Предисловие

В наше время книга стихов – сувенир, затейливая вещица, амулет, сродни куску папируса или цилиндрической печати, вещь, по сути бесполезная. Пожалуй, к этой восхитительной бесполезности испытываешь своего рода уважение. Не то дело проза, для прозы всегда сохраняется надежда на открытие истин, разрушение вековых запретов, на то, что сыщется собственный читатель, оценит, расхвалит, и всё завертится. А поэтическая книга, что там, Господи, может найтись? У всех хороших поэтических книг читатель, примерно, один и тот же, и тираж примерно одинаковый. И написаны они все об одном, полагаю, о том единственном, о чём пишутся настоящие стихи.

Поэзия Леры Манович мне бесконечно дорога, немало стоит эта её выстраданная, сбивчивая речь, многострадальная и стыдливая, исполненная слабости, но способная ослепить, как вспышка магния – ослепить на мгновение, чтобы запечатлеть тебя навечно. Тут всё созвучно мне, словно нашептанное автором вселилось в мои сны, и время тут вытекает, словно рис из порванного мешка, и детство возвращается, становясь навязчивым, необычайно холодным и горьким, но оттого не менее дорогим, и на натянутых проводах прошлого непрерывно лают псы вечного сожаления.

Ты веришь этому сразу, ведь и ты тоже – человек, родившийся от железной змеи, и на твоих чемоданах соль, и тебе уже не двадцать, и, страшно сказать, не тридцать, и обоняние твоё обострилось настолько, что рассада у тебя пахнет кладбищем, и внутри тебя самого – изначальная глина творения. Веришь, когда закрашивая седину, ты стремишься потерять часть возраста, а теряешь лишь часть памяти, и слышишь навязчивый голос, повторяющий «следующая станция, следующая станция».

Ты веришь этому сразу, потому что, чёрт возьми, это изумительно честно, честно до неправдоподобия, а поймай ты хоть одно лукавство, одно украшательство, одну пошлинку, ты с такой непередаваемой лёгкостью швырнул бы эти тексты оземь и объявил бы – «плохими стихами», а ведь не можешь. Не можешь, и наблюдаешь с растерянностью и трепетом это движение девочки за счастьем, до последней страницы, не отрываясь, поскольку принимаешь этот срез чужой жизни – такой чистой и трепетной, такой чувственной и хрупкой, и такой исключительно трогательной.

И мир этот опознаваем, как христианский, но выдержанный в элементах изначального гностического Египта, когда ад это недосказанность, и состоит он из нерождённых текстов, ставших элементами Хаоса, а сам ты – Творец этого мира, и, попутно, его единственный обитатель, маленький ребёнок, стоящий на трамвайной остановке, с линией Жизни, начертанной на ладони – раз и навсегда.

Прочтите эту книгу и сохраните её, если и остались в наше время настоящие амулеты, то это, наверное, лучший из всех.

Амирам Григоров

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Счастье…»

 
Счастье
играет со мной в дженгу
каждый день
вынимаю из него день
ожидая
что все рухнет
 

«Это с птицей прощается ветер…»

 
         Это с птицей прощается ветер
         и крылом к подоконнику льнет,
         это наши прозрачные дети
         тянут руки из синих болот.
 
 
         Это слово распалось на слоги,
         первоцвет заблудился в весне,
         это дремлет в приюте безногий
         спотыкается в радостном сне.
 
 
         Это рыба на сушу выходит,
         задыхаясь на трудном пути,
         это что-то проходит-проходит
         и никак не умеет пройти.
 

ТОЛСТОЙ

 
Во сне
напялила цветные колготки.
Ноги были длинные и толстые
как трубы парохода,
как те деревья в Ясной Поляне,
куда нас привезли на пыльном автобусе,
и один маленький мальчик плакал и кричал,
что не хочет смотреть,
как жил великий писатель.
 

ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

 
Моя первая учительница
Шалтай Болтай
Александра Васильевна
живет в синей папке с завязками
у нее есть только
черно-белый портрет
лицо в овале
окруженная
детскими овалами
она выглядит гордо
как королева-матка
в муравейнике школы
 
 
Спите спокойно
Александра Васильевна
нету у нас больше
ни спичек
ни сигарет
ни поцелуев под лестницей
мы вымерли
так и не вылупившись из яйца
захлебнулись в проявителе
нам не хватило вашего тепла
вашего света
и теперь мы
глянцевы и покорны.
 

«Вздыхал натруженный причал…»

 
            Вздыхал натруженный причал
            пустотами вбирая влагу,
            и ты на cтанции встречал
            с цветком завернутым в бумагу
 
 
            На новой плоскости земли
            почуяв новые тропинки
            нас по булыжнику вели
            невозмутимые ботинки
 
 
            И город c площадью пустой
            кустом топорщился у входа,
            и в номер чистый и простой
            звала усталая природа.
 

САМОЛЁТ

 
Всё медленно
невыносимо медленно
будто ты в самолете
идешь вслед
за тележкой с напитками,
глядя на номера рядов,
на шею бортпроводницы
со свежим укусом.
 
 
Рыба или мясо?
Они каждый раз
спрашивают об этом,
пока ты в воздухе
давай поиграем в эту игру на земле.
 
 
Я устала от мяса животных,
от птиц и рыб,
от людей снаружи
и внутри.
 
 
Приятно знать,
что спасательный жилет
под моим креслом.
 

ЭЛЕКТРИЧКА

 
       Деревья и заборы пролетали
       и деревень кладбищенские виды,
       когда везла тебе из серых далей
       окрепшую на воздухе обиду
 
 
       в вагоне пахло пеплом и грибами,
       старик никак не мог найти билета
       и всё ровнял дрожащими руками
       набухшую от осени газету
 
 
       все электрички шли по расписанью,
       и стрелочник в каморке привокзальной,
       теряя смысл твердил, чтобы позвали
       какую-то неведомую Таню
 
 
       луна на вcё светила бесполезно
       и поводя сухим янтарным веком,
       cледила, как нутро змеи железной
       исторгнет на платформу человека.
 

ПЬЯНЬ

 
Ты хотел мальчика
но у меня в животе
были только американские горки
 
 
ночь несла нас
как сломанная карусель
деревья сливались
птицы сливались
 
 
ты хотел темноты
но фонари крепко держали моё лицо
в своих желтых щупальцах
 
 
ночь кудахтала
и хлопала крыльями
пока утро не свернуло ей шею.
 

ПОМИНКИ

 
         Дней убывающих холодное свеченье
         у кухонной плиты хозяйки силуэт
         и кофе-чай, и в вазочке печенье
         а человека нет.
 

ОСЕНЬ

 
Стояли и курили, ждали чуда
но осень желтый выдала билет
покоя нет, и счастья тоже нет
мне б просто унести себя отсюда
 
 
троллейбус полз по мокрой мостовой
и шевелил ленивыми рогами
чужие угощали пирогами
своим хватало просто, что живой
 
 
любовь текла в израненном стволе
томилась в хирургических отходах
свистела в легких мертвых пароходов
и окликала лезвием в спине
 
 
в надломе поднебесной тетивы
тугую книгу мальчик раскрывает
и снова упоительно читает
мол, жили-были кто-то
но не мы.
 

SOUNDRAMA

 
      Мама говорит,
     что Москва – злой город.
     Что Питер на костях,
      а Москва еще хуже.
      Она души забирает.
      Но это же полная ерунда.
 
 
      Просто человек
      с годами портится.
      И чем лучше он живет,
     тем сильнее портится.
     А в Москве люди хорошо живут.
      И от этого говнистее становятся.
 
 
     А душу мужики забирают, а не Москва.
     Любить надо осторожно, как по болоту идешь.
     А я, когда сюда приехала, совсем дура была.
      Мне, вообще, почти все нравились.
      Мне и сейчас почти все нравятся.
     Только я им уже нет.
 

ОСЕНЬ В КУСКОВО

 
Все что-то консервируют
и маринуют
а мне что
моя зима сытнее лета
пойду в лес
выразить соболезнования деревьям
куплю шашлык
у старика в черном
и буду смотреть
как таджикские дети
носятся на самокатах
по усадьбе графа Шереметьева
так ему и надо
нельзя жениться на крепостных
глупый глупый
старик Жемчугов.
 

НЕ ПРОПАДАЙ

 
       Не пропадай. В какой унылый край
       Земная ось качнула это лето?
       И почему-то женщин очень жаль,
       Когда их сумочки подобраны по цвету
 
 
       К плащу. Печален неба свод,
       И листья каждой жилкой кровоточат
       И всё желтеет, тлеет и гниет,
       Но сдаться увяданию не хочет.
 
 
      Ты плачешь оттого, что ты живой,
      А всё прошло. Пчелою пролетело.
      Так плачет дерево под медленной пилой,
       Цилиндрами своё теряя тело,
 
 
      Так плачет мать, кроватку теребя,
       Невыбранное имя повторяя,
       И я как никогда люблю тебя,
       И я как никогда тебя теряю.
 

VENTSPILS

 
Сегодня никто не купит
цветы на рыночной площади
старуха в большой шапке
уйдет печальная
квадратные часы
замрут от удивления
баянист на Katrinasiela
не поднимет глаз
 
 
cлишком рано для прощания
зачем мы покидаем Вентспилс?
 
 
простреленная голова фонтана
смотрит с укоризной
цветные спины коров
остывают на ветру
никто не погладит
траурные бока сухогруза
с белым клеймом
 
 
мы покидаем Вентспилс
 
 
руки женщины
взбивают в мансарде подушку
и она забывает твой затылок
ночной шепот
повис между рамами
 
 
город ускользает
из рук
как мелкая рыба
и соль остается на чемоданах.
 

«Что там, на горизонте так сияет…»

 
Что там, на горизонте так сияет
Осколки звезд? Разбитого стекла?
А батюшка венчает, отпевает
С одним и тем же выражением лица.
 
 
Ведь жизнь проста. И смерть опять проста.
Все сложности лишь только в различеньи
Небесного и местного свеченья.
Не замирай. Учись читать с листа.
 

О ГЛАВНОМ

 
Когда меж огородов дач и вилл
бродило лето бедрами качая,
тебя любила я, и ты любил,
и шевелились лодки на причале
 
 
И темный колебался водоем,
и ласточки так низко гнезда вили,
мы шли на нерест – люди нас палили
как двух блядей под красным фонарем
 
 
Любимый, дерни, выдави стекло
к чему нам паcторальные картины,
гарпун держать ровней поможет спину,
согреет пульс электроволокно
 
 
пока на кафедре физических наук
какая-нибудь Белла или Ада
не зафиксирует реакцию распада
стучи хвостом, мой серебристый друг.