Глава 3

Ночью ей приснилось продолжение их беседы. Они так же сидели на своей «скамеечке». Каждый думал о своём, а оба – об одном и том же. Володя целовал ладони с нарастающей страстью. Его дыхание становилось всё чаще и всё горячее, опаляя кожу ладоней. Обуреваемый нахлынувшими чувствами, он встал, обняв Нату за талию, помог подняться, и увлёк за собой. Тропинка вилась вдоль берега реки по лугу, поросшему высокими травами и яркими цветами. Ослепительно блистало солнце на безупречной голубизне неба и щедро заливало окрестности ласковым, нежгучим золотом лучей. Володя всё крепче прижимал её к себе, и она не отстранялась.

– Какая же ты миниатюрная и прелестная! Какие же упругие твои бёдра!

Он повернул её лицом к себе и обнял, прижавшись.

– Я чувствую твои твёрдые соски. Как может мягкое тело стать таким твёрдым? Я хочу их видеть! Можно? – заглядывая в глаза, спрашивал и уже расстёгивал пуговицы на рубашке.

Ната не сопротивлялась, потому что сама хотела, чтобы он увидел какое у неё красивое тело. Она просто горела этим желанием: сегодня ему всё можно, всё, что захочет. Расстегнув пуговицы до талии, спустил плечи рубашки, высвободив груди. Откинув голову немного в сторону и назад, смотрел, как бы смотрел на поразивший его шедевр скульптуры.

– Я видел на картинах женскую грудь, но она была чужой и холодной. От твоей исходит такое волшебное тепло и сияние, что я задыхаюсь. Какая же ты сияющая, сияющая обаянием и любовью… любимая… какие упругие круглые чаши, налитые молоком девственности. Они набухли от тяжести, и ждут прикосновения нежных губ младенца. Но первым буду я, так устроен мир: без меня не будет младенца. А какие соски?! Словно созданы для того, чтобы младенцу было удобно к ним прикладываться. Мне хочется попробовать… можно?

– Да, – скорее простонала, чем сказала Ната.

Он соединил их вместе и обнял губами. Оба молчали, и только учащённое дыхание нарушало тишину.

– Представляю, какое наслаждение будет испытывать наш малыш, попивая молоко из этих бездонных чаш.

Он взял её на руки и понёс вверх по лугу к небольшой рощице на взгорье. Ната чувствовала, что сегодня произойдёт самое главное событие в её жизни – она познает силу любви. Это событие проведёт черту в её жизни на «до» и «после», и она согласна, она готова и никогда об этом не пожалеет. Он положил её на шелковистый красочный ковёр, сотканный из стебельков разнотравья и ярких цветов.

– Тот, кто оттачивал твоё тело, был в тебя безумно влюблён. Только влюблённый мог создать такое совершенство. Он ещё и искусно владел резцом. Думал ли он в те минуты, что от созерцания его создания, будет наслаждаться и хмелеть совсем другой?! А как безупречно высечена твоя талия! – приговаривал Володя, нежно прикасаясь пучками пальцев к коже. – Как же искусно, плавно изгибая, он завершил линии живота, сопрягая их с линией бёдер и прикрывая густой дубравкой. А за дубравкой… да здесь целый тайный мир! Я раскрываю створки в твой тайник, и поражаюсь: перед моим взором встаёт маленькая сопка с жерлом вулканчика. А он извергается, не знаешь?

– Не знаю, – шепчет, чуть дыша, захмелевшая от его исследований Ната, медленно двигая пересохшими губами.

– Ну, да! Откуда тебе знать, я же первый, – и он, прикасаясь пальцем, слегка надавливает на «жерло вулканчика». Сопка напряглась. – А она увеличивается? Тебе не больно?

И, не ожидая ответа, обнимает её губами и втягивает, упираясь языком в «жерло».

– О-о-о-о! – роняет стон Ната.

Он ощущает, как напрягается её тело, поднимаясь ему навстречу, но он ещё не всё обследовал: он должен всё узнать, всё, чем овладеет и что станет его достоянием.

– Надо знать все складочки, все бугорки и впадинки, – и он продолжает обследование. – А за сопкой ещё маленькие внутренние, как лепестки розового лотоса, створки, скрывающие самое сокровенное. Как же всё волшебно и загадочно! Творец создал всё это, чтобы свести меня с ума! Они манят меня своей тайной! Я хочу узнать её, я хочу раскрыть эти розовые лепестки, и я уверен, что мне откроется легенда, легенда, которой ещё не знал мир!

И, когда Ната в полузабытьи с затуманенным хмелем страсти взглядом, тянулась к нему, Адик заорал: «Подъём!»

Проснувшись, подумала: «Кто и зачем сделал всё так, чтобы я вышла замуж за Глеба, навсегда перекрыв мне путь к Володе? О такой первой ночи с любимым я мечтала, но она никогда не осуществится, потому что была уже первая – не с любимым и не такая». Надев майку и брюки, направилась к умывальнику. И, как всегда, Клёсов, уже был тут, как тут, но не таким как во сне. А ей не хотелось терять того, кто несколько минут назад боготворил её, потому что такого его больше никогда не будет.

– Ты где-то была?

– Когда?

– Утром… или ночью, – добавил он.

– Так утро только начинается. А в чём, собственно, вопрос?

– У тебя такие глаза… как вчера на речке были… и даже красивее…

– А-а-а! Мне сон хороший снился.

– Расскажешь, – то ли спрашивал, то ли утверждал Володя.

– Даже не знаю…

– Что так?

– Совершенно секретно.

– Я же не отстану… всё равно расскажешь.

Они разошлись по своим комнатам, готовиться к завтраку.

* * *

Несколько дней спустя, в воскресенье, сразу после завтрака Ната и Володя решили отправиться на прогулку в лес, так давно манившего их своим очарованием. Они шли в лучах робкого осеннего утреннего солнца, выглянувшего из-за вершин леса, и наслаждались прозрачным, усыпанным золотой пыльцой, тёплым воздухом. Около часа ходьбы, и они попали в волшебный край. Вошли под кроны деревьев, и лес осыпал их жемчугами, рубинами и изумрудами. C листьев падала роса, застревая алмазами на серебряных лёгких нитях паутины. Вокруг был мир трепещущий и хрупкий, прекрасный и уязвимый, прозрачно-хрустальный, блистающий и блещущий. Володе не давал покоя её рассказ о свидании с небом и о сне, который в её глазах поселил такую необыкновенную красоту. Было непривычно тихо… Казалось, что на всей Земле они только вдвоём, и это их мир, мир наполненный синевой неба, золотом лучей, пронизывающих кроны и ярким разноцветьем листьев, устилавшим пушистым ковром их путь.

– Какую же красоту нам дарит Господь! Как можно, живя в такой красоте, быть злым, подлым и мстительным? – вслух размышляла Ната.

– К сожалению, таких немало. Слава Богу, что мы не такие. А ведь я впервые сказал: «Слава Богу!» Это ты меня научила понимать, что всё – от Бога, научила благодарить Его.

– А как же иначе! Без Него не было бы и нас, и не встретились бы мы, и не шли бы сейчас в такой красоте. Это Боженька специально для нас послал такое утро, чтобы мы могли насладить наши души красотой и любовью к природе. Что ты так смотришь на меня?

– У тебя всегда красивые глаза, но такие, какими они были в то утро, когда тебе приснился «секретный» сон, больше никогда не видел.

– Потому что больше никогда он мне не снился.

– А сейчас… они немного такие… ты наслаждалась в том сне? Да? Чем? Ну, скажи, чем?

– Не могу… не проси…

– Ты в этом сне была со мной?

Ната молчала, раздумывала, как лучше сказать: она не хотела рассказывать подробности, но и как выразить намёком, не могла придумать.

– Что же это за такой сон, который ставит тебя в такое затруднение?

– Но, если понимаешь, зачем допытываешься?

– Потому, что чувствую, в этом сне был я с тобой.

– Ну, был.

– И что я такое делал? Что я делал? – упорствовал Володя.

– Любил меня.

– Как? У него перехватило дыхание. – Как взрослые?

– Как все… мысленно.

Услышав «как все», испугался, потому что он мало в этом смыслит и толком не знает, как это делается, и только следующее «мысленно» немного успокоило его.

– Мысленно, – произнёс он задумчиво. – Просто любил в мыслях, и тебе этого было достаточно?

– В мыслях и словах.

– Но я всё время разговариваю с тобой, и в каждом моём слове звучит любовь к тебе. А что же то были за такие слова?

– Не допытывайся! Больше тебе ничего не скажу. Сам догадывайся.

– Не знаю, догадаюсь ли. А давай, как в детской игре: я буду говорить слова, а ты, если они близки к истине, говори «горячо» или «холодно». Может быть, у меня получится, и я опять увижу те необыкновенные глаза. Я так хочу их увидеть.

Почему она всегда, услышав что-то хорошее от Володи, сразу вспоминает Глеба и сравнивает. Вот и сейчас: Глеба никогда не интересовали её глаза, и, что они красивые, она впервые услышала от Володи. И Глебу никогда не хотелось их видеть красивыми, а Володе хочется, очень хочется, и это она видит по его состоянию. Но он затеял рискованную игру, и она не знала, соглашаться или нет. Если он будет произносить те слова, которые произносил во сне, ей будет приятно их слышать, но и стыдно, ведь там он её раздевал. Позволить ему сейчас раздеть её даже мысленно, она не может.

– Почему ты молчишь? Чего ты боишься? Ведь это только слова!

– Твои вопросы подсказывают мне, что ты уже догадался, о чём идёт речь.

– Если это так, я очень рад.

– А я – не рада. Так не честно.

– Я в мыслях сто раз тебя видел голенькой, а на речке, когда ты делала мостик, даже видел кое-что воочию.

– Что? – испуганно спросила Ната.

– Две чаши с торчащими из них шипами…та-а-кими крупными с тёмными кругами вокруг… А на правой снизу большая коричневая родинка.

– Володя, перестань. Плохо подглядывать.

– Я же не в щёлочку подглядывал, а полки рубашки раздвинулись, и они сами показались.

Он резко повернулся, и заглянул в глаза. Счастливая улыбка осветила его лицо.

– Можешь не говорить «горячо», я по глазам вижу, что попал, может быть, не в самую «десятку», но где-то близко. И не красней, я часто вспоминаю твою акробатику. Но тогда ты была одетой. Но и в одежде ты была неотразимой. Тот, кому поручили ваять твоё тело, был безумно в тебя влюблён и боготворил тебя. Только с огромной любовью можно вытачивать такие совершенные линии, вложив в свой шедевр всю силу чувства.

Ната оторопела: он повторял те же слова, что говорил во сне.

– И остановись на этом, прошу тебя или я уйду.

– Я догадался, и могу на этом остановиться. Главное, что у тебя опять такие же глаза, как в то утро. Но ведь я только начал. Неужели, если я буду продолжать, они станут ещё красивее?

– Красоте нет предела, но поговорим об этом позже, когда я разберусь со своим мальчиком.

Володя тяжело вздохнул: опять этот мальчик встаёт на его пути. Как бы ему хотелось, чтобы его вовсе не было. Нет, конечно, пусть он будет, но только не мальчиком Наты.

Они бродили по просекам и пробирались сквозь заросли. В смене шорохов, что наполняли лес, чудилась приветливая встреча гостей, желание сказать, как долго ждал их, подсказывая тайные экзотические тропинки. Этот шёпот струился меж веток и стволов, и окутывал их вместе с золотистой пеленою солнечного света. Какое-то время шли молча, боясь нарушить лесное очарование, внимая лесным шорохам, тронутым осенней грустью. Терпкий аромат склонившихся до земли ветвей до краёв наполнял их сердца целомудренной негой. Володя не искал тела, он искал нежности, и нежность, исходящая непостижимыми волнами от её тела, и нежность её взгляда затапливала всё его существо. Он думал о том, что не раз мечтал вот так остаться с нею наедине, не опасаясь, что увидят, держать за руку, иногда, будто невзначай, прикасаться плечом, утопая в коконе её чувств. Сколько раз он рисовал себе различные сюжеты приключений. То он спешил за нею вслед в чужие страны, чтобы инкогнито следовать за стуком её каблучков, вслушиваясь в шорох юбки, вторящей пляску бёдер. Наивная душа и молодая кровь питали его воображение, порождая безумные надежды. То он, благородный викинг спасал её, вырывая из рук пиратов, и охранял от опасностей и бед. Так они блуждали по лесу, думая о своём. Володя впервые понял, что есть глубокая пьянящая отрада без цели, наугад бродить, любить простор и полной грудью вдыхать прозрачный воздух. С полей доносился терпкий дух сена, слегка кружил голову, призывая ринуться в непознанные дальние дали.

Ната засмотрелась на совсем уже бурый каштан:

– Почему он раньше всех меняет окраску листьев, теряет сок и засыпает?

– Платит дань за красоту своих свечей, – предположил Володя и посмотрел ей в глаза.

В её взгляде отражался далёкий мир, невиданный, но ощущаемый простор. Он замер очарованный, безгласный. Что нового он мог сказать? Что вообще можно сказать в такие минуты. Он не находит слов, он не знает, как объяснить власть над ним её взгляда, как объяснить его волшебное воздействие, уносящее его в её далёкие миры, лишь смутно угадываемые интуицией. Как объяснить, что сейчас ему хочется взмахнуть крыльями, и с радостным кличем унестись в пространство миров, которыми она грезит, подняться вместе с ней в заоблачные высоты, как хочется ему гореть вечным пламенем любви в её сердце?

– Я думаю о бесконечности природы. Приходят поколения людей и уходят, а лес поле, горы, реки, моря остаются. Они, конечно, изменяются, но настолько медленно, что человек не замечает, и думает, что они всегда такими были.

– Если взять человечество в целом, то оно тоже остаётся: одни умирают, другие рождаются. И в лесу одни деревья умирают, другие вырастают на их место, а лес как был лесом, так и остаётся. Человек и природа живут по одному закону.

– Я часто вспоминаю бабушкины слова; «Если к тебе зимой прилетит мошка, не убивай её – это чья-то душа к тебе прилетела». Значит, у человека остаётся душа, и она превращается в мошку. Почему в мошку, а не в красивую бабочку или экзотическую птицу?

– Не у всех души красивые, бывают и безобразные, вот и выбрал для них Творец неприметный образ. Интересно, от чего зависит красивость души? Она сразу даётся или человек сам воспитывает в себе эту красоту?

– Я сужу по себе: мне, в какой-то мере, она была дана до рождения, если считать, что красота души – это понимание красоты природы. И родители определяются до рождения. В детстве меня мучил вопрос: «А как получилось, что я родилась у папы с мамой, а не у соседей?» Меня очень пугала мысль, что я могла родиться у соседей, родителей моей подружки. Тогда бы у меня не было моей любимой бабушки, и дом был бы беднее обставлен, и они сами грубее и менее культурные. Я благодарила Бога, что он мне дал моих родителей, особенно папу – я его очень люблю.

– Одни уходят, другие рождаются, и это бесконечно. Бесконечен мир и бесконечно познание. Интересно, куда оно простирается?

– А что, если знания не только в тех книгах, по которым мы учимся, а оно вокруг нас? Ведь то, что в книжках, человек брал из природы. Надо только уметь их читать, а как этому научиться? Может, это происходит через любовь? Я люблю солнце, разговариваю с ним, понимаю, что оно живое, что оно слышит и понимает меня, как слышу я его. Ну, не звуки, конечно, слышу ушами, а чем-то внутри – душой или сердцем или и тем, и другим вместе. Я люблю деревья травы, цветы и тоже с ними разговариваю. А они мне показывают, какие у них листики, стебельки, цветочки. У ромашки никогда не вырастают листики розы, нет у неё и шипов. Ромашка никогда не будет иметь розовые или красные лепестки. Это же всё подчинено закону, как мы учили по ботанике, закону наследственности. Но что-то мы выучили из ботаники, а что-то увидели в жизни, подметили закономерности. Мы учим теоремы в школе, их доказательства. Подозреваю, что учёные их взяли не из головы, не сами пришли к выводам, а им природа подсказала. Они наблюдали природу, и в результате наблюдений, сделали выводы. А нам сейчас геометрию преподносят, как отвлечённую науку. Я думаю, что эти геометрические теоремы – теоремы жизни.

– Ты правильно думаешь, и это подтверждает выражение «Пифагоровы штаны во все стороны равны». Я только сейчас об этом подумал. Помнишь эту теорему?

– Да, для равнобедренного прямоугольного треугольника: сумма квадратов длин катетов равна квадрату длины гипотенузы.

– Этими «штанами» нам показана связь между, якобы отвлечённой, математикой и жизнью, дана проекция на земное наше бытие. Почему же учителя нам преподносили математику, как голую науку, оторванную от естественных процессов?

– Потому что программа обучения составлена людьми далёкими от понимания этого.

– Но ведь, это же наши учителя?!

– Но не всякому учителю дано то, что дано ученику, по себе знаю. Я учителей любила и уважала, но это мне не мешало понимать, что они ограниченные люди, зацикленные только на своём предмете. Со мной происходят вещи, которые ни в школьных программах, ни в медицинских учебниках не прописаны, но это реальность… они же со мной происходят, я же их не придумываю, да у меня бы и фантазии на такое не хватило.

– Расскажи!

– Не сегодня, может, со временем. Я о другом, о том, что то, что со мною происходит, даёт мне знание, что такое бывает. Эти знания ко мне приходят и наяву, и во сне. Как-то снилось мне, что я разговариваю с красным маком. У него были надорваны два лепестка. Я стала жалеть его и сокрушаться, как ему больно. А он отвечал мне движением лепестков, слегка колыхая ими. От них исходили слова, похожие на сгущённый воздух. Когда эта волна касалась меня, я слышала звуки, собранные в слова, но, опять же, не ушами слышала. Он жаловался, что ему больно, а я уговаривала потерпеть, потому что любая рана заживает – так устроен мир. Поэтому, я стараюсь не рвать цветы зря, а только, когда очень нужно. В остальных случаях только любуюсь ими. А когда очень надо, прошу прощения, объясняю, что они принесут радость в другом месте, где их оценят, будут любить, поставят в воду и они утолят свою жажду.