Он распорядился вернуть саблю мальчику и даже похвалил его за преданность делу, которое отстаивал его храбрый отец. Такие чувства, мол, умеют ценить у него на родине, на Корсике.

На следующий день я отправилась к нему, чтобы отблагодарить его за такой милый жест. Можно, конечно, было написать письмо, но лучше лично встретиться с ним, еще раз повнимательнее посмотреть на него. Тогда, при нашей первой встрече, он показался мне каким-то странным, даже не смешным, а скорее забавным. Он меня радушно принял. Присмотревшись к нему, я нашла его уже не столь “забавным”. В общем, мил, совсем недурен, говорит, правда, с легким корсиканским акцентом. Живой, темпераментный…

На следующий день он явился сам ко мне, чтобы поблагодарить за мой визит вежливости и выраженную ему благодарность. Боже, какие мы оба учтивые! Я пригласила его заезжать ко мне попросту, без стеснений, когда “захочется”.

Тогда мне показалось, что я ему нравлюсь, что в один прекрасный день он падет к моим ногам. Но как знать? Посмотрим…»

Несколько дней его не было видно на горизонте. Она встревожилась, куда это он пропал, что его удерживало от новой встречи с приглянувшейся ему красавицей вдовушкой? Может, он пронюхал, что она – любовница Барраса, и не желал делить ее с могущественным патроном? Или был по горло занят служебными делами? Он – главком внутренних войск, в стране так неспокойно, и он просто обязан постоянно быть начеку, не терять ни на минуту бдительности, сейчас не время валяться в ногах у женщин.

В Розе вновь проснулся азарт охотницы, амазонки из лесов Фонтенбло. Она нюхом ищейки чувствовала, что напала на след крупной добычи, и не хотела ее упускать.

28 октября она написала «маленькому» генералу записку:

«Вы почему-то не приходите в гости к любящей Вас подруге. Вы совсем ее забросили, и совершенно напрасно, ведь она к Вам нежно привязана.

Приходите, если сможете, завтра в полдень ко мне – пообедаем вместе. Мне очень хочется видеть Вас и поговорить об интересующих Вас вещах.

До свидания, друг мой, целую Вас.

Вдова Богарне».

Он пришел к ней в тот же вечер и, охваченный страстью к этой дразнящей креолке, сразу повел на нее бурное наступление. Он был настойчив, неудержим, властен. Глаза его горели, он все больше распалялся. Она поняла, что под его энергичным натиском ей не устоять, придется покориться этому безумцу. Опрокинув ее на кровать, он стал рвать на ней одежду, сильно сдавливал ей грудь, обжигая соски на обнаженных грудях своими жесткими, заветренными губами.

Задыхаясь от желания, торопясь приблизить развязку, он никак не мог отцепить саблю – она мешала ему добиться своего. (Говорят, Наполеон, овладевая женщинами, всегда забывал ее второпях снимать и совершал акт любви под ее ритмичное позвякивание.) Отцепив, наконец, ее и с грохотам бросив на кресло, он принялся неловко, лихорадочно стягивать с себя панталоны, которые полетели вслед за саблей. Так Роза наблюдала за полетом знаменитых суконных штанов, которые ему по блату достала ее подруга Тереза.

«Не знаю, что гнездилось в дивном теле этой креолки, что заставляло погружаться в него меня всего, испытывая божественное, райское наслаждение, – вспоминал Наполеон на острове Святой Елены. – У нее было такое восхитительное, засасывающее лоно, а такой красивой попки, крутой, пухленькой, мне не приходилось видеть ни у одной женщины. К тому же с тремя нежными бугорками, как Труа-Илё, три островка на ее Мартинике! А какая кожа – не кожа, а шелк, бархат!»

Прежде всего после одержанной над вдовой победы он лишил ее привычного имени Роза, выбрав из вереницы внесенных в церковную книгу одно – Жозефа, превратив ее в Жозефину. По его мнению, ее прежнее слишком затасканно, сколько раз его безжалостно трепали уста многих мужчин!

В этот «исторический» вечер она рассказала ему о том, что нагадала ей гадалка Элиама на Мартинике, а он впервые, правда, еще не совсем решительно, заявил о своих намерениях:

– Если станешь моей, будем карабкаться на гору вместе. Я сделаю тебя королевой. Я мечтаю о покорении Италии. Потом очередь Индии. А сколько в мире еще британских владений, из которых давно пора прогнать этих самодовольных, сытых англичан…

Она знала, что рано или поздно его завоюет, знала силу своего главного, разящего наповал оружия – кокетства и красоты и умела применять его в нужный момент. Ее забавляло, что ей удалось вдохнуть испепеляющую страсть в этого щупленького генерала, хотя она приберегала на потом кое-какие из своих познаний «ars amandi»^[4] – ласки мужского тела своими тонкими пальчиками арфистки, полными, как две налившиеся ягоды, нежными губками креолки и знаменитые свои «зигзаги», ловкие, верткие движения малым тазом.

На следующий день она читала, перечитывала, удивленно изогнув брови, вот такое письмо своего нового обожателя и любовника:

«7 часов утра

Я проснулся, полный тобою. Твое лицо преследует меня, воспоминания об упоительном вчерашнем вечере бередят все мое существо. Милая, несравненная Жозефина, какое невероятное воздействие Вы оказали на мое сердце! Вы сердитесь? Волнуетесь? Душа моя разрывается от боли, Ваш друг утратил душевный покой.

…Да и где его найти, когда, предаваясь глубоким чувствам, охватившим всего меня, я пью из Ваших уст, из сердца Вашего огонь, меня пожирающий. Ах, в эту ночь я понял: Ваша внешняя оболочка – это еще не Вы. Ты уезжаешь в полдень; значит, я увижу тебя через три часа. А пока, mio dolce amor (моя сладкая любовь), прими тысячу моих поцелуев, только не возвращай их мне, ибо они воспламеняют мою кровь».

Вот он, храбрый воин, околдованный этой чаровницей, вот он, побежденный в первой же любовной схватке герой.

Чудесная авантюра, призванная превратить легкомысленную креолку во властительницу громадной империи, началась…

Роман опытной куртизанки Жозефины, для которой встреча с Наполеоном была одним из многих подобных эпизодов, правда, без денежных расчетов, для генерала стала поворотным пунктом. Впервые в жизни он влюбился, влюбился искренне, глубоко и сильно, и теперь эта обольстительная женщина стала для него всем на свете. Одно его огорчило. Его темпераментная креолка слишком развязно вела себя с мужчинами, постоянно уединялась в кабинете с Баррасом, позволяла второму директору, Карно, целовать при всех себе руки, поглядывала и на третьего, Ребеля, который не спускал с нее своих голубых невинных глаз святоши.

Эти встречи, которые Жозефина представляла ему в самом невинном свете, не могли не вызывать у ослепленного бешеной страстью генерала припадков дикой ревности. Он часто ее подкарауливал у дома, когда она, возбужденная и довольная, возвращалась со свиданий с Баррасом.

Розу пленяли элегантность и щегольство виконта, этого красивого богача, утопающего в роскоши Барраса, ей нравились его любовные капризы. Новая связь с Наполеоном нисколько не мешала ей по-прежнему любить директора, помогать принимать тому ванну в Люксембургском дворце. Ее забавляло, когда он заставлял толпившихся в прихожей знатных просителей целовать ей руку, еще влажную от любовных утех в теплой, нежно плещущейся воде.

От предложения маркиза де Коленкур она отказалась сама, генерал Ош отказался сам на ней жениться. Может, ей повезет еще с этим тщеславным правителем, навязчиво разыгрывающим роль сюзерена?

Она не раз клялась ему в своей вечной любви и лишь несколько дней назад в его доме, в Шайо, твердо сказала:

– Я буду вас любить всегда, можете рассчитывать на мою верность. Ваша Роза будет всегда с вами, стоит вам лишь подать знак, и я снова буду вашей Розой.

Однажды, когда она выбежала из его кабинета, вся в слезах, после очередного выяснения отношений, то столкнулась в коридоре с Бонапартом. Пришлось ему признаться, что Баррас «жестоко обошелся с ней».

– Сейчас я с ним разберусь! – заорал взволнованный генерал, вытаскивая саблю из ножен.

С большим трудом ей удалось успокоить горевшего местью генерала.

– Нет, нет, друг мой! К чему все эти глупые сцены? Будьте благоразумны. Баррас, конечно, прямолинеен, грубоват, но он так добр ко мне, услужлив. Он – мой друг, только и всего. Сколько раз он помогал мне. Войдите в мое положение – вдова с двумя детьми.

Однако каждодневные допросы продолжались, сцены ревности повторялись, после чего наступало благостное перемирие в постели.

Однажды он все же довел ее до ручки своими нескромными, по-солдатски откровенными расспросами, и она, вспылив, наконец призналась ему в том, что так хотел услышать от нее этот ревнивый ухажер в генеральских погонах.

– Да, я была любовницей Барраса. Более того, кажется, я беременна от него. Ну, что вы скажете? Что мне делать, как поступить – решайте, – залилась она самыми правдивыми слезами, на которые любая женщина большая мастерица. К ее большому удивлению, никакой бури, а тем более корсиканского урагана не последовало. Довольно спокойно Наполеон сказал:

– Ну что же, давай поженимся! Думаю, здесь никаких препятствий не предвидится…

Ошарашенная таким неожиданным предложением, Жозефина не знала, что ей делать, как ей быть, какой дать ответ соискателю ее руки. Да и что скажет Баррас, которому она присягнула на вечную любовь? Голова у нее шла кругом. На следующий день она отправила директору во дворец записочку с просьбой немедленно приехать к ней на улицу Шантарен.

Заинтригованный Баррас приехал. Она встретила своего любовника и господина, томно вытянувшись во весь рост на софе, на эротический манер знаменитой светской львицы мадам де Рекамье, супруги самого богатого в стране банкира, и эта ее поза будет запечатлена навечно французским художником Жераром. Войдя к ней в будуар, он с одобрением оглядывал ее уютное гнездышко, на которое он выделял немало денег из государственной казны.

– Ну, моя маленькая креолочка, – начал с улыбкой он, стараясь скрыть торчавшие вставные зубы. – Как поживаешь, что новенького в твоем аристократическом мире? По какому поводу ты отрываешь меня от важных государственных дел? Кстати, сегодня утром я говорил о военных проблемах с твоим корсиканцем. Я попенял ему за дорогие подарки, которые он тебе делает. Говорят, их стоимость превышает жалованье его солдат, героев вандемьера. Уж лучше бы он послал эти деньги семье. Они бедствуют на своей нищенской Корсике. Знаешь, что мне ответил этот наглец? «Подарки, которыми вы меня попрекаете, – это подарки моей невесте. Можно ли, гражданин директор, меня за это упрекать?» Ты что, на самом деле его охмурила? Ну что же, женатый офицер увереннее стоит на ногах и активнее сопротивляется невзгодам. Придется и мне сделать ему свадебный подарок – поручить командование Итальянской армией. Давно он уже делает по этому поводу прозрачные намеки.

– Вы сами просили меня перетащить генерала на нашу сторону, разве не так?

– Конечно, я и не отпираюсь. Когда филистимляне захотели покончить с Самсоном, разве они не обратились за помощью к Далиле? Надеюсь, что ты пригласила меня к себе не ради этого, моя дорогая? Кажется, ты угодила в ловушку и теперь хочешь выкарабкаться оттуда с моей помощью. Ну, признавайся, как далеко зашла твоя с ним интрижка?

– Он хочет на мне жениться, – всхлипнула она, подергивая своим античным носиком. – Ну, не абсурд ли? Что ему ответить, дорогой, скажи, я тебя умоляю?

– Выходит, ты нарушила данные тебе инструкции, и дело зашло слишком далеко, – протянул Баррас— Но я на тебя за такое самовольство не сержусь. Ты думаешь, я этого не знал? Да у меня уши и глаза повсюду в Париже, по всей стране. Я знаю с точностью до минуты, когда он входил к тебе, когда выходил. Он многое сделал для нас, за это мы назначили его командующим внутренними войсками. Но этот молодой, честолюбивый корсиканец сильно беспокоит меня, и не только меня одного. Такого же мнения Карно, Ребелл. Он, скорее всего, строит далеко идущие планы. Как бы он не замыслил спихнуть всех нас и позвать на трон Бурбонов, которых спихнули мы, республиканцы. Чтобы обезопасить себя, мы решили убрать его из Парижа, выслать куда-нибудь подальше из Франции. Он получит командование Итальянской армией, но только при одном условии – он должен жениться на тебе. Послужишь родине, отечеству. Ты останешься в Париже, твердо обещаю тебе, а он отправится за гряду Альп.

– Какой смысл выходить за него замуж, если вы оставляете меня здесь, в Париже?

– Большая политика, дорогая. Он без ума от тебя, и мы сделаем тебя заложницей, чтобы он там зря не рыпался и ничего не замышлял против нас.

– Ах как все это ужасно! Снова брак. Вдова становится супругой, – натужно засмеялась она. – Снова оказаться в темнице. К тому же у генерала нет денег. А я уже привыкла к тратам, роскоши.

– Там, в Италии, он быстро разбогатеет. Приличное жалованье, плюс контрибуции. Умные люди делают там состояние за год. А он малый не дурак. Да и пора тебе образумиться, дорогая. Нужно выходить замуж, коли предлагают. Ты думаешь, что тебе все еще восемнадцать? Для чего обманывать себя? Этот парвеню будет только рад связать себя брачными узами с виконтессой, представительницей клана де ла Пажери, твоя знатность, твоя светскость станут твоим приданым. Кроме того, ты отдашь ему по моему приказу Итальянскую армию. Чего еще желать боевому генералу? Какие два подарка мы ему делаем – первую красотку и целую армию. Он будет на седьмом небе. А без него нам тут будет поспокойнее…

Баррас встал, наклонился, погладил ее по головке, словно послушную девочку.

– Ну будь умницей! Может, восходит сейчас твоя звезда… – поцеловав ее на прощание, грузной, тяжелой походкой направился к двери. Там, оглянувшись, послал ей воздушный поцелуй.

– «Может, восходит сейчас твоя звезда…» – задумчиво повторила Жозефина, когда двери за Баррасом закрылись.

Вдруг ее осенило. Она встала, подошла к секретеру, на котором стояла ее любимая восточная игрушка – магический кристалл, который ей привез в подарок один знаменитый путешественник из Японии. Шарик из чистого, как вода горного водопада, стекла диаметром десять сантиметров, стоял на изящной полочке из черного дерева, поддерживаемой четырьмя уморительными карликами с подчеркнуто гротесковыми выражениями на физиономиях – радости, печали, недовольства и гнева. Превосходная вещица – по ней японские маги предсказывают судьбу.

Часто они с подругами, больше всего с Терезой, глядели в этот шарик, но так ничего там и не увидели, кроме светлых, темных пятен и каких-то неясных теней.

«Может, попробовать еще раз?» – пронеслось у нее в голове.

Она поднесла шарик к глазам, стала напряженно в него вглядываться, все пристальнее, пристальнее, покуда не заломило в глазах. Ничего – одни неясные темные очертания, которые можно было принять за что угодно: за вытянутые людские лица, горы, деревья, животных. Жозефина все вглядывалась в надежде все же увидать что-то такое, что она сможет различить.

Ее старания были вознаграждены. Вдруг она отчетливо, очень ясно увидала луч света, подобный тому, который испускал крупный бриллиант на ее браслете. Луч увеличивался в размерах, становился все объемнее и вдруг превратился в яркую вспышку, в звезду. Да, она теперь видела звезду в обрамлении лучей, она восходила, вернее всплывала к макушке сферы и там застыла, дрожа в стеклянной водянистой пустоте. Вдруг откуда-то из глубины стеклянной массы зажглась, выплыла яркая искорка, она тоже становилась все больше и больше, это зернышко света, постепенно превращаясь в звездочку. Она тоже начала всплывать кверху, к верхнему полюсу шара, где ее поджидала первая звезда. Вскоре они сравнялись, но находились друг от друга на некотором расстоянии. Жозефина, затаив дыхание, наблюдала за ними, гадая, что будет дальше. Сердце у нее сильно колотилось в груди.

Звездочки медленно, словно нехотя, сближались, как будто какая-то непреодолимая сила влекла их, и вот, покачиваясь, они стали плавать вокруг друг дружки. Крохотное расстояние между ними все сокращалось, и через мгновение они слились в одну звезду побольше, и теперь она загорелась ярким красноватым светом.

Жозефина вздрогнула. Что это? Может, отражение света от красного абажура ламп? Нет, не похоже. Она долго смотрела на переливающуюся красными оттенками звезду и, робея, не смея себе в этом признаться, тихо прошептала: «Моя звезда, его…»

Масло в лампах догорело, и они погасли. Жозефина все глядела на их с Бонапартом звезду, но и она вдруг пропала.

На следующий день, когда к ней снова пришел Бонапарт, такой страстный, взволнованный, пылкий, стремительный, она, шагнув ему навстречу, протянула руку в белой перчатке.

– Вот то немногое, что я могу вам предложить, – нежным голоском проворковала она, – то, что вы считаете важным для своей судьбы залогом. Берите, она ваша!

Бонапарт порывисто опустился на колено, прижавшись губами к мягкому атласу ее перчатки.