Нашедший подкову Осипа Мандельштама

К 130-летию Осипа Мандельштама. Лев Оборин обсуждает с поэтом, прозаиком и главным редактором Colta.ru Марией Степановой «Нашедшего подкову» — одно из самых больших мандельштамовских стихотворений и его единственный верлибр. Чем это стихотворение, в котором поэт переживает окончание одной эры и наступление новой, отличается от прочих его вещей — и как в «Нашедшем подкову» прорастают важнейшие мандельштамовские мотивы и образы? Почему мачты помнят, как были деревьями, а воздух бывает тёмным, как вода? Что Мандельштам берёт у Пиндара, что — у французских авторов Нового времени, а что — у своих современников? Обо всём этом — в новом выпуске «Между строк».Над выпуском работали:Ведущие — Лев ОборинМонтаж — Андрей Шаманов, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоМы записываем этот подкаст в студии проекта «Полка»***Глядим на лес и говорим: — Вот лес корабельный, мачтовый,Розовые сосны,До самой верхушки свободные от мохнатой ноши,Им бы поскрипывать в бурю,Одинокими пиниями,В разъяренном безлесном воздухе;Под соленою пятою ветра устоит отвес, пригнанный к пляшущей палубе,И мореплаватель,В необузданной жажде пространства,Влача через влажные рытвиныХрупкий прибор геометра,Сличит с притяженьем земного лонаШероховатую поверхность морей.А вдыхая запахСмолистых слез, проступивших сквозь обшивку корабля,Любуясь на доски,Заклепанные, слаженные в переборкиНе вифлеемским мирным плотником, а другим —Отцом путешествий, другом морехода, —Говорим: — И они стояли на земле,Неудобной, как хребет осла,Забывая верхушками о корняхНа знаменитом горном кряже,И шумели под пресным ливнем,Безуспешно предлагая небу выменять на щепотку солиСвой благородный груз.С чего начать?Все трещит и качается.Воздух дрожит от сравнений.Ни одно слово не лучше другого,3емля гудит метафорой,И легкие двуколкиВ броской упряжи густых от натуги птичьих стайРазрываются на части,Соперничая с храпящими любимцами ристалищ.Трижды блажен, кто введет в песнь имя;Украшенная названьем песньДольше живет среди других —Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного одуряющего запаха —Будь то близость мужчины,Или запах шерсти сильного зверя,Или просто дух чобра, растертого между ладоней.Воздух бывает темным, как вода, и все живое в нем плавает, как рыба,Плавниками расталкивая сферу,Плотную, упругую, чуть нагретую, —Хрусталь, в котором движутся колеса и шарахаются лошади,Влажный чернозем Нееры, каждую ночь распаханный зановоВилами, трезубцами, мотыгами, плугами.Воздух замешен так же густо, как земля, —Из него нельзя выйти, в него трудно войти.Шорох пробегает по деревьям зеленой лаптой,Дети играют в бабки позвонками умерших животных.Хрупкое летоисчисление нашей эры подходит к концу.Спасибо за то, что было:Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.Эра звенела, как шар золотой,Полая, литая, никем не поддерживаемая,На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет».Так ребенок отвечает:«Я дам тебе яблоко» — или: «Я не дам тебе яблоко».И лицо его — точный слепок с голоса, который произносит эти слова.Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла.Конь лежит в пыли и храпит в мыле,Но крутой поворот его шеиЕще сохраняет воспоминание о беге с разбросанными ногами, —Когда их было не четыре,А по числу камней дороги,Обновляемых в четыре смены,По числу отталкиваний от землиПышущего жаром иноходца.ТакНашедший подковуСдувает с нее пыльИ растирает ее шерстью, пока она не заблестит;ТогдаОн вешает ее на пороге,Чтобы она отдохнула,И больше уж ей не придется высекать искры из кремня.Человеческие губы,которым больше нечего сказать,Сохраняют форму последнего сказанного слова,И в руке остается ощущение тяжести,Хотя кувшиннаполовину расплескался,пока его несли домой.То, что я сейчас говорю, говорю не я,А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой пшеницы.Однина монетах изображают льва,Другие —голову.Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешкиС одинаковой почестью лежат в земле,Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы.Время срезает меня, как монету,И мне уж не хватает меня самого...1923