Песнь первая: Простые кислотные истины

Босые ноги темноволосого мужчины утопали в лазоревой траве. Задрав голову, он смотрел в ярко-лимонные небеса и не без оснований чесал затылок, глубоко запуская пальцы в густую кучерявую поросль. С неба, гагакнув, на камень цвета глубокого индиго упала белая птица, вовсе не похожая на альбатроса.

– Я в шоке! – сказала она. – Ну ты, Отец, даёшь! Ты в какой градации спектра творил?

– Сам не знаю… – сокрушился названный и перевёл взгляд вниз.

Под косогором у розового ручья на салатовом песке сидел голышок лет двух и упорно мял толстыми пальчиками податливую маслянистую глину. Глина послушно принимала разнообразные формы, которые расползались, разлетались и расплывались кто куда.

– Сын! – схватился за голову Отец. – И ты ещё!..

– Папа!

Обрадованный вниманием малыш тянул к нему перемазанную ручонку, в которой переливалась белым и золотым точная копия Птицы.

– Глупости какие! – заворчала та и отвернулась, переставляя большие перепончатые лапы – обиделась.

Не оборачиваясь, защёлкала клювом:

– Слушай, а ты уже всё? Кончил творить?

– Кончил, – мрачно отвечал мужчина, – не при детях будет сказано!

– И где они?

– Кто?

– Люди… эмм… обитатели?

– Да вон… – Отец обречённо кивнул под сень оранжевой рощи, – …она.

– Каноны нарушаем, – заворчала Птица. – С самца надо всегда начинать, с самца!

И замолчала с разинутым клювом, уставившись на дальний берег ручья.

Там, опершись спиной о древесный ствол и широко раскинув загорелые ноги, полулежала женщина. Точнее, девушка, чью ещё не сильно оформившуюся фигуру скрывали волны тугих чёрных локонов. Она вплетала в них яркие ягоды и листья… И маленькие груди были упруги, совершенной формы ногти на руках и ногах розовели жемчугом, и дразнилась алым язычком щель в обрамлении воротничка коротких волос между неправдоподобной длины ногами.

Птица в изумлении повернулась к мужчине.

– Ты о чём думал вообще, когда творил… это… эту?

Тот сделал вид, что не услышал.

– Ка-ка-я! – протянула Птица, разглядывая девушку одним глазом, а мужчину другим. – Как её зовут? Блудница Вавилонская?

– Сам ты блудница! – подняла голову красотка. – А меня зовут Лилит. Запомни это имя, гусь недоделанный!

И это было только начало…

Лилит оказалась совершенно неуправляемой. Слова «почтение», «смирение» и «терпение» в её лексикон не входили, зато входили другие, из которых оба – Отец и Птица – едва ли понимали половину. Она ломала деревья, пинала зверьков, поджигала траву на полянах и обижала Сына. Изогнутой рыбьей костью Лилит проколола себе пупок, уши и нос, и обвешалась погремушками, сделанными из щепочек и камешков. Угольным стерженьком научилась так подводить глаза, что взгляд казался безумным. Красила ногти на руках и ногах глиной чёрного цвета, а губы – соком ягод с кустов, росших по берегам ручья. И в довершение всего острым обломком кварца она отсекла свои роскошные волосы под самый корень, а оставшиеся выкрасила все тем же пламенеющим соком и вздыбила иглами дикобраза.

– Боже мой! – ужасался Отец, наблюдая всё новые и новые трансформации. – Что она делает?

– Ищет себя, полагаю, – ворчала в ответ Птица. – Обыкновенный юношеский максимализм.

– А она может искать себя, скажем, в рисовании, ткачестве или вышивании?

Лилит, сидящая на дальнем берегу и любующаяся своим отражением, подняла руку и продемонстрировала опешившему Отцу средний палец.

– Это что такое? – возмутился он.

– Это ты ещё не придумал! – поспешила успокоить Птица. – Ты собираешься творить ей самца?

– А что? – заинтересовался Отец. Уж больно Птичий тон был подозрителен.

– Тогда создавай сразу секс, наркотики и рок-н-ролл! – забулькала Птица и мстительно ткнула клювом по кумполу пролетающую мимо бело-золотую колибри.

Птичка, пискнув, упала на колени малышу. Толстые ручки с радостью подхватили её, размяли до состояния глины и вылепили страшненькое существо с кожистыми крыльями и зубастым клювом.

– Птеродактиль, – покосилась огненным глазом Птица. – Этот пущай живёт!

С мерзким скрипом тварь снялась с рук Сына и тяжело полетела над водной гладью, но была сбита камнем, пущенным хрупкой женской рукой.

Ребёнок заплакал.

– Ну, это уже ни в какие ворота! – возмутился Отец. – Не будет ей самца! Я лучше ей мозги сменю. Авось поможет!

– Не поможет! – безнадёжно покачала головой Птица. – Такие не мозгами думают, а всем остальным вместе взятым. Тут тюнингом не обойдёшься! Нужна принципиально новая модель.

– Эй, вы, перцы! – Лилит подошла к ним. – Скучно здесь. Я это… ухожу.

– Куда? – опешили оба.

– Туда! – девушка махнула рукой в сторону лимонного неба.

– Там небытие, вселенский холод, – схватился за голову Отец, – ты погибнешь!

– Не твоё дело, папаша! – девушка упрямо тряхнула короткими волосами. – Бывайте!

И вознеслась в канареечные глубины, чтобы исчезнуть в них навсегда.

– Вот она – истинная свобода! – проследив за ней взглядом, констатировала Птица. – Свобода поиметь то небытие, которого добиваешься. Отец, признайся, что с Лилит ты облажался!

– Признаюсь! – искренне сказал мужчина и повёл ладонью, стирая ручей, берега, деревья и кислотную яркость неба.

Теперь вокруг была темнота, истыканная булавочными головками звёзд. На Млечном Пути стоял колченогий столик с шахматной доской и опрокинутыми фигурами, рядом на табуретке кипел старый чайник над двумя пиалами с отбитыми краешками.

– Стар я уже для таких потрясений! – сказал Отец.

И с явным удовольствием опустился в одно из плетёных кресел. Налил себе и Птице чаю, придвинув доску, принялся расставлять фигуры.

– Белые начинают и выигрывают! – невнятно добавила Птица, удерживая клювом фигурку Ферзя.

– Точно, – вздохнул мужчина. – С брюнетками больше не экспериментируем… Сын, далеко не уходи!

Малыш, смеясь, полз по Млечному Пути и тасовал звёзды.

Песнь вторая: Третий день

Простор над океаном дышал светом. На узкой песчаной косе, поднимающейся из волн жёлтым гребнем в крапинках ракушек, сидел, свесив ноги, еще молодой мужчина в свободном белом одеянии. Полы хламиды, намокшие в хлюпающем прибое, вспучивались боками большой медузы. За спиной сидящего возился в песке мальчик лет двух от роду, складывая затейливые рисунки из камешков и рогатых, разлапистых раковин, празднично сияющих розовым нутром. Над сине-зеленым стеклом океана носилась, играя в воздушных потоках, большая белая птица, вовсе не похожая на альбатроса.

Задумавшийся о чём-то своём мужчина лёгким движением вынул из воздуха зажжённую сигарету. Тут же подлетевшая птица без труда зависла над водной гладью напротив него, повернула голову, неодобрительно покосилась ярко-оранжевым глазом.

– Зачем портишь экологию, Отец? – спросила она неожиданно низким густым голосом. – Ты её ещё не придумал!

Названный с наслаждением затянулся, сразу скурив сигарету на всю длину, щелчком отправил окурок в океан.

– Я ещё много чего не придумал, – лениво ответил он, до одной щекой, то другой подставляя небритое лицо ласковому солнцу. – Женщину… Социальное неравенство… Дарвина…

Птица разразилась ехидным клекотом.

– Надо было тебе вместе с сигаретой и Лилит изъять у небытия. Та ещё была выдумщица. Всяко бы развеяла здешнюю скуку! Бедная девочка… Запылилась, небось, совсем, в ледяных