Сколько их ещё у меня, этих старых рецензий...
Мне нравится "Кавказский сериал", как назвали серию книг о роде Джаваха, издатели. Он, в отличие от чисто институтских историй, полных надлома и трагизма, натянутости и временами откровенной скуки, живой! Живой и яркий, полный красок, описаний Востока; живых героев, бытовых сценок, нравов, традиций и обычаев.
Вот и княжна Нина бек-Израэл такая: живая, озорная, 15-летняя девочка-подросток (как сказали бы мы, а для народа Востока — почти совсем взрослая; есть в повести момент, когда Нина смотрит на княгиню Тамару Соврадзе:
... и не без злорадства отмечаю признаки увядания...
А княгине Тамаре всего 30 лет...).
Скачет по горам на верном Смелом (а позднее и на Алмазе; ах, какие клички у лошадей), танцует лезгинку, изучает французские глаголы.
И вместе с тем — это глубоко серьёзный, думающий человек. Думающий о судьбах своих родителей, принявших христианство и оставивших позади себя родные семьи; думающий о своих дедушках, и их судьбах; размышляющей о том, почему она, Нина, такая
("... Я не умею выражать свою любовь, признательность, благодарность... И ласкаться я тоже не умею... В этом я не виновата, Бог свидетель тому. Кровь моего племени — племени моих родителей и предков сделала меня такой...").
Так тонко понимающая мир, умеющая наблюдать... Необыкновенная эта маленькая горянка-княжна! Смелая, отважная, храбрая, добрая, верная, любящая, внимательная, сострадательная.
Во мне течет кипучая кровь моих предков — лезгинов аула Бестуди и, странно сказать, мне, приемной дочери князя Джаваха, мне, нареченной и удочеренной им княжне, более заманчивым кажется житье в сакле, в диком ауле, над самой пропастью зияющей бездны, там, где родилась и выросла моя черноокая мать, нежели счастливая, беззаботная жизнь в богатом, городском доме моего названого отца!..
...Этот орлёнок, горлинка, ласточка Востока вырвана волею рока и помещена в клетку. В иные условия, чем она, Нина бек-Израэл, привыкла. Клонится дерево, сгибается под напором ветра, но стоит, не ломается. Так и Нина — какие бы удары ни преподносила ей судьбы, куда бы ни забрасывал рок, — она не сдаётся, не сгибается, только наклоняется в разные стороны от ветра.
Слишком, на мой взгляд, свободолюбива Нина. Да, понимает и видит, что мир — не только чёрное и белое, но и в то же время...
Взбалмошная и своевольная, но очень искренняя... —
да нет же! Всё эти издатели ошибаются, не такая она, Нина. Искренняя — да, но не взбалмошная. Не такая, как видит девочку наречённая бабушка: "— ... Как ты думаешь... приятно мне было убедиться в том, чт в мой тихий замок, вместо ожидаемой почтительной и благонравной барышни, ворвался дикий, непослушный, отчаянный мальчишка-джигит, на которого не действует ни доброе слово, ни наказание!.." И ещё:
"— ... дикой, невоспитанной провинциалке..."
Искренняя, глубоко чувствующая. И кажущаяся (да так и есть) старше своих лет!
Птица вольная, расправившая свои крылья в горах родного аула, под музыку лезгинки, певучий язык, так богатый на яркие образы... Птица свободы — вот она, Нина.
Но пришло время и поймали птицу, и посадили в клетку: сначала в мрачной, гнетущей атмосфере дома наречённой бабушки, а позднее, — в серых, казённых стенах одного из институтов Петербурга.
"Кавказский сериал" так богат на описания природы Кавказских гор
("Была ночь, чудно-прекрасная, дивно-таинственная кавказская ночь. Облака, принимая причудливые формы гигантов-людей, странных волшебных предметов и животных, медленно проплывали по небу. Глухой рев Терека казался еще воинственнее среди спящей природы. Как заворожённая, вслушивалась я в голос воды, в котором то сливаясь воедино, то перебивая друг друга, звучали ропот и клич, смех и скорбное рыдание...");
шумящих, звенящих рек Грузии, чьи названия звучат для нашего слуха как странная, непривычная музыка; быт и нравы разных народов, живущих бок о бок — русских, с неторопливостью, размеренностью, плавностью, и горцев — с их дикими, подчас, нравами (похищение невесты и др.).
Жизнь русских — другая культура, вера, светские приёмы и балы, другая речь. И рядом жизнь горцев, с их яркими красками, бурными танцами.
Сравнивать эти два мира можно бесконечно; бесконечно искать в книге Лидии Чарской различия между Востоком и Западом. Но здесь, в этой небольшой повести, различий не так много, да и показаны они только намёками, как фон. Сильнее же, глубже вся эта разница показана в повести "Газават": шире противоречия, шире пропасть между русскими и горцами.
Да, в "Газавате" всё сильнее, сильнее чувства, глубже переживания (кто читал эту книгу, вспомнит конфликт между Джемалэддином, заложником у русских, и его отцом, великим Шамилем, — о христианстве), ярче и глубже переданы характеры героев.
А здесь, во "Второй Нине", если и есть эта глубина, то она почти незаметна. Может, оттого, что главная героиня — девочка? Хотя нет, глупо. Глупо думать, что переживаний меньше потому что главная героиня женщина. Причина в чём-то другом. Но вот в чём? Может, эти две повести написаны в разные моменты жизни Лидии Чарской, и она по-разному думала об истории Кавказа? Кто знает теперь?..
...Перед нами не только судьба Нины, девочки-сироты, но и, как мне кажется сейчас, — многих, в чём-то похожих, а в чём-то и других, девочек, чьи судьбы связаны с институтскими серыми стенами. Стенами, за которыми царило обожание кого-нибудь, суровый быт, учёба... Так было, когда-то... давно...
