Вечером Унгебауэр вновь ушел просаживать деньги за игрой в преферанс. Как и следовало ожидать, явился жуир поздно и в еще более скотском состоянии, чем давеча. Горский сделал вид, что спит. Он догадывался, что Демьян Константинович нарочно так надрался, дабы его позлить. Пусть теперь спит на ковре, как собака, если не сможет залезть наверх. Будет подлецу урок! Уступать ему нижнее место киевлянин не хотел.

К вящему удивлению офицер флота легко подтянулся, опершись о стену, и перевалил свое отяжелевшее тело на полку.

На следующий день Антон Федорович увидел самую настоящую тайгу. Лиственные леса уступили место хвойным. Ели и пихты прочно обосновались в окрестных пейзажах, устланных снегом. От омского бурана не осталось и следа.

Унгебауэр мучился от головной боли, но заговорить с Горским не пытался. Коллежский секретарь, как обычно, уткнулся в книгу и своего попутчика не замечал. Тогда лейтенант выкинул очередной курбет: напился уже к обеду. Антона Федоровича это сильно обозлило. Вдобавок ко всему некстати явился проводник с новым постельным бельем (неужели прошло три ночи?). На Демьяна Константиновича поглядел с недоумением и как будто с презрением. Без лишних вопросов кондуктор сгреб в охапку унгебауэровские простыни, быстро застелил свежие и застыл на пороге в ожидании чаевых. Порывшись с минуту в кармане, офицер флота извлек помятую «зелененькую» и с гордым видом вручил ее служащему. Не поверив своему счастью, проводник изумленно округлил глаза, тотчас опомнился, схватил предлагаемую трешку, оскалил желтые от курения зубы, расшаркался и мигом исчез. Пока щедрый дуралей не передумал.

Собрав последние силы в кулак, самодовольный лейтенант взобрался наверх, как и в прошлый раз, оттолкнувшись от стены. Наловчился, стервец.

Невозможность находиться в одном купе с беспробудным пьяницей заставила киевлянина капитулировать в вагон-ресторан.

«Вот так свезло с попутчиком… – думал Горский, глядя на дешевую скатерть. – И ведь по большому счету Демьян Константинович весьма симпатичный человек, но его пагубная привычка к алкоголю…»

Завершить мысль Антон Федорович не успел – его отвлек благовидный господин средних лет, устроившийся напротив. В ресторане по случаю обеденного времени все столы оказались заняты.

– Мое почтение, – коротко улыбнулся незнакомец. – Вы позволите?

– Да, конечно! – приветливо отозвался коллежский секретарь. Представившаяся возможность с кем-то познакомиться и поговорить очень его прельщала. Всяко лучше, чем дышать алкогольными миазмами, которыми пропиталось его купе.

Пристроив рядом трость, на которую опирался, незнакомец тотчас подозвал официанта. Заказав селянку с ростбифами, мужчина, тем не менее, заказывать спиртное не стал. Ограничился сельтерской.

– Селянку, пожалуйста, – попросил Антон Федорович, который также желал супу.

Благовидный господин несколько секунд изучал молодого человека, намереваясь завязать разговор. Строгая черная тройка, белый воротничок – мужчина производил впечатление педанта. От открытого лба отступали седеющие волосы. Густые усы, закрывавшие всю верхнюю губу, не по моде оставались естественными, то есть нефабренными. В добрых глазах проглядывали нотки ехидства и предприимчивости, свойственной коммерсантам. Именно так определил его профессию Горский.

– Нынче жутко холодно, вы не находите? – спросил он у Антона Федоровича.

– Признаться, не замечал. Быть может, ваш вагон плохо топят.

– Вероятно, вы правы. Непременно поставлю в известность кондуктора… Простите, что не представился. Игнатий Ферапонтович. Коммерсант.

– Коллежский секретарь Горский, – чиновник привстал. – Антон Федорович.

– Уже бывали в этих краях?

– Нет, впервые.

– А куда путь держите?

Игнатий Ферапонтович задавал вопросы так спокойно и так уверенно, точно справлялся о некоем пустяке. На самом же деле в глазах читалось неподдельное любопытство.

– В Дальний.

– В Дальний? – несколько удивленно вскинул бровь мужчина. – Этот порт сейчас очень популярен. В определенных кругах.

– Поясните.

– Одни судачат о Дальнем, как о городе-мечте, диковинной сказке, которая со временем воплотится в самый преуспевающий порт на всём Тихом океане. Другие скептически ухмыляются и искренно сомневаются в русской способности доводить дело до конца, а потому видят в Дальнем лишь черную дыру, засасывающую миллионами средства из нашей казны. Таким образом, получается, что о Дальнем говорят все, – улыбнулся коммерсант.

Официант принес заказы.

– Благодарю, – Горский заложил салфетку. – А к какой категории относитесь вы, Игнатий Ферапонтович? Какую разделяете точку зрения?

– Одну единственную разделяю – рациональную, – ответил мужчина, будто ожидавший вопроса.

– И в чём же она состоит? – вовлекался в разговор Антон Федорович.

– Селянка превосходна! Признаться, не ожидал…

– Вы уходите от ответа, – пожурил его Горский.

– Просто я не хочу навязывать вам свое мнение. Вы сами всё поймете, когда прибудете на место, – загадочно пояснил Игнатий Ферапонтович, уплетая суп.

Повисла пауза, в течение которой Антон Федорович угостился едой. Селянка ему тоже очень понравилась.

– Позвольте узнать, а какова ваша сфера деятельности в Квантунской области? – спросить также непринужденно, как это делал собеседник, у Горского не получилось.

– А кто вам сказал, что моя сфера деятельности в Квантунской области?

– Но…

– Я еду в Харбин.

– Стало быть, ваше дело в Маньчжурии?

– Да, в Маньчжурии.

– Что же вас привело в эту китайскую провинцию?

– Китайскую? – делано удивился Игнатий Ферапонтович. – Полно вам! Какая же она китайская?

– Разве нет?

– Ну вот. Снова я вас должен в чём-то убеждать. Честно скажу, мне так это не нравится… – коммерсант покончил с селянкой и перешел к ростбифам.

– Извините… Но ведь я не прошу вас в чём-то меня убеждать. Я лишь спрашиваю вашего мнения.

– Мое мнение строится сугубо на логике и здравом смысле. Ответьте мне, господин Горский, с какой стати нашему Правительству взбрело в голову проложить железную дорогу во Владивосток через Маньчжурию?

– Так много короче, нежели огибать по Амуру.

– Но это же не наша территория!

– Как видите, китайцы пошли нам навстречу.

– А не потому ли мы всё это затеяли, чтобы не строить железную дорогу дважды? – коммерсант направил вилку на Антона Федоровича. – Я полагаю, вы понимаете, о чём я.

– Понимаю. Но для чего нам Маньчжурия с ее населением, которое ни бельмеса не понимает по-русски?

– А туркестанцы понимают по-русски? А кавказские абреки?

– То есть Маньчжурия нужна нам как некий форпост?

– Форпост? Но от кого? Китайцы нынче не представляют никакой опасности.

– Тогда чем же, по-вашему, ценна Маньчжурия?

– Своими природными богатствами.

– Природными богатствами? – усомнился Антон Федорович.

– Что ж, открою вам все карты: в Маньчжурии обнаружены залежи золота. Впрочем, это уже секрет Полишинеля.

– Стало быть, вы занимаетесь золотодобычей?

– Да. Моей фирме принадлежит рудник недалеко от Харбина. И поверьте, если бы Маньчжурия была китайской, я бы ни за что не рискнул отправиться туда.

Поезд тем временем сбавил ход – приближалась река, а за нею небольшая станция.

– Обь, – подсказал коммерсант. – Сколько стоим, любезный? – вопрос официанту.

– В три пополудни отбываем-с.

– Почитай два часа! – воскликнул золотодобытчик, достав часы. Что примечательно, отнюдь не золотые.

– Благодарю вас за беседу, Игнатий Ферапонтович! Возможно, еще свидимся.

– Дорога дальняя – непременно свидимся. Кстати, вы играете в преферанс?

– Нет.

– А в винт?

– Тоже нет.

– Очень жаль. Мы вот с товарищами едва ли не каждый вечер за ломберным столом проводим.

– Предпочитаю игру на бильярде.

– Одобряю. В свое время я делал успехи, – коммерсант взял трость на манер кия и прицелился в пустую рюмку. – Но теперь больная нога не позволяет мне практиковаться. Увы.

Игнатий Ферапонтович с досадою поглядел на трость.

– На бильярде любят играть военные. С нами тут один лейтенант флота винтует. Весьма симпатичный молодой человек с немецкой фамилией… Запамятовал. Он может составить вам компанию.

– Сомневаюсь, что на такой захолустной станции найдется бильярд. Да и к тому же лейтенант Унгебауэр едва ли сможет составить мне компанию, – сыронизировал Горский.

– Вы знакомы? – первый раз всерьез удивился коммерсант.

– Мне посчастливилось ехать с Демьяном Константиновичем в одном купе.

Как высокоинтеллигентный человек, Игнатий Ферапонтович не позволил себе и тени улыбки в отношении паяца Унгебауэра.

Деревянный вокзальчик Оби заполонили пассажиры. Толпа окружила невысокого человека в фуражке и путейской тужурке. Главным образом у станционного начальника (а это был он) допытывались, где возможно принять баню. Он лишь разводил руками, хотя и подсказал несколько адресов. При этом предупредил, что всем желающим попариться не удастся.

Что, спрашивается, мешало помыться в Челябинске, когда поезд стоял пять часов?

Гуляя по дебаркадеру, Горский дышал свежим сибирским воздухом и представлял, как сейчас мучаются ссыльные и каторжные, которые тем же самым путем едут в Нерчинск, Александровское, Иркутск. Его – пассажира первого класса – 7 дней путешествия изнурили весьма. Что же говорить о заключенных? Впрочем, они, за редким исключением, сами виноваты в своей участи.

На второй путь прибыл состав с переселенцами. Всё сплошь вагоны IV и III классов. Бородатые мужики весело выглядывали из окон, улыбались. Как-де сложится у них жизнь на новом месте? Пожалуй, одному Богу известно. Замечательно, что при всех неминуемых трудностях, с которыми им придется столкнуться, крестьяне были заряжены оптимизмом.

В 3 часа пополудни поезд, на котором путешествовал Антон Федорович, тронулся. Всё дальше и дальше пробирался он в недра сибирской тайги, увлекая за собой десяток вагонов и полторы сотни людей. Пронзительно свистя, паровоз выпускал клубы черного едкого дыма, преодолевая версту за верстой. Странствующих сопровождали вековые ели, внушительным частоколом растянувшиеся вдоль железнодорожного полотна, закрывая солнце. Исполинский по размерам и скудный до населения край встретил непрошеных гостей снегами и вьюгами. За рекою Томью погода и вовсе испортилась. Несколько раз машинисту приходилось замедлять ход до черепашьего. Вероятно, опасался схода с рельсов.

На маленькую станцию Тайга прибыли, как следствие, с часовым опозданием: в 12½ ночи, вместо 11½. Из вагона, в котором ехал коллежский секретарь Горский, на станции сошел крепкий господин в шубе. Сошел с чемоданами.

– И что он забыл в этой глухомани? – риторически спросил Антон Федорович у проводника.

– В этой – ничего, – уверенно и весьма определенно ответил кондуктор. – В Тайге обычно сходят те, кто направляется в Томск. Отсюда проложена отдельная ветка до губернского города.

Из-за опоздания стоянку сократили с пятидесяти минут до получаса – нечего в таком Богом забытом месте прозябать. Таким образом, в час ночи поезд продолжил свой путь.

Горский поспешил лечь спать, дабы уснуть до пробуждения Унгебауэра. Тому после двух дней запоя будет, вероятно, не по себе.

Сквозь сон Антон Федорович слышал болезненное мычание Демьяна Константиновича, его частые отлучки в клозет и бесконечные подъемы и спуски с верхней полки. От удушающего перегара спасала простыня.

5. Фоски и онёры

Несмотря на ночные эскапады морского офицера, молодой чиновник Министерства юстиции выспался отменно. В кои-то веки. Приятно потянувшись, он почувствовал запах табака, смешанного с тошнотворным амбре разложившегося алкоголя. Рядом ощущалось тяжелое дыхание лейтенанта.

Открыв глаза, киевлянин, к своему удивлению, обнаружил, что в купе порядочно темно. Серые тучи прочно нависли над небосводом, ничего хорошего не предвещая. Ветер завывал в щели всю ночь, из-за чего Антона Федоровича несколько просквозило.

Придвинувшись к окну, Горский пытался не смотреть на Унгебауэра, медленно массировавшего виски.

– Я знаю, ты сейчас на меня злишься… – начал оправдываться Демьян Константинович, но Антон Федорович споро ретировался. Надо думать, в уборную. Лейтенант понял, что перегнул палку и что восстановить прежние отношения с товарищем ему будет трудно.

Всю первую половину дня Горский читал, пресекая любые попытки Унгебауэра к миру. За ½ часа до полудня должны были добраться до Красноярска, но с давешним опозданием рассчитывать на точное прибытие не приходилось. К тому же имелись веские предпосылки к еще большему отставанию от расписания, потому что небесная канцелярия приготовила для Енисейской губернии, должно быть, месячный запас осадков. Хотя кто его знает, какова их норма здесь, в Сибири?

Накоплявшийся на рельсах снег вынуждал машиниста замедляться, так как рисковать сотнями человеческих жизней (и своей в частности) исключительно из-за бдения расписания глупо и, пожалуй, преступно.

В Красноярск состав добрался к трем часам. Добротный вокзал второго класса был лучшим на Средне-Сибирской железной дороге. Хорошо освещенный, он, тем не менее, смотрелся весьма одиноко и траурно на фоне голой пустоши, раскинувшейся вокруг. Отсутствие поблизости всякой растительности неприятно удивило Горского и напомнило ему степной Омск. Город не просматривался вовсе. Быть может, из-за сильной метели, а быть может, из-за своей исключительной невыразительности.

В вестибюле вокзала отыскался телефон! Однако возле оного отчего-то никого не было. «Не пользуется спросом», – подумал Антон Федорович. На самом же деле аппарат оказался банально неисправен…

Многие господа устремились в телеграфную подать весточку родным. Некоторые осадили буфет, иные просто фланировали по вокзалу. Что замечательно, по залам гуляли целыми семьями, точно по музею. Как потом объяснил проводник, местные жители таким образом «выходят в свет»…

В Красноярске стоять меньше положенного не стали. Более того, вышла двадцатиминутная заминка. С чем она была связана, не знал даже кондуктор. Безразлично пожав плечами, он сказал одно единственное слово: «Сибирь!».

Только в 4 ½ часа продолжили следование. Чем обернется почти четырехчасовая задержка, Горский не знал. Но то, что из-за этого как снежный ком навалятся неприятности, подсознательно понимал.

Унгебауэра в купе не случилось. Проверять, куда делся лейтенант флота, коллежскому секретарю не хотелось. Да и куда мог пропасть этот балагур? Не иначе как в салон-вагоне проигрывается в преферанс или в винт.

Несколько дней конфликта с Демьяном Константиновичем вымотали Антона Федоровича морально. Не так представлял он себе это путешествие… В глубине души Горский надеялся, что его попутчицей станет прекрасная барышня. У них завяжется разговор, найдутся общие темы и многоверстный путь покажется легкою прогулкой.

Зачем подобная фантасмагорическая барышня могла ехать в Дальний, ну или хотя бы в Харбин, он заранее придумал. Она могла быть дочерью генерала, истосковавшейся по родному тяте. Могла быть сестрою милосердия, направлявшейся в далекие края для лечения наших солдат от тифа. А могла быть корреспондентом столичной газеты… что уж совсем романтично.

Нет, коллежский секретарь отнюдь не являлся хоть сколько-нибудь ферлакуром или, Боже упаси, ханжой, однако молодость заставляла работать мозг в амурном направлении.

Горскому вспомнились сапфировые глаза Агаты. Агата!.. Вот кого бы он хотел видеть своею спутницею! Вот кто скрасил бы его дорогу! Вспомнив о ней, у него сжалось сердце…

Их расставание произошло так же внезапно, как и встреча. Новость Воскресенского о Дальнем и о вакантной должности судебного следователя свалилась на Антона Федоровича как снег на голову. Никак не ожидал он такого подарка судьбы. Первое время коллежский секретарь витал в эмпиреях, совершенно оторвавшись от бренного мира. Счастье и радость переполняли его душу. Он больше не мог ни о чём думать.

Но вот разум протрезвел, и открылась ужасная истина: с Агатой придется расстаться. Как бы сильно он к ней ни привязался, как бы сильно он ее ни любил, он знал одно: Дальний – это его шанс встать на выбранный путь, начать тернистую карьеру судебного следователя. Горский понимал, что только добившись признания и определенного финансового успеха, он сможет рассчитывать на ее руку…

Но будет ли она его ждать? Станет ли эта синеокая красавица годами хранить его любовь?

Ответ напрашивался очевидный, хотя Горский его наивно отвергал. Однажды, покидая Минск и отправляясь в Киев, он точно так же надеялся на лучшее…

Вопреки самым скептическим ожиданиям Антон Федорович и предположить не мог, что дорога в Квантун окажется такой тяжелой и изнурительной. Вот уже восьмой день он пересекал необъятные просторы нашей великой Империи, а добрался лишь до ее середины! Вагон первого класса стал прочно ассоциироваться с домом, как будто иного, киевского дома, у него никогда и не было. Будто его вотчина только здесь, в тесном купе, и здесь же ему суждено провести остаток жизни.

На следующий девятый день пути Горским овладел такой навязчивый сплин, что не помогала и книжка. Чиновник Министерства юстиции раздумывал над тем, чтобы помиловать Унгебауэра и завести с ним разговор о Дальнем. Тем паче, лейтенант давеча вернулся трезвый и спокойный. Так и поступил.

– Демьян Константинович… – начал коллежский секретарь, отложив книгу. Морской офицер напрягся, сдвинул брови – не ожидал. – Скажи мне, отчего в дороге так скучно? Отчего порой находит такая безудержная тоска?

– Я бы назвал это эффектом замкнутого пространства, – поразмыслив, ответил Унгебауэр.

– Но о каком замкнутом пространстве может идти речь, если мы время от времени сходим на станциях и даже гуляем по городу, как это было в Челябинске?

– И тем не менее каждый день, вне зависимости от остановок, мы возвращаемся в наш вагон, в наше купе. Наше пространство всегда ограничено…

– А как же станции и города? Чем оно ограничивается там?

– Оно ограничивается временем, – философски заметил Демьян Константинович, подкручивая усы.

Горский задумался. Он ждал, что лейтенант попросит прощения, однако Унгебауэр сидел как ни в чём не бывало. Внутренний стержень у этого человека, безусловно, присутствовал.

Бог с ним. Антон Федорович обойдется без его извинений.

– Как прошел вчерашний винт? – поинтересовался коллежский секретарь.