все жду, когда же эти двери откроются.
– Уверена, для тебя скоро откроется множество дверей! – воскликнула Джой и поймала себя на том, что говорит приподнятым голосом, на который переходила, впрочем без особого успеха, когда Эми испытывала «неприятные чувства».
– Ну, вы открыли для меня свою дверь. – Лицо Саванны смягчилось. – Так что это начало! Может, мне подойдет зеленая подвеска. – Она нагнулась к пакетам с покупками, вытащила уголок платья и указала на ткань. – Чтобы подчеркнуть зелень этих маленьких квадратиков? Как вы думаете?
– Прекрасная мысль, – сказала Джой, и ее глаза наполнились нежданными слезами.
Она ощутила, как ее пронзил тонкий, острый, принесший странное удовольствие укол тоски по матери, которой так приятен был бы этот день и которой, вероятно, было бы гораздо легче найти общий язык с такой внучкой, как Саванна. Мать умерла больше двадцати лет назад, и печаль Джой тогда была такой запутанной и странной. Ее мать не назовешь слишком хорошей матерью, а как бабушка она была еще хуже: считала внуков слишком шумными, крупными и многочисленными. «Зачем тебе еще дети?» – спросила она Джой, когда та была беременна Бруки.
Мать умерла всего через три месяца после кончины матери Стэна. Тогда Джой не была готова к столкновению с горем, которое касалось только ее, и уворачивалась от него, ведь она не имела ни братьев, ни сестер, а дети гораздо больше любили другую свою бабушку из-за ее тайных денежных подачек и проклятого яблочного крамбла.
Совершенно реально увернуться от скорби и печали, когда у тебя четверо детей, участвующих в турнирах по теннису, да в придачу больше ста учеников, требующих твоего внимания, и еще муж, горюющий по своей матери и разбирающийся с проклятым кризисом средних лет, и когда твои отношения с матерью всегда являли собой клубок разочарований и приливов любви, так что Джой уворачивалась и уворачивалась, пока в один прекрасный день печаль не скрутила ее в прачечной, когда она вынимала из стиральной машины испорченную блузку – блузку, которую мать велела ей стирать только руками и в холодной воде.
Подсознание Джой как будто именно в этот момент сошлось с тем, что она понимала разумом: она действительно больше никогда не увидит свою мать. Мать больше никогда не позвонит ей в неудобное время с какой-нибудь неуместной просьбой. Никогда не скажет, что ненавидит февраль. Или август. Или ноябрь. Любила она только апрель. Перл Беккер никогда не обретет постоянно ускользавшего от нее счастья, а их отношения навеки останутся неразрешимой загадкой. В тот день Джой опустилась на пол, прислонившись спиной к стиральной машине, от скомканной испорченной блузки юбка пропитывалась