Они шли в бой, как в Вечность,
Забыв про горечь обид.
Земля им шагала навстречу,
Сжимая в объятьях своих…
 

Ольга Шатохина.

«Ой, вы косы…» автор картины В.В.Никитин

Памятник на захоронении останков воинов-женщин в селе Чапаевка Токмакского района на военно-братском мемориале.

Бунт памяти (вместо предисловия)

Вопреки самым пессимистическим прогнозам некоторых литературоведов относительного того, что военная тематика давно исчерпала себя, и что в начале ХХI века она уже не будет представлять никакого интереса ни для одного из читательских поколений, – на книжных полках, Пегас тому свидетель, появляются произведения все новых и новых писателей-баталистов. Тех писателей, которые не просто отдают некую творческую дань Великой Отечественной, но и настойчиво, с документальной вдумчивостью, разрабатывают пласты «глубинного залегания» этой, во всех отношениях странной, все еще далеко не изученной, а во многих аспектах своих – и не до конца осмысленной, войны.

И среди этих литературных имен, уверен, не затеряется теперь уже и имя писательницы Лианы Мусатовой.

Свое творческое видение, свое душевное «прочувствование» войны, Лиана стала воспроизводить еще в первых поэтических сборниках «На алтаре жизни», «Уроки времени», «Строгое лицо войны», «Многозначная однозначность»…

Но, всего лишь в отдельных стихотворных произведениях задекларированная, тема войны воспринималась в этих изданиях, то ли в качестве обычного тематического вкрапления в поток современной женственной лирики; то ли в качестве творческого проявления гражданственности; да еще – дани общественному мнению и коллективной народной памяти. В том числе, и памяти, возрождавшейся из семейных альбомов рода Мусатовых, по судьбе которого война тоже прошлась кроваво и жестоко.

Понятно, что Лиана, – чье детство было истерзано войной и немыслимо трудными, физически и душевно израненными послевоенными годами, – не могла, не имела права умолчать в своих стихах о виденном и пережитом; причем пережитом не столько лично ею, и не только родными и близкими, но и всем ее многострадальным поколением. Это было бы нечестно и несправедливо, уже не только по критериям обыденной человечности, но и по самым высоким критериям очеловеченного искусства. Ибо, как писала она в своей поэзии «Строгое лицо войны»…

 
Уходят поколения – свидетели войны,
Свидетели последние… война тревожит сны,
Желтеет похоронками, что в старом сундучке
С потершимися кромками… словами на клочке…
 

Может быть, именно такое понимание своего творческого долга перед военными поколениями, да еще – то, что в довоенные годы сложные житейские обстоятельства сблизили многодетную семью Мусатовых со столь же многодетной семьей Поповых, воспитавшей прославленную фронтовую летчицу, Героя Советского Союза Надежду Попову, – и подвигло в свое время поэтессу Лиану Мусатову засесть за роман-хронику «Я, Надя Попова, из Донбасса», увидевшем свет в 2010 году в Донецке.

Конечно, жесткий документальный материал романа, который еще могла видеть сама героиня, диктовал свои условия, определял сюжет, манеру и стилистику произведения, в рамках которых Мусатовой непросто было развернуться и с лирическими отступлениями, и с философским проникновением в суть образов и коллизий. К тому же сама личность Поповой, со множеством ее званий, наград и общественных должностей, почиталась, причем вполне справедливо, почти на культовом уровне.

Тем не менее, в пределах жанра, роман удался; он нашел своего читателя, а главное, подарил новоявленному прозаику то, что мы, романисты, привыкли именовать «романным мышлением» – с его выстраиванием сложных сюжетных линий и событийных хитросплетений; с формированием микро- и макрообразов, подтекстов и характеров…

А вот с последующим документальным романом «Реабилитирован посмертно» все выглядело намного сложнее. Здесь уже нужно было не столько романтически превозносить и восхищаться своим героем, сколько поражаться тем обстоятельствам, которые определяли судьбу старшего политрука Александра Шведова. То есть, человека, который сначала, еще до нападения немцев, как сотрудник НКВД, в должности военного комиссара батальона особого назначения, наводил образцовый коммунистический порядок в Западной Украине; затем, по заданию НКВД, честно и преданно налаживал работу подпольной организации в тылу немцев, а после возвращения к своим, попал в подвалы НКВД, прошел через все пытки и издевательства, и в августе 1944-го был расстрелян по приговору военного трибунала. Реабилитировали же его, как и сотни тысяч других репрессированных коммунистами, только в 1973 году, посмертно, естественно…

И вот здесь уже, вместе с героем своего документально насыщенного романа, писательнице пришлось иметь дело с такими фактами и явлениями, которые заставляли задумываться над сущностью того, что происходило на территориях, занятых и советскими войсками, и войсками фашистскими. Раскрывая процессы, происходившие в западных районах Белоруссии и Украины, у писательницы, например, хватило мужества документально признать, что после ввода туда советских войск…

«…Имели место безрассудные расстрелы пленных и раненных. Все это еще носилось в воздухе. Местные жители обсуждали военные парады, прошедшие в Бресте, Гродно и других городах, после падения Польши. В парадном марше прошли германские войска под звуки торжественной музыки советского оркестра. Советские солдаты и офицеры стояли вдоль шоссе и наблюдали за их парадным шествием. (И не только наблюдали, добавлю: в Бресте красноармейцы провели совместный парад с германскими войсками).

Местные жители всех советских называли «оккупантами». Из уст в уста передавали акты террора и самоуправства, случаи грабежей и мародерства со стороны военных. Таким образом, посланцы страны Советов искореняли «буржуазный дух и капиталистические пережитки прошлого». В соответствии с этой директивой, многих жителей депортировали, а имущество конфисковали. Под «раскулачивание» попала почти треть населения. Приобщенная территория гудела, как растревоженный улей. В этот улей и приехал он с семьей. Для местных жителей они оказались оккупантами, а к оккупантам они были безжалостны».

Но лишь когда сам Шведов, который участвовал в раскулачивании и депортации коммунистами трети населения Западной Украины, несмотря на свою преданность советской власти, тоже оказался в застенках НКВД, – только тогда он понял причину этой «безжалостности». Как и причину того, почему сотни тысяч бывших советских граждан уходили в ряды 15-го Русского кавалерийского корпуса СС, памятник которому, с поименным указанием генералитета, был воздвигнут недавно у храма Всех Святых в Москве; в Русскую освободительную Армию Власова; в Русскую Народную Армию. Каминского, в украинские, белорусские, прибалтийские, туркестанские, кавказские и прочие национальные формирования.

В свое время я уже говорил, – и по этому поводу меня много раз цитировали СМИ, – что «ни понимать, ни оценивать процессы, происходившие в годы Великой Отечественной, невозможно, не осознав, что для Советского Союза – это была еще и жесточайшая… гражданская война». Так вот, не ссылаясь на это высказывание, Лиана Мусатова, по существу, подтверждает его щедро используемыми в своих произведениях документами, событиями; и, конечно же, судьбами самих героев.

Только имея опыт работы с подобными документами и фактами, писательница решилась подступиться к своему новому произведению – роману «На Пришибских высотах алая роса». Тема, которую она избрала, изначально обречена на читательский интерес, ведь речь идет о штрафном батальоне. Знаю-знаю, о штрафниках-красноармейцах уже немало написано и отснято кинопленки. Но в данном-то случае речь идет о… женском штрафбате! И тоже на документальной основе.

К чести писательницы, свое пристальное внимание она сосредоточила не столько на короткой, в пределах одного боя, жизни этого подразделения смертниц, сколько на том, как именно главные героини ее произведения оказались сначала под трибуналом, а затем в штрафбате; через какие круги ада им пришлось пройти. Наиболее примечательна в этом смысле судьба находчивой, вполне удачливой разведчицы Таисии Табаченко.

Оставленная на территории противника, с целью внедрения в штат обслуживающего персонала лагеря военнопленных, вплоть до статуса любовницы его начальника, она в считанные минуты оказалась изобличенной первым же сотрудником лагеря, который взял в руки ее советский паспорт. Почему так произошло? Да потому, что идиоты или предатели, которые готовили ее к заданию, вручили девушке совершенно новенький, «непотертый», неизмызганный паспорт, хотя, исходя из даты выдачи, он уже должен был служить ей несколько лет, а значит, пройти через десятки рук.

Популярно объяснив девушке, что ее «сдали» гестапо в русской разведке, отправив сюда на верную гибель, немецкий офицер, пожалел ее, вернул документ и посоветовал появиться с ним через какое-то время, но уже – с истрепанным, способным пройти проверку у высшего начальства, в полиции и гестапо.

И Таисию с пристрастием проверяли, но свои… и потом. А тогда, внедрившись, она с помощью связника и радиста, постоянно сообщала в Центр все те сведения, которые от нее требовались. И, все-таки, заподозрив ее в предательстве и измене Родине, ей приказали прибыть на советскую сторону. Она чудом прорвалась через линию фронта и попала в руки советской контрразведки, где ее в течение многих дней допрашивали и пытали; где, не веря ни одному ее слову, над ней садистки издевались…

Выводы, к которым пришла эта украинская, до мозга костей советская, девушка – разведчица, чудом дотянув до трибунала, на котором ее приговорили к расстрелу, – были страшны своим запоздалым кошмарным прозрением: «Я боялась немцев, а оказалось, надо было бояться русских! Немцы со мной обращались лучше, чем русские! Получается, что нет разницы между немцами и русскими, между фашистами и советскими!» Она в самом деле вдруг открыла для себя, что методы допросов и издевательства над личностью у оголтелых фашистов и убежденных коммунистов – одни и те же.

Что же касается национальной принадлежности девушек— смертниц, то следователи напоминали о ней циничными словесными плевками в лицо: «Падло хохляцкое! Комсомолка вшивая, с хохляцким гонором!»