Глава 4.

Вайолет измеряла шагами свою комнату, пытаясь унять мысли в голове, но ничто не могло расставить их по полкам: ни путешествия от окна к двери, ни обкусанные в кровь ногти и губы. Оно и было понятно – переосмыслять поступки человека и находить в них причину последующего поведения, которое раньше она считала бессмысленным, дается очень тяжело.

Удивительно, как порой самые близкие люди бывают слепы друг к другу, и видят лишь последствия, напрочь забывая о причинах. Даже без рассказа отца Вайолет знала, что ее родителям пришлось тяжело. Мама, выращенная, словно оранжерейный цветок, никогда не знавшая нужды в чем-либо, вдруг столкнулась с реальным миром, где она не нужна никому.

Внезапно, захотелось увидеть маму до всех событий. Мгновенье – и в плеяде запароленных папок находится одна – та самая, заветная папка с фотографиями из прошлого – жизни, которой не было у Вайолет, и которую у остальных членов ее семьи отобрали.

Три картинки. На первой – ярко улыбающийся дедушка на прогулке в парке через месяц после своей коронации. Тут ему тридцать три года. На второй – бабушка на той же прогулке, такая же утонченная и грациозная, как сейчас, сидит на набережной. Ей тридцать. И, наконец, третья – королевская семья Фаулер за неделю до свадьбы наследницы престола. Мама в атласном платье с чуть приспущенными плечами, копна светлых волос нарочно небрежно собрана в прическу, а на голове – диадема, та самая. К сожалению, это не было полноценной фотографией – просто оцифрованная вырезка из газеты. До страшных событий июльской ночи остается чуть больше года.

Вайолет увеличила фотографию, чтобы получше рассмотреть ее лицо. На фото она недовольна, но это, пожалуй, могут рассмотреть только те, кто знает ее очень близко. Причина этого явно кроется в украшении из белого золота с лимонными камнями на ее голове. Это и был тот день, когда бабушка заставила ее надеть диадему. Улыбнувшись и слегка прикрыв глаза, она ощутила, что по телу будто разлилась волна нежности.

«Она тут совсем ребенок. Прости меня, я не осознавала» – подумала Вайолет, проводя пальцами по экрану, словно пытаясь прикоснуться к той девочке, которая смотрела на нее сквозь года.

От раздумий ее отвлек стук в дверь.

– Я могу войти? – произнес папа после короткой паузы.

В его голосе что-то изменилось, будто он сам не был уверен, стоит ли ему наносить визит. Максимально беззвучно и быстро закрыв крышку ноутбука, Вайолет быстро втянула носом воздух и выдохнула через рот, тем самым предприняв попытку переключить свои мысли и ничем не выдать недавно пережитые эмоции.

– Конечно, входи!

Джонатан неуверенно вступил на темно-серый ковер и осмотрелся вокруг – он был не самым частным гостем в комнате дочери, да и собственно всего второго этажа, где находились комнаты детей.

– Тебе не мешало бы убрать тут, – сказал он, скорее просто чтобы заполнить молчаливую паузу.

Вайолет проследила за направлением его взгляда на прикроватную тумбу, где неровной стопкой лежало, по меньшей мере, пять книг, служивших пьедесталом для кружки, где некогда пребывало кофе. Во всей комнате присутствовало немало подобных инсталляций – то с распечатанными конспектами, то с блокнотами, где заполнена была всего лишь одна страница. В целом, любая горизонтальная поверхность на сто процентов использовала свой потенциал и была заполнена канцелярскими принадлежностями, одеждой и косметикой в абсолютно случайном порядке, словно подчиняясь только лишь одному правилу – полному отсутствию логики.

– Гений царствует над хаосом… – выдохнула она, осознавая правоту отца.

Ее взгляд, блуждавший по беспорядку комнаты, остановился на старом конверте в руках папы, довольно плотном, но пожелтевшем, и потерявшим гладкость, присущую новой бумаге.

– Что это?

Джонатан крепче сжал пальцами конверт, видимо, все еще раздумывая над тем, правильно ли он поступает.

– Я подумал, что нужно тебе это показать, – папа сделал несколько шагов и сел на угол кровати рядом с Вайолет. – Никогда не задумывался раньше о том, почему не показал тебе их.

Аккуратными движениями он извлек из конверта стопку старых фотографий и протянул их дочери.

Мысленно улыбнувшись тому, что их мысли с отцом сошлись, она взяла фотографии и внимательно всмотрелась в первую. Это был оригинал той самой оцифрованной газетной вырезки, которую она рассматривала пару минут назад, только на сей раз изображение было в цвете: мама, оказывается, была одета в платье небесного цвета, которое удачно гармонировало с желтыми камнями в диадеме, той, которую совсем недавно примеряла Вайолет.

Листая фотографии одну за другой, она все сильнее погружалась в море чужих воспоминаний, словно они были ее собственными. Будто и она знала людей, случайно запечатленных в залах дворца, где она жила, но просто забыла это время. Словно и она помнила вкус того шампанского, что искрится в бокале в руках ее бабушки на каком-то празднике, словно и она помнит какой была на ощупь грива у лошади, которую гладит ее мама и словно она сама слышала дедушкин смех, когда ему с серьезным лицом пытается что-то объяснить мужчина в военной форме.

От всех этих несуществующих воспоминаний на глазах Вайолет наворачивались слезы, которые казались настолько горячими, что обжигали. Когда одна из них все же собралась в уголке глаза и покатилась вниз, оставляя за собой соленый след на щеке, Джонатан, молча, и словно не дыша, смотревший на ее реакцию, беспокойно спросил:

– Что случилось?

Она оторвалась от фотографий и посмотрела на папу. Новые слезы, поняв маршрут движения благодаря первопроходцу, посыпались вниз градом.

Вайолет закрыла глаза и обняла отца, уткнувшись носом в его грудь. В этот момент к слезам добавились еще и всхлипы. Папе больше не оставалось ничего, кроме как, обняв ее в ответ и поглаживая по голове, просто дать время выплакаться, надеясь на последующие объяснения.

А Вайолет все плакала и плакала, сильно закусывая губу, чтобы не дать себе возможность закричать во все горло. Обида, тоска по тому, что она никогда не знала, страх от неясных последствий в случае раскрытия правды, который уже рисовал в ее воображении силуэт преследователя сегодня днем – все эмоции выходили сейчас со слезами. Мысли, картинки, воспоминания сменяли друг друга с неимоверной скоростью. Сейчас Вайолет была шариком, наполненным водой, в котором от одного неловкого движения осталась небольшая брешь, становившаяся все больше и больше от давления воды, тугой струей стремившейся наружу.

Она знала, что пугает отца таким выплеском эмоций, но ничего не могла с собой поделать, хотя очень хотела объяснить причину своих слез, но каждый вдох превращался лишь в очередной всхлип. Кое-как собравшись с силами, она все же смогла в полголоса сказать:

– Я чувствую себя чужой.

Теплое дыхание в волосах было мягким и успокаивающим, и в один момент Вайолет перестала всхлипывать, будто все, что рвалось наружу огромной лавиной эмоций, уместилось лишь в одной фразе.

– Можно я расскажу тебе кое-что? – спросил через какое-то время Джонатан.

Она кивнула, не отрывая головы от его груди, стараясь продлить момент их с отцом единения как можно дольше.

– Это не история рода Фаулер, а лишь одного мальчишки, который всю жизнь мечтал служить Королю. И очень в этом преуспел, знаешь ли. Стал гвардейцем. Поклялся, что отдаст жизнь за страну и Корону…

– Я не понимаю, к чему ты ведешь, – Вайолет покачала головой.

– Не торопись, – Джонатан продолжал нежно поглаживать ее волосы. – А потом он влюбился. И не просто в девушку, нет, в наследницу королевского престола, Принцессу. Понимал, что она никогда не обратит на него внимания и поэтому каждый раз, когда она проходила мимо, старался вдохнуть как можно глубже. От нее пахло мандарином, розовым перцем и бергамотом. До сих пор помню этот запах.

– Пап… – Вайолет удивленно подняла глаза.

– Не перебивай отца! Но в один прекрасный день этот мальчишка успел предотвратить трагедию и поймать ее, когда лошадь вдруг встала на дыбы и сбросила ее с себя. А через год он женился на ней, дав еще одну клятву – защищать до последней капли крови. Высокопарно, да? Для всех, кто связывает себя узами брака с наследниками королевской династии, есть одно негласное правило – все за корону. С этого момента ты себе больше не принадлежишь. Оберегаешь их чувства, здоровье, репутацию. И в один момент спасаешь от переворота, и оставляешь своих родителей в полном неведении – жив ты или тебя уже нет. И спустя столько лет очень хочешь узнать, живы ли они до сих пор.

Вайолет оглянулась на стопку фотографий, которую она, расплакавшись, положила на кровать и снова взяла в руки одну, на которой совсем еще молодого папу обнимали мужчина и женщина. Только сейчас она заметила, как удивительно были похожи папа и мужчина на фото.

– Это твои родители?

– Это твои бабушка и дедушка, – Джонатан тяжело вздохнул. – И, правда в том, что я тоже чувствую себя чужим.

***

– Мы можем поговорить?

Мама стояла к Вайолет спиной. Это было вовсе не потому, что Долорес не заметила ее присутствия, а потому, что упорно его не замечала.

– А нам есть о чем? – ее голос звучал холодно, будто был в близком родстве с айсбергами.

– Да, я думаю, есть. О многом… – Вайолет не отводила глаз от ее спины, обводя большим пальцем ободок кружки.

– Мне с тобой совершенно не о чем разговаривать.

Ви сожмурила глаза и поджала губы, делая глубокий вдох. Раньше, еще день назад, на этой фразе попытка начать диалог для нее бы закончилась, но именно в эту минуту она не могла допустить такого исхода событий. Кто знает, возможно, завтра у нее уже не будет такой смелости и мотивации для этого разговора.

– Ну, тогда послушай меня, – Вайолет открыла глаза ровно в тот момент, когда плечи Долорес дрогнули, что могло означать крайнее ее замешательство, вызванное отклонением от их обычного бытового сценария. – Во-первых, я хочу попросить прощения за свое поведение. Я не должна была ставить вас в неудобное положение появлением Даниэля за завтраком. В свое оправдание хочу сказать, что я не видела никакого иного способа, как ваше знакомство могло произойти иначе. И это, кстати, во-вторых – я хочу попросить прощения, что не нашла способа и сил поговорить с тобой о своих чувствах к нему. Опять же, в свое оправдание хочу сказать, что мне, как и тебе, тяжело говорить о чем-либо откровенно. И, наконец, в-третьих – я прошу прощения за то, что не понимаю тебя…

Долорес резко повернулась сверля Вайолет взглядом, полным раздражения. В руках она сжимала полотенце с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели.

– А на это у тебя какое оправдание?

– Никакого.

– Странно, что тут ты не можешь себя оправдать! – голос мамы стал на пару нот выше и на несколько сот градусов холоднее.

– Я и не хочу оправдываться, – Вайолет огромным усилием воли, проглотила комок слез, подступающих к горлу. Так было всегда, когда кто-то начинал повышать на нее голос. По телу начал бить мелкий озноб – еще один верный спутник ее страха перед скандалом. – Я лишь хочу спросить – как я должна понимать тебя, когда ты мне ничего не рассказываешь?

– Да что ты знаешь! – Долорес сорвалась на крик. – Как ты смеешь обвинять меня?!

– Вот в этом и проблема! – Вайолет тоже незаметно для себя повысила голос. – Я ничего не знаю! А ты двадцать лет молчишь и свято веришь, что все поймут, что ты чувствуешь из твоего красноречивого молчания! Я всю жизнь слышу: «Нельзя, молчи, не говори ничего». Если ты так хочешь сохранить все в тайне, то не проще ли было мне ничего не говорить вовсе? Притвориться, что жизни «до» не было? Мама, я не знаю, что тебя гложет! Чего ты боишься и от чего все эти годы бежишь. Что ты пережила, когда убегала из дворца со мной на руках? Я могу додумать, я могу догадаться, но пожалуйста, скажи хотя бы что-то! Мне это очень нужно!

Закончив свою тираду, она опустила голову на руки, пытаясь успокоится. Слезы сдавливали дыхание.

– А я не хочу вспоминать ту ночь! Я все время пытаюсь это забыть и пережить. Но как тут забудешь, все об этом хотят напомнить. Знаешь, что? Покупай билеты и лети в Рико-Сантарио! Пусть они доделают свое дело и приедут за нами. Мы чудом выжили, встали на ноги, едим, пьем, учимся! Но нет, вам всем – тебе, твоей бабушке, подавай воспоминания о прошлом. Вот только Фаулер больше нет! А вы дальше своей короны ничего видеть не хотите! Мы же королевская семья! – последнюю фразу Долорес сказала гнусавым голосом, пытаясь передразнить Вайолет.

Кухня погрузилась в тишину. Даже отец и Лео в своих комнатах притихли, чтобы бушующий ураган ненароком не настиг и их.

– Ты знаешь, мама, – Вайолет встала из-за стола и не спеша подошла к окну, вглядываясь в серое вечернее небо. – Возможно, мне надо было бы сделать это очень давно. И я, наконец, перестала бы бояться своей тени.

Вечернее небо Англии в этот день было умопомрачительно красиво. День, медленно уступая свои права, оставил на горизонте ярко-красную полосу заката, будто напоминание о том, что завтра он вернется, возможно, не таким ярким, как сегодня, ведь недаром Альбион назван туманным, но ночь с ее сомнениями и неясностью в это время года весьма скоротечна.

Деревья, купаясь в последних на сегодня солнечных лучах размеренно покачивали листьями. Вайолет, несмотря на бушующее в груди пламя залюбовалась этой картиной, пытаясь найти в ней успокоение, но созерцание длилось недолго: под дубом, опершись плечом на вековой ствол, стоял утренний незнакомец с остановки, внимательно рассматривая ее лицо в окне.

Не отрывая от него глаз, она отчетливо услышала, как собственное сердце сначала забилось с бешеной силой, а потом упало прямо вниз.

– Мам, – протянула она, стараясь не шевелить ртом. – Кажется, за мной следят…

Как только последнее слово сорвалось с губ Вайолет, в дом Гриффин выбили дверь, а еще через мгновенье на кухне оказалось не меньше дюжины людей в черной форме. Все, что она успела увидеть – как на нагрудном кармане одного из них блеснула эмблема, состоящая из двух букв «РС».