делая это весьма неловко, так как руки и ноги не повиновались мне. Каждый раз, когда я взглядывал на прекрасную женщину, лежавшую на красных бархатных подушках, и глаза мои останавливались на ее дивном теле, видневшемся местами из-под темного меха, – я делал это помимо воли, меня словно влекла какая-то магнетическая сила, – я осознавал, что будить чувственность и сладострастие способна только полуобнаженная красота, пикантная полускрытая нагота. Еще живее я это ощутил, когда бассейн наконец наполнился и Ванда, одним движением сбросив с себя меховой плащ, предстала передо мной вся, как богиня в музее Tribuna.