», уже начавший функционировать в связи с необычной жарой. Сначала познакомились с первой серией. «Вы похожи на Татьяну Друбич и тоже Татьяна», – довольно быстро оценил обстановку этот почти на 100 % молодежный коллектив, поедая в перерыве пончики с повидлом и приглядываясь к молоденькой медсестре Танюше. А откровенно за ней ухаживали сразу двое: подающая надежды звезда неврологии Вадим Коробкин, любитель абстрактных или, напротив, двусмысленных, не вполне приличных анекдотов, едко-насмешливый, эрудированный, невероятно нервный, занятый долгим изнурительным разводом со своей женой, и тоже Вадим, но Бирюков, студент вечернего мединститута, медбратишка, как его шутя прозвали, высокий, томно-меланхоличный медлительный юноша, всегда словно погруженный в тревожные предчувствия, иногда вселенского масштаба.