Мой младший брат так рано погиб не от болезни, не от «испанки», он был подточен собственной ложью: требовал абсолютного равенства и рвался в президенты, в вожди. Это должно было скверно кончиться. Я думал не без тайной отрады, что пусть мои дни были столь же страстны – горячечны, огненны, нетерпеливы, – но я не монашествовал напоказ, я избежал соблазна аскезы, тем более не похвалялся ею. Не прятал своего естества, нисколько его не подавляя. Я был собой, и я еще жив – награда за то, что отверг притворство.